ГЛАВА 9: ВО ИМЯ РАЗУМА
Когда-то площадь Единства, простершуюся вокруг собора Судного дня, именовали площадью Согласия. По легендам, она была вымощена камнем с того места, где когда-то впервые приземлились члены экспедиции, что привела Брюмер в лоно Империума. После революции ее назвали в честь одного из первых военных консулов, Латаниона, уже через три года нашедшего смерть под лезвием Красной Девы. Тогда площадь получила имя другой видной фигуры – Амалии Даины, которую через пару лет застрелили на улице сторонники правящей партии, а потом постарались уничтожить любую память о ней. Лишь “Единство” оказалось достаточно нейтральным названием, чтобы просуществовать дольше предшественников, невзирая на горькую иронию, которой в нем, похоже, никто не замечал. Сам же собор теперь именовался Великим храмом Разума.
Все это вспомнилось Фредерику, когда он вышел на площадь во главе крестного хода, многократно разросшегося за время пути через Город. Она всегда оставалась для него символом Согласия – и Империума. Когда-то великолепная в своем мраморном облачении, она была разорена и изуродована трижды: в лето восстания, когда беснующиеся толпы обрушили ее увенчанные крыльями колонны, после казни Латаниона, когда противники консула повергли и обезглавили его памятник, и пару часов назад, когда на площадь обрушился шквал дуговых разрядов. Cвежие пятна сажи темнели на камнях, тысячи лет назад опаленных пламенем древних двигателей.
Теперь площадь, по крайней мере с западной стороны, представляла собой обрамленное развалинами месиво белого мрамора и черных подпалин. Среди монохромного лабиринта яркими пятнами выделялись трупы в красных плащах и рясах. Судя по следам жестокой битвы, сторонникам Конкордата удалось отбросить назад электродервишей и сопровождающие их живые машины, после чего укрепиться внутри храма, что занимал центр площади.
Собор Судного дня не походил на типичный храм в имперском стиле. Построенный в эпоху роскоши и благополучия, он возносился к небесам изящными арками, стройными колоннами, каскадами декоративных башенок. Фредерик помнил, как в детстве много раз проезжал мимо на гравикарете и разглядывал из окна его башни и шпили. В самом соборе ему довелось быть лишь однажды, когда семейство герцога Аллонвильда пожаловало на церемонию рукоположения нового епископа, не зная, что пастырствовать тому осталось меньше года. Внутреннее убранство запомнилось маленькому Фредерику как самое прекрасное, что он когда-либо видел за пределами родного поместья. Светлый и радостный храм, казалось, содержал больше воздуха, чем камня. Фредерику вдруг подумалось, что так, пожалуй, можно было выразиться обо всем старом Брюмере.
Стоило первым аквилоносцам выбраться на открытое пространство из-за поваленных обелисков, как над мертвыми телами с карканьем поднялась стая птиц. Воронье без страха расселось по обломкам, пристально глядя на новоприбывших блестящими глазами. Фредерик вздрогнул, увидев, что у ближайшего пернатого падальщика их не два, а целых четыре. Словно заметив, что на него обратили внимание, ворон расправил крылья, на внутренней стороне которых моргало еще два десятка крохотных синих глазков.
– Хаос, – прош[оппа!]л Фредерик, а потом обернулся и закричал своему воинству: – Мы у самого логова Губительных Сил! Укрепитесь в вере! Не поддавайтесь им!
Аквилоносцы ответили согласным шумом. Кто-то начал молиться, сначала вразнобой, затем множество голосов слились воедино в речитативе древней боевой литании. Люди начали обступать храм со всех сторон, готовые броситься на первого же еретика, который попался бы им на глаза. Но ни следа тех сил, что сумели обратить в бегство отряды Артифициона, им не встретилось. Разноцветные окна не давали увидеть, что творится внутри. С карнизов насмешливо глядели вороны, усевшиеся среди горгулий и -увимов.
– Нужно проникнуть в Собор, – сказал Фредерик. Он поднял перед собой раку, озаряя неземным светом лица людей вокруг себя. Один из новоявленных аквилоносцев успел приспособить под реликвию старую решетку от шахтерского фонаря, в которой теперь покачивалось стазисное хранилище. Лик святой Примальдины вселил в воинов Императора уверенность, и несколько человек решительно шагнули вперед, готовые войти в обитель Хаоса.
– Много не нужно… Ты, и еще ты, – выбрал Фредерик двух парней, которые выглядели так, будто им привычно было влезать в чужие пенаты. От бандитов-Псов их отличали разве что аквилы, вырезанные на коже поверх выцветших татуировок. – Я пойду впереди, а вы глядите по сторонам.
Один из добровольцев, тот, что назвался Аконом, имел при себе фонарь, видавший виды автоган и связку гранат. Второй, Мельев, носил перевязь со множеством закрепленных на ней ножей, а за поясом – пару лазерных пистолетов. Фредерику они вручили добытые у жандармов шоковую дубинку и передатчик. Оставшиеся снаружи могли отслеживать передвижение лазутчиков как по вокс-связи, так и по ауспикам, настроенным на их радиочастоту.
Кто-то тронул его за плечо. Фредерик обернулся и увидел сестру Розалинду, которая с тревогой смотрела на него. Он хотел сказать ей что-то, возразить, убедить – но просто покачал головой. Он должен был идти во главе своих людей, пусть даже в самую пасть ада, и никто не имел права его остановить.
Наверное, сестра-фамулус поняла это по его лицу. Она протянула руки и повесила ему на шею свои красно-белые четки, а потом отвернулась и скрылась в толпе. Cобравшись с духом, Фредерик и его спутники двинулись в путь, провожаемые взволнованными взглядами аквилоносцев.
Великий храм Разума, как называл его Минн Нуиссет, погрузился в молчание. Несколько человек, с ног до головы закутанных в черное, подхватили трупы и поволокли их в коридор. Остальные смертные занимались тем, чем привыкли: вставали на колени на обагренном полу вокруг Знамения Верховного Существа и молились. Это они всегда делали исправно, хоть при старой власти, хоть при новой. Гвадалор фыркнул, созерцая их сверху вниз.
Он сидел на балконе, скрестив ноги и положив на колени двухметровый эвисцератор. Когда-то на этом самом месте, возможно, пели псалмы, предназначавшиеся для глухих ушей Императора, или читали столь же бесполезные проповеди. Когда-то все было иначе: висящие на стенах иконы не щеголяли черными пятнами вместо лиц, а в оплавленных глыбах бронзы на постаментах узнавались ангелы и святые.
Гвадалор усмехнулся и почувствовал, как натянулись шрамы на его лице. Хотел бы он быть тем, кто пришел сюда с мельтаганом, чтобы уничтожить их… нет, лучше, чем уничтожить: исказить, изуродовать и оставить в таком виде, чтобы прихожане храма видели не отсутствие Бога-Императора, но победу, одержанную над ним. Его идолы осквернены, говорили эти комья металла, из которых все еще торчали отдельные руки, крылья или складки одежды. Они пали, и он не смог защитить их. Разве столь слабый бог достоин поклонения?
Мысль о наслаждении, которое должен был испытывать неведомый иконоборец, стирая лики святых, подняла из глубин памяти образ Азария. Космический десантник лежал без сознания, даже не дергаясь под ножом. Зрители кричали, кто-то пытался пробиться через ограждение арены. Гвадалор резал. Гвадалор был счастлив.
Приятное воспоминание, не менее приятное, чем образы разорения собора… жаль, что его омрачали последующие события. Он заскрежетал свинцовыми зубами, снова ощущая ту ненависть, то разочарование, ту сладко-горькую жалость к себе.
Гвадалор вызвал на дуэль боевого брата Азария по праву, которое считал святым и нерушимым. Тот оскорбил его на пиру, заставил потерять лицо. Разве не справедливо, что, победив в поединке, Гвадалор лишил лица его самого? Несколько ловких движений боевым ножом, и кожа сползла с этой самодовольной морды, которой больше никогда не скривиться в насмешке…
Двуличные мрази. Когда он совершал такое с ксеносами, с мутантами, даже с обычными людьми, которым просто не повезло оказаться не с того конца болтера, они и слова не говорили. Разве что, быть может, осуждающе покачивали головами. Но стоило отплатить тем же образом сородичу по геносемени, как над ним устроили настоящий суд. Гвадалор не отрицал правды. И поплатился за это: по древнему закону Талиона ему содрали ровно столько же кожи, чтобы он ничем не отличался от своей жертвы. Как бы споро не восстанавливался организм космического десантника, процесс не был безупречен. Обнаженные мышцы поросли шрамовой тканью, а уязвленная гордость так и не зажила.
Внизу послышалось какое-то заунывное гудение, и Гвадалор выглянул через перила. Смертные подняли руки в воздух и покачивались, издавая низкий, почти жалобный звук. Тот, что руководил ритуалом, сменил запачканную кровью ризу на новую, синюю с серебром, и теперь бродил вокруг символа и Знамения Верховного Существа, размахивая руками. Наверное, хотел еще что-то вымолить у Мадрага.
Гвадалор снова отклонился назад и ощупал рукой бугристое лицо. Он мог бы и сам попросить колдуна об одолжении – уж он-то явно имел на это больше прав, чем какой-то вождь культа – и вернуть себе прежнюю внешность, однако за долгие годы он привык к своему наводящему ужас облику. Может, он бы и смирился с наказанием, если бы оно ограничилось лишь сдиранием кожи. Но вскоре пришла пора отзывать почетную стражу Вестников с этой далекой, отсталой, никому не нужной планетки, куда последние лет двести ссылали тех членов ордена, от которых было слишком много проблем в родной крепости-монастыре. И Гвадалор, ничем не продемонстрировавший раскаяние, оказался в числе “избранных” им на смену. Он всегда подозревал, что Азарий этому как-то поспособствовал.
То, что когда-то было ненужным и демонстративным жестом, переросло в традицию, которая, как ни странно, имела смысл. Отправлять прирожденных воинов на тихий и спокойный мир, чтобы “научить их смирению”. Какая утонченная жестокость. Гвадалор сомневался, что смог бы сам додуматься до такого.
Увидеть, как живет Империум. Узнать, чем ценны людские жизни. Понять, ради чего стоит его защищать. Он не увидел ничего, кроме пресыщенности, апатии и застоя, он не узнал ничего, кроме того, что смертным точно так же наплевать друг на друга, как ему – на них. А вот понимание… понимание пришло постепенно. Он глядел на собратьев по изгнанию, на воинов других рот, по прихоти командования на долгих десять лет отлученных от радости битвы, от победных пиров, от товарищей по оружию. Близнецы, чья боевая ярость увлекла их чуть больше положенного и привела к гибели батальона имперских гвардейцев, которых им нужно было спасать, как малых детей, вместо того, чтобы “отвлекаться” на врага. Андали, чья идея использовать против войск Гесфирского Тирана изуродованные трупы их собственных солдат не нашла одобрения у капитана. Канумбра, который оказался на Брюмере только потому, что старый одноглазый библиарий Осиан разглядел багровые пятна на его судьбе и решил, что пребывание среди простых смертных избавит его от тяги к кровопролитию... На кого ни посмотри, у всех были причины “учиться смирению”.
Но смертные Брюмера показали, что у них можно поучиться и кое-чему получше.
Гвадалор почти с нежностью посмотрел вниз, на членов культа, которые молились, стоя на коленях в луже крови. В какой-то степени он был им благодарен. Разве не их мятеж помог ему окончательно освободиться?...
Аквилоносцы пробрались внутрь собора, как и полагалось простым прихожанам: через темный, низкий и извилистый коридор. Таков был замысел зодчих. Проход символизировал ложный путь греха и заблуждений, после которого внутреннее великолепие храма должно было еще больше поражать душу и разум. К запаху пыли и старого ладана примешивалось зловоние смерти.
– О Трон, – прош[оппа!]л Фредерик, увидев его источник – груду трупов, сваленную посреди коридора. Он прикрыл рот и нос рукавом, но толку от этого было немного.
При свете фонарей стало видно, что тел здесь с десяток, и у каждого перерезано горло. На лбах мертвецов темнели клейма в виде широко раскрытых глаз, от которых хотелось зажмуриться и отвернуться. Даже глубокие раны на шеях не производили настолько отвратительного впечатления, как этот немигающий взгляд.
– Жертвоприношение? – спросил Акон.
– Глаз – символ их лживого бога, – кивнул Мельев. – Они режут своих же во славу…
– Хватит тратить время на эту мерзость, – вмешался Фредерик. – Идем дальше.
Когда они, осторожно обойдя груду трупов, достигли конца коридора, то обнаружили, что культ Верховного Существа вполне мог себе позволить подобные растраты. Круглый неф был полон людей в ритуальных черных одеждах: мантиях, перчатках, масках и колпаках, полностью скрывающих их тела. Они стояли на коленях, образуя плотное кольцо вдоль ряда колонн, и раскачивали поднятыми руками. Последователи Разума напоминали темное море, в котором тонуло блистательное убранство собора.
С давнего детства Фредерик помнил его красоты. Витражные окна из самоцветного стекла изображали одни картины утром, а другие – вечером, когда солнце светило на них с другой стороны. Неф опоясывала колоннада, и на каждой из широких, раскрывающихся подобно цветам капителей плясало яркое пламя. Внутренний круг, в середине которого стоял алтарь Бога-Императора, состоял из столпов не камня, но света, что устремлялся из линз в полу к самому куполу. Там хитроумно расставленные зеркала сплетали лучи в узор, подобный огранке бриллианта.
Но теперь, глядя на то, во что превратился величественный храм, Фредерик старался забыть об этих карти[ну уж нет], похоронить их в самой глубине души, чтобы не омрачить светлые детские воспоминания. Всюду торчали ослепшие, безликие и бесформенные скульптуры. Пламя на вершинах колонн меняло цвет, корчилось и подскакивало, плюясь ядовитыми искрами, и бросало безумные отсветы на стены. Из световых столпов осталось лишь восемь, и их лучи сплетались под куполом в символ, при виде которого Фредерик ощутил тошнотворный ужас и поднял перед собой священную раку, чтобы защититься от порчи.
Звезда Хаоса сияла над центром нефа – сияла ярко, триумфально, со злобной и нечестивой радостью, словно око демона, озирающего совращенные им души. Из центра ее свисала цепь, сплетающаяся с отвратительной текучей плотью, и тянулась до самого пола среди восьми световых колонн.
Одинокая человеческая фигура бродила вокруг мясистого, ощетинившегося перьями и когтями нароста на конце цепи, то заламывая окровавленные руки, то воздевая их в мольбе.
Один из спутников Фредерика выругался, увидев всю эту мерзость. Другой толкнул его в бок и приложил палец к губам. Притихнув, все трое сгрудились за постаментом с оплывшей статуей у входа и прислушались к тому, что бормотал еретик.
– Дай мне сил, Мадраг. Дай мне еще. Дай мне больше. Я хочу больше, больше, больше…
Описав еще один круг, он показался из-за комка плоти на конце цепи. Фредерик смог разглядеть его широкое красное лицо над морем рук. Консул Нуиссет.
– Дети Разума, что ты помог мне призвать, исчезли! – вдруг завопил тот, и эхо его крика наполнило своды храма. – Они победили железяк и исчезли! Неужели со мной так скучно? – голос еретика стал плаксивым. – Ты оставил мне свой меч, ты явил нам Знамение, но я… Неужели я не заслуживаю, чтобы… чтобы Верховное Существо одарило и меня? Мадраг? Я хочу твоей силы. Сколько еще надо убить, скажи. Скажи мне. Сколько убил ты сам?
– С кем он говорит? – одними губами прош[оппа!]л Мельев. Фредерик мог лишь пожать плечами в ответ. Если “Мадрагом” звался не призрак, существующий лишь в воспаленном воображении консула, то это мог быть лишь его нечестивый покровитель. О каких силах и дарах шла речь, он не знал.
– Другой план? Что значит, у тебя есть другой план?! – сердито выкрикнул Нуиссет. – Но мы? Но я? Разве мы недостаточно верны? Разве мы недостойны?!
Он резко остановился, запрокинул голову и пронзительно завопил. Ярость, досада и разочарование слышались в этом вопле, но к нему примешивалось и что-то иное, что-то чуждое, неспособное исходить из человеческой глотки. Акон вздрогнул, осенив себя аквилой. Мельев протянул руку, чтобы прикоснуться к реликварию Атранты.
На зов еретика из толпы молящихся сектантов поднялась закутанная с ног до головы фигура. Она бестрепетно подошла к нему и раскрыла черные одеяния, обнажая горло. Фредерик увидел, как в руке Нуиссета что-то блеснуло. Это был не кинжал, а длинное лезвие, торчащее из кровавой раны в его ладони. Еретик одним движением вспорол шею своему последователю и завопил, когда тот в судорогах рухнул к его ногам:
– О Верховное Существо! Взгляни на нашу жертву! Узри нашу преданность!
С Фредерика было достаточно. Он не мог больше смотреть на богомерзкие деяния культа. Прежде чем чудовищные покровители Нуиссета успели ему ответить, он нанес собственный удар.
– Во имя Бога-Императора!
Крик раздался одновременно в зале и в вокс-бусинах аквилоносцев, окруживших собор. Мельев и Акон отступили назад, в коридор, и синхронно открыли огонь по рядам черных спин. Витражные окна разлетелись на тысячи многоцветных осколков, внутрь влетели гранаты, заполнившие пространство оглушительным грохотом и столбами удушающего дыма. В храм ворвались первые воины, и под высокими сводами заметались вопли ярости и боли.
Гвадалор созерцал развернувшуюся перед ним баталию со смесью интереса и легкого удивления. Колдовские руны горели на его броне, скрывая воина от чужих взоров, но, похоже, настало время показаться на свет.
Мадраг не отдавал никаких приказов. Воин должен был лишь наблюдать за тем, как глава культа организует оборону Храма Разума против передовых отрядов Артифициона и применяет дарованные ему крупицы знаний, и вмешаться только в том случае, если враг будет угрожать Знамению. Таков был план колдуна, по крайней мере, в том виде, в каком знал о нем Нуиссет. И до сих пор он осуществлялся как должно.
Знамение должно было стать одним из узлов в сети, которую Мадраг раскинул по всему Городу, лучом гигантской октограммы, фокусирующей силы варпа. Нуиссет дрожал в нетерпении, слушая откровения колдуна о том, как имматериум хлынет в реальность, и все его последователи окажутся в новом мире. Мире, где любое их желание будет становиться реальностью, и демоны станут им прислужниками, а люди – рабами, живущими лишь по их прихоти.
Такое будущее вполне устраивало и Гвадалора. Вот только Нуиссету еще не сообщили, что теперь, со знаниями, полученными от захваченных в плен скитариев, Мадраг не нуждался в смертных помощниках и в хрупкой паутине их святилищ. Смысла в том, чтобы защищать их, больше не было. Воин мог бы просто усесться поудобнее и наблюдать за сектантами, которые насмерть дрались за то, что у них уже отняли. А когда он вернется, Мадраг постарается впитать каждую деталь из его мозга и сохранить для собственных целей. Воспоминания о сражениях, говорил он, есть ключевой элемент для…
Впрочем, какая разница.
Гвадалор усмехнулся своим мыслям и поднялся в полный рост над кипящим морем, в которое превратился неф храма. Когда-то давно он ответил на зов кровопролития, отбросив ради него все наносное и чуждое, все ритуалы и обычаи ордена, призванные скрыть и обуздать истинную природу космического десантника. С самого рождения, на протяжении мучительного формирования и в бытность Вестником Талиона Гвадалор был убийцей до мозга костей. И кто он такой, чтобы идти против собственной природы?
За время крестного хода через столицу Фредерик повидал множество стычек, но ни одной подобной этому бою. Если прежде враги бежали от громадной толпы вооруженных людей, сдавались в надежде на милосердие или присоединялись к ней, охваченные экстазом пробудившейся веры, то сектанты дрались насмерть. Они выхватывали из-под мантий ножи и пистолеты, сражались всем, что оказывалось под рукой, или просто орудовали зубами и ногтями с бешенством загнанных в угол крыс. Нуиссет прижался спиной к жуткому комку плоти в самом центре нефа и выл, потрясая клинками, растущими из рук. По его лицу текли слезы радости, он благодарил Верховное Существо за то, что оно даровало ему подобное испытание веры.
Гнев охватил Фредерика, когда он расслышал сквозь шум битвы эти богохульные вопли. Он пошел вперед, держа перед собой раку, словно фонарь, разгоняющий тени. Его спутники не отставали, поливая огнем сектантов, которые решались подобраться поближе.
Завидев приближающихся к нему воинов, Нуиссет всплеснул руками, издав пронзительный, почти птичий визг, и сделал стремительный выпад. Мельев вскрикнул от боли. Лезвие в правой руке консула, ставшее длинным и изогнутым, как са[эх жаль], насквозь пронзило его живот. Прежде чем Акон или Фредерик успели что-либо сделать, Нуиссет рывком подтащил Мельева к себе и вогнал ему в сердце левый, короткий клинок. Голова мертвеца безвольно повисла, и из-за нее показалось распухшее лицо убийцы.
– Радость! Радость! Свобода и пламя! – завопил консул, мотая головой. Он схватил труп обеими руками, словно даму на балу, и принялся плясать безумную кадриль. Толпа сектантов обступила своего вождя, скрывая его из виду, и Фредерик почувствовал, как вокруг вновь поднимаются закопченные стены Сан-Атранты, а перед глазами встает непроглядная кровавая пелена. Он поднял раку и хотел было закричать, призывая на помощь всех святых, но крик застыл в его горле.
Ибо с небес на сражающиеся толпы обрушился ангел.
Спрыгнув с балкона, Гвадалор впечатал в пол сразу двоих смертных и размозжил им головы тяжелыми сабатонами. Эвисцератор, добытый в монастыре святой Атранты, с воем описал дугу, разрывая на куски всех, кому не посчастливилось оказаться рядом. Гвадалору не было дела, кто из них носил аквилу, а кто – клеймо в виде глаза.
Когда разрубленные тела рухнули, окружив его кровавым кольцом, он на мгновение остановился, чтобы каждый в храме мог увидеть его изуродованное лицо. А затем, оскалив металлические зубы, ринулся на свою добычу.
Враг, явившийся из ниоткуда, ошеломил аквилоносцев. Фредерик отчаянно пытался сообразить, что делать, пока вокруг бушевал хаос сражения. Это… существо, что играючи расшвыривало в стороны трупы, походило на легендарных Ангелов Смерти. Но не более, чем оплывшие глыбы вокруг – на прекрасные изваяния, которыми они были прежде. На серой броне корчились светящиеся руны, прибитые к наплечникам лоскуты священных гобеленов метались по сторонам, а лицо, словно выплывшее из кошмара, щерилось, выражая дикое, нечеловеческое упоение резней. Фредерик глядел на него, как очарованный, не понимая, что можно противопоставить такой мощи. Секунды, казалось, растянулись в бесконечность ада, в котором он, за все свои грехи, должен был вечно созерцать, как умирают праведники.
Ни один из его воинов не посрамил честь аквилы и не попытался спастись бегством. Но их оружие бессильно скользило по доспехам врага, пули рикошетили от пластин керамита, а лазерные лучи не оставляли на нем даже следов. Монстр двигался слишком быстро, чтобы хоть кто-то умудрился попасть в его непокрытую голову, и все его движения сливались в сплошное серо-красное марево – пока он не замедлялся, чтобы насладиться очередным убийством.
Вот он склонился, почти припав к полу, над телом аквилоносца, которому одним взмахом снес правую руку и ногу ниже колена. Человек был еще жив, из обрубков конечностей брызгала кровь. Чудовищный ангел протянул руку в когтистой латной перчатке и впился пальцами в лоб своей жертвы, на котором был грубо намалеван силуэт двуглавого орла. Воины вокруг дрогнули, увидев, как когти раздирают священный символ и погружаются в глаза несчастного, и на них с удвоенной силой насели вопящие и хохочущие последователи Верховного Существа.
– Берегитесь, сир! – закричал Акон, вырвав Фредерика из оцепенения. Сектант, который уже целил в него короткий тупоносый дробовик, рухнул, сраженный очередью из автогана. Фредерик встрепенулся, нырнул за ближайшую колонну и виновато поглядел на товарища, который привалился спиной к ее основанию и спешно перезаряжался. Долгую секунду он рассматривал лицо Акона – узкое, небритое, с густыми бровями, отмеченное шрамом ниже глаза и выцарапанной на щеке аквилой. Воин, который еще вчера был лишь одним из мирян Нижнего Города, не носил брони, но плотный прорезиненный костюм литейщика пока что хранил его от ран, и на ремнях поперек груди и живота по-прежнему висело с полдюжины гранат.
Его следовало запомнить. Ни один из мучеников этого дня не должен кануть в забвение, как случилось с сестрами и братьями святой Атранты.
– Акон! – окликнул Фредерик. Он знал, что еще не раз вспомнит этого человека – в молитвах или во с[ну уж нет].
Аквилоносец повернулся, и на мгновение его лицо озарило вспышкой синего пламени. Фредерик глубоко вдохнул и выдохнул, прежде чем произнести:
– Готов ли ты умереть ради Бога-Императора?
Гвадалор полностью отдался боевым инстинктам. Эвисцератор, который с трудом удерживал бы сильнейший из людей, летал в его руках, словно кисть художника, с каждым взмахом порождая новые фонтаны крови и внутренностей. Такими восхитительными узорами собор не расписал бы и лучший из Мастеров Бронзы.
– Ты видишь, Мадраг? Видишь? – прошипел Гвадалор, и оккультные символы, связующие его с логовом Красного Ливня, сверкнули радужными сполохами. – Смотри внимательно! И вы смотрите! – взревел он и крутанул воющий двуручный меч над головой. – Я – ваша смерть!
Ближайших аквилоносцев окропило багрянцем, и они попятились, прекратив огонь. Космический десантник провел языком по губам, чувствуя вкус их ненависти и страха. Слепые безумцы не понимали, что он может резать их, как гроксов, целую вечность, и ни усталость, ни милосердие не остановят его руку. Похоже, до них наконец дошло, и скоро они покажут спины… вот тогда-то и начнется настоящее веселье.
Не прошло и секунды, прежде чем Гвадалор понял, почему они не стреляли.
Кучка смертных слева от него расступилась, между ними пронесся человек, надрывно кричащий “Аве Император!” Аквилоносец сжимал в руках автоган с окровавленным штыком, и в его ошалелых глазах не осталось ничего, кроме жажды смерти. Гвадалор рефлекторно занес эвисцератор, чтобы развалить его пополам, но клинок так и не успел обрушиться. Не добежав трех шагов до космического десантника, человек исчез в ослепительном сиянии взрыва, от которого сотряслись своды храма.
Фредерик на миг закрыл глаза. Времени молиться за душу Акона не было. Все, что он мог сделать, чтобы это самопожертвование имело цену, – сражаться дальше. И вдохновлять других идти на смерть.
Взрыв доброго десятка гранат, набитых под комбинезон литейщика, сделал свое дело. Чудовищного воина отшвырнуло к постаменту, над которым нависло бронзово-золотое месиво сплетенных в отвратительном единении фигур. Доспехи, казавшиеся несокрушимыми, треснули, из смятого локтевого сочленения сочилась кровь. Обломки эвисцератора разметало по сторонам, как и то немногое, что осталось от Акона. Вдалеке кричали люди, задетые отлетевшими зубьями меча, но их голоса потопил глухой рев Ангела Смерти, впервые за долгое, долгое время ощутившего настоящую боль.
– Бейте! Пригвоздите его к полу! – закричал Фредерик, насколько хватало мощи в легких. – Его можно ранить! Его можно убить!
Гвадалор встряхнул головой. Вязкая кровь стекала ему на глаза, в ушах стоял шум. Если бы на нем имелся шлем, то сейчас он бы видел экран визора, захлебывающийся сигналами о повреждениях. Впрочем, это он прекрасно мог уловить и собственным чутьем – пока болевые ощущения не исчезли, сметенные волной чистой ярости. Он заворочался, пытаясь подняться, и глухо зарычал от нестерпимого желания схватить и голыми руками растерзать каждого, кто осмелился выступить против полубога.
Космический десантник разодрал слипшиеся веки как раз вовремя, чтобы увидеть, как аквилоносцы, налегая всей толпой, валят ему на голову оплавленную скульптуру.
Он перекатился в сторону, но глыба, некогда изображавшая имперского святого в окружении генокрадов, оказалась слишком велика, чтобы успеть из-под нее убраться. С жутким треском она обрушилась на Гвадалора и вдавила его в плиты пола, просевшие под расколотым доспехом. Он почувствовал, как одна из торчащих косоподобных лап проткнула бедро, а другой острый выступ уперся в трещину нагрудника. С каждым вдохом, сдавленным многотонной тяжестью статуи, он вонзался меж ребер. Ничто из этого само по себе не угрожало жизни космического десантника, способного выжить в самой агрессивной среде… если бы не тот факт, что выбраться из ловушки он не мог, а вокруг уже собирались враги.
Фредерик не мог поверить своим глазам. Чудовище корчилось, пытаясь высвободиться, с такой силой, что золоченая глыба ворочалась по сторонам. Левая рука оставалась свободной и шарила по сторонам, сжимаясь и разжимаясь в поисках опоры, за которую можно было уцепиться. В глазах горела нечеловеческая ненависть.
На эти-то глаза Фредерик, стараясь не отводить взгляд, и указал шоковой дубинкой.
– Стреляйте в голову, – хрипло приказал он. – Стреляйте, пока оно не сдохнет!
Но никто не решался поднять оружие на врага, что внушал благоговейный ужас, даже лежа беспомощным, как раздавленное насекомое. Лишь когда Фредерик сам вытащил лазерный пистолет, оставшийся от одного из его погибших последователей, и навел его на изуродованное шрамами лицо, его примеру последовали и аквилоносцы.
Увидев направленное на него множество стволов, космический десантник бросил попытки выкарабкаться. Из последних сил набрав в грудь воздух, он заревел:
– Мадраг! Мадраг!
Оглушительный вопль смешался с треском лазерных лучей и визгом пуль. Вокруг громадного тела закружился вихрь рун, словно незримое железо клеймило самый воздух символами, от которых жгло глаза и скручивало желудок. Через миг раздался грохот: скульптурная группа преодолела последние футы, отделяющие ее от пола, и рухнула, еще глубже вдавившись в исщербленные плиты. Под ней не осталось ничего, кроме камня и лужи стремительно сворачивающейся крови.
Аквилоносцы не знали, сгинуло ли чудовище навсегда или попросту сбежало, хотя Фредерик был уверен, что Мадраг – будь он человеком или демоном – сумел его вытащить. Он знал, что, по крайней мере, его собственный выстрел достиг цели: он успел увидеть, как испаряются рубцы на этой устрашающей морде, и в воздухе все еще висел тяжелый запах обгорелой плоти. Впрочем, ему было не до размышлений. Сектанты разом потеряли дух, увидев, что лучший из воинов бросил их на произвол судьбы, и теперь нельзя было позволить им уйти.
Под залпом самодельного огнемета вздулся, лопнул и развеялся прахом богомерзкий когтистый нарост. Белое пламя, будто живое, побежало вверх по цепи и достигло потолка, озаренного Звездой Хаоса. Зеркала треснули, сверху посыпались острые как бритва осколки, а вскоре та же участь постигла и линзы в полу. Сектанты метались, как птицы в сетях охотника, и у каждого выхода их ждало одно и то же: толпы разъяренных праведников, каждый из которых жаждал отметиться в глазах своего сурового бога, пролив хоть каплю нечестивой крови. Собор так плотно заполнился аквилоносцами, что стрелять, не попадая в своих, стало невозможно, и воины Императора перешли на ножи, кастеты и собственные кулаки. Последних почитателей Верховного Существа растоптали, задушили и разорвали в клочья, и вот тогда под сводами храма раздался пронзительный, пробирающий до костей вопль, от которого инстинктивно подались в стороны даже опьяненные триумфом фанатики.
Посреди поля боя образовался неровный круг, заваленный трупами в черном, в центре которого, словно ворон в набитом падалью гнезде, стоял Минн Нуиссет. Из его рта, раскрытого шире всяких человеческих пределов, исходил визг, заставлявший лица бледнеть, а руки – бросать оружие и тянуться вверх, пытаясь прикрыть уши. Правая рука консула была отрублена вместе с растущим из нее мечом, синяя мантия изорвана и обожжена, и из-под ее почерневшего края виднелись голые ноги с неестественно вытянутыми когтистыми пальцами, напоминающие птичьи лапы. Жалкий, но по-прежнему страшный мутант продолжал выть, и уцелевшие витражи осыпались от его воя разноцветным дождем.
– Именем Отца Небесного, что восседает на Золотом Троне, – раздался голос, перекрывший болезненную какофонию, – замолчи, нечистый.
Нуиссет вздрогнул, как от удара плетью. Звук застрял в его опухшем горле.
Из круга аквилоносцев выступил Фредерик. Шоковая дубинка в его руках трещала и сыпала искрами, выставленная на полную мощность. Консул попытался полоснуть его уцелевшим клинком, но Фредерик парировал, и лезвие, столкнувшись с раскаленным от тока металлом, переломилось пополам. Нуиссет скривился от электрического удара и попятился от надвигающегося на него врага. Люди расступались, чтобы дать ему пройти свой последний путь до конца.
– Мадраг… Разум… Верховное Существо… – бормотал он, пока не наткнулся спиной на колонну. Бледные глаза заметались по сторонам, выискивая хоть что-то, что могло его спасти, но в соборе не осталось никого, кроме глядящих на него с ненавистью аквилоносцев.
– Они тебе уже не помогут, – сказал Фредерик и ткнул его шоковой дубинкой под нижнюю челюсть. Падший консул задергался под током, редкие волосы начали тлеть, а из раскрытого в немом вопле рта повалил дым. Кожа обуглилась, одеяния вспыхнули, но еретик продолжал корчиться в муках, словно Губительные Силы в насмешку наделили его прощальным даром неестественной живучести. Лишь когда жар и зловоние горящего мяса стали невыносимы, Фредерик отступил и выключил дубинку, не отрывая взгляда от Нуиссета, пока тот, наконец, не перестал шевелиться.
Молчание, повисшее в храме, нарушил голос, полный тревоги.
– Сир!... Господин!
С трудом протолкнувшись сквозь толпу, к Фредерику подбежал мужчина в забрызганной кровью стеганой куртке и с угольно-черным орлом, раскинувшим крылья поперек бледного лица.
– Нужно… нужно выйти, пожалуйста, – забормотал аквилоносец, схватив его за руку. – Там… там…
– Что такое? Трон правый, да не спеши ты так, – Фредерик вгляделся в глаза своего воина и понял, что тот смертельно напуган.
Судя по шепоту, волной пронесшемуся по храму – от высоких окон и до самых дальних стен – у этого человека, не устрашившегося колдовства и еретиков, была веская причина бояться.
– Артифицион, – выдохнул он в унисон с людьми, столпившимися у разбитых витражей.
Фредерик вышел через главные церемониальные врата собора Судного дня. В руках у него не было ничего, кроме раки святой Атранты, испускающей мягкое бирюзовое сияние. Его окружала разношерстная толпа мужчин, женщин и детей, и каждый из них тихо молился на свой лад, но он не замечал их присутствия. Фредерик вообще ни о чем не думал, словно волна, пронесшая его через пол-Города, исчерпала всю свою мощь и оставила его качаться на поверхности тихой лагуны. Возможно, он тонул. Возможно, плыл к неведомому спасению. Неважно. Что бы он ни сделал и что бы ни сказал, за ним стоял Бог-Император, без чьего соизволения не происходит ничего в этом мире, и Фредерик готов был принять все, чему Он собирался его подвергнуть.
Да, Артифицион ждал снаружи. Сплошные ряды, облаченные в алые одежды и хромированную броню, попирали черно-белую мозаику площади Согласия, застыв в ста метрах от стен храма. Трупы, что аквилоносцы вечность тому назад видели среди обрушенных обелисков, принаделжали всего лишь передовому отряду разведки. То, что Фредерик видел сейчас перед собой, представляло собой если не основной корпус механовоинства, то, по крайней мере, его главный ударный кулак. Среди скитариев возвышались тонконогие стальные звери, на чьих спинах восседали всадники, обвиняюще наставив длинные копья на врата Собора. Громадные машины поднимались на паучьих лапах, созерцая людей сверху вниз непроницаемым взглядом бионических окуляров. Даже воздух над армией кишел парящими сервочерепами, что перемещались подобно блестящим кускам геометрической головоломки, от которой рябило в глазах.
Артифицион ждал. Чего?
Фредерик не знал, но решил, что живые машины желают удостовериться, не в союзе ли его воинство с еретиками, которых они не так давно пытались отсюда выбить. Если, конечно, для них имелась разница между еретиками и верноподданными Империума...
– Я приветствую вас именем Бога-Императора на Терре, – сказал он. Обращаться к кому-то конкретному в этой одинаково безликой массе было невозможно, поэтому он уставился в зияющий ствол пушки одного из гигантских гусеничных сервиторов и продолжил говорить. – Имя мое – Фредерик Аллонвильд, а это – мои аквилоносцы. Мы веруем в Отца Человечества… как вы. Мы чтим Бога-Машину. Сегодня он даровал нашему оружию победу над нечистью, что наводнила этот храм...
Воины Омниссии не реагировали, сохраняя все те же позы, словно множество статуй в красных драпировках. В тишине голос Фредерика затих, сойдя на нет, и вдали послышался скрип, словно что-то двигалось сквозь ряды скитариев, перебирая механическими ногами. Фредерик пошарил взглядом по сторонам, но не увидел никого, кроме аквилоносцев, которые стойко держались рядом, готовые принять смерть вместе со своим вождем. Он хотел придумать что-то еще, что-то другое, но машины опередили его.
Пушки не откашлялись пламенем, стволы гальванических винтовок не разверзлись молниями. Лишь несколько инфо-увимов с медными масками вместо лиц воспарили над рядами воинов и выстроились в небе идеально ровным прямоугольником. Между их вытянутыми руками, пронизанными пучками антенн, заструились серебристые потоки энергии. Через несколько секунд пространство среди -увимов заполнилось переливающимся светом, а еще через четверть минуты он преобразился в трехмерное изображение лица.
У Фредерика перехватило дыхание. Он никогда не видел магоса Вольфскара, но сразу понял, что это – он. Не механический кошмар, не месиво шестеренок и пружин, не металлический череп с растянутой синтетической кожей. Просто старик с аугметическими глазами, какого можно увидеть в любом рабочем квартале.
Долгое мгновение магос взирал на Фредерика, прежде чем улыбнуться.
– Поздравляю, – произнес трубный глас, испускаемый динамиками в животах инфо-увимов. – Вы правильно определили критерий отбора.
По толпе аквилоносцев прошел взволнованный шепот. Мысли Фредерика вышли из состояния спокойного, смиренного отупения, и заметались в голове тысячей вопросов, один нелепей другого: “Простите, что вы сказали?”, “Что вы имеете в виду?”, “Это значит, что вы нас не убьете?”
– Критерий отбора? – не сдержавшись, выпалил он.
– Вера, – ответил Вольфскар, паря в небесах над безмолвными скитариями. – С самого начала эксперимента мои воины оставляли в живых лишь тех, в ком видели истинную веру в Бога нашего, Императора-Омниссию. И хотя эта планета воистину погрязла в безбожии и ереси, вы выдержали отбор. Вы достойны выживания.
Кажется, кто-то за спиной Фредерика потерял сознание. Он не обернулся. Все его внимание поглощал только этот лик, созерцающий его со странным, почти ласковым выражением.
– Артифицион, – приказал магос. – Вывести избранных.
Скитарии расступились. Из-за широких спин и развевающихся плащей воинов-машин начали появляться люди. Первыми на площадь вышли несколько человек в военной униформе – нерешительно, медленно, как животные, которых впервые выпустили из клетки на волю. Они отошли метров на двадцать, постоянно оглядываясь, как будто ожидали выстрелов в спину, но скитарии не шевелились.
Следующей из рядов Артифициона появилась темнокожая женщина в зеленой мантии, подметающей мраморную пыль площади. Гордо подняв подбородок, она шла во главе группы из дюжины людей в старых залатанных одеждах, что поминутно осеняли себя аквилами. За ними вышла горстка рабочих-адептов в защитных очках и одинаковых комбинезо[ну уж нет], отмеченных половинчатой шестеренкой. Следом – юноша и девушка, держащиеся за руки. Мать и младенец, спящий в перевязи на ее груди. Старик с длинной седой бородой, который заплакал от радости, когда увидел блистающие под солнцем шпили храма.
И человек в помятой темно-синей панцирной броне, на наплечниках которой поблескивали золотые шевроны энактора.
– Эмтиссиан! – не в силах сдерживаться, закричал Фредерик, узнав брата. Позабыв обо всем, он бросился ему навстречу.
Стоя у врат собора, сестра Розалинда улыбалась, глядя, как братья, не в силах поверить чудесной встрече, обнимают друг друга. Старший выглядел так, словно его протащили через промышленную давилку, младшего в два слоя покрывала запекшаяся кровь врагов Императора, и все же они были живы. Как и бесчисленное множество людей, что по-прежнему продолжали прибывать на площадь, словно вода, хлынувшая из-за размытой дамбы. Среди моря голов мелькали синие шлемы: уцелевшие бойцы Нова-бригады увидели своего командира и стягивались к нему со всех сторон.
Впервые за много лет колокол собора Судного дня снова издал звон. Гулкий гром его ударов поплыл над площадью Согласия, как глас самого Бога-Императора, призывая всех праведных собраться на молебен. По всей площади, внутри храма, на улицах неподалеку люди опускались на колени, чтобы вознести к Золотому Трону свои благодарности и восхваления. Аквилоносцы, скитарии, мирные жители – все одинаково отдались зову веры, и бинарные молитвы Артифициона смешались с хоровыми песнопениями брюмерианцев.
