Сеттинг: Wh40k
Жанр: боевик, киберпанк, местами псевдоисторическая драма.
Возрастные ограничения: 18+
Статус: закончен
Персонажи и фракции: Адептус Механикус, Адепта Сороритас, отступники Космического Десанта, антиимперские революционеры, подпольные аристократы, силы Хаоса, et cetera
Предупреждения: насилие, смерть персонажей
Аннотация: В ходе кровавой революции планета Брюмер сбросила власть аристократов и отвергла царствие Бога-Императора. Каждый по-своему пытается выжить в новом мире. Тем временем громоздкая машина Империума разворачивается, чтобы нанести ответный удар.
Кровь богу крови, комментарии в тему для комментариев!
Теория выживания
"Персонажи"
Конкордат, Совет равных, Избранное правительство вольной планеты Брюмер
Гийом Амрейль, консул-регулус, единый управляющий ведомств Закона, Защиты и Завесы
Рейя, энактор Защиты
Минн Нуиссет, консул по делам религии, пропаганды и искусства, глава культа Верховного Существа
Диалла Орнье, консул по делам финансов
Анура Меланн, консул войны
Виктор Слиго, консул по делам науки и образования
Высокий дом Аллонвильдов, герцогов и владетелей земных
Эмтиссиан Аллонвильд, старший сын и наследник рода, энактор Завесы
Фредерик Аллонвильд, младший сын рода
Розалинда, почтенная сестра-фамулус
Маклинта, сестра-фамулус
Артифицион, Меч Омниссии и Зубец Шестеренки, механовоинство системы Штальгард-Толлан
Вольфскар фон Штальгард, верховный техножрец мира-кузни Штальгард, магос-биологис, генетор
40-58-Малинели, логициар, главный распорядитель Артифициона
218-4-Зет, альфа-скитарий
98-9-Балам, принцепс-сикарий, ловчая
13-Фау, альфа-прим-скитарий, бывший боец Корпуса Смерти Крига
Братство Вихревого Тока, электродервиши, фанатики Движущей Силы
Красный Ливень, в прошлом - воины ордена Вестников Талиона
Мадраг, первый среди равных, чернокнижник
Канумбра, воин и знаток рун, хозяин Шееруба
Турриан, технодесантник
Гвадалор, осквернитель святынь
Андали Потрошитель, апотекарий, гаруспик
Эстебис и Сараваст, Близнецы
Шееруб, вместилище демона из сонма Крови
Жители планеты Брюмер
Абель Картуш, торговец и контрабандист
Илла Мернеа, старший флоросхоларий агрокомплекса Фертилия-ци-4
Льер, адъютант энактора Завесы
Гатьен, вокс-сержант Завесы
Верноподданные Империума
Капитан Веспис Аммериг, главнокомандующий "Крылатого мстителя"
Полковник Клибаннар, командир 7-го Синкарского, "Пыльных Дьяволов"
Глава 1: БРАТЬЯ И СЕСТРЫ
Тяжелое лезвие поднялось над дубовой доской, черной от крови тысяч людей, и на несколько секунд зависло в воздухе, играя бликами в лучах восходящего солнца. Потом вибрирующий от напряжения трос лопнул, и, бесшумно скользнув по отполированным за годы использования направляющим, полцентнера стальной смерти обрушилось вниз.
Раздался крик. Толпа взволнованно зашумела. Эмтиссиан лишь злорадно ухмыльнулся, что не ускользнуло от внимания Фредерика. Он прикоснулся к руке старшего брата – так, чтобы почувствовал сквозь плотный рукав темно-синей униформы. Эмтиссиан быстро натянул личину легкого беспокойства, подобающую одному из официальных представителей Конкордата в подобной ситуации.
В конце концов, именно Конкордат затеял это мероприятие, и именно Эмтиссиан Аллонвильд, за пределами семьи Эмет Шанри, должен был надзирать за его проведением. В числе прочего, и за безопасностью рабочих, которые суетились на эшафоте, пытаясь помочь раненому товарищу. Сорвавшееся лезвие отсекло ему три пальца, хорошо, что не всю кисть, и бедняга вопил на всю площадь, тряся рукой и забрызгивая людей вокруг алыми каплями. Вскоре в толпе замаячил красно-белый мундир: прибежал медик, которому Эмет предусмотрительно приказал дежурить рядом. Раненого отвели подальше, чтобы перевязать, и остальные рабочие снова взялись за дело. Со второй попытки, для верности воспользовавшись аж тремя тросами, они всё-таки смогли поднять лезвие до самого верха, где можно было раскрыть направляющие пазы и высвободить его.
Пока демонтажная бригада, уже с меньшей опаской, разбирала стойки высотой в два человеческих роста, двое рабочих положили тяжелый трапециевидный кусок стали на брезент. Они осторожно завернули его и поволокли куда-то за ряд давно не работающих фонтанов, к краю площади Свободы, где в ее обширное пространство, как ручей в море, вливался узкий переулок.
Фредерик видел, что там их уже ждали. Люди с лицами, скрытыми белыми карнавальными масками, и облаченные в столь же безликие мешковатые робы, приняли у них брезентовый сверток, вручили в ответ пачки, которые стремительно исчезли в карманах рабочих, и скрылись в глубине квартала. Толпа, заинтересованно наблюдавшая за тающей на глазах деревянной основой гильотины, похоже, даже не заметила обмена.
Но со своего места, высоко на лестнице, широким каскадом ниспадающей на площадь Свободы, братья Шанри озирали ее всю. Фредерик вопросительно посмотрел на брата. “Люди Картуша”, – прош[оппа!]л тот в ответ. Видно было, каких усилий стоит Эмтиссиану просто выговорить это имя, а не выплюнуть его, как проклятье. Фредерик и сам ощутил, как у него внутри поднимается жар гнева.
Абель Картуш был там, в родовом поместье герцогов Аллонвильдских, в ночь, когда рушились замки и горели сады. Он пришел, чтобы забрать то, что осталось после вакханалии насилия и разрушения, чтобы безвозвратно осквернить уже запятнанное руками мародеров оценивающим взглядом торговца. Его люди, смеясь и перешучиваясь, складывали в груды бесценное оружие, картины древних мастеров и передававшиеся из поколения в поколение реликвии, пока Фредерик, мальчишка семи лет от роду, смотрел, затаившись на чердаке, на разрушение своего прежнего мира. Сам Картуш, коренастый мужчина в парчовом камзоле с чужого плеча, бродил среди тлеющих кустов роз и винноягодника, наступая на втоптанные в грязь безделушки. Когда он, шатаясь, будто пьяный, подошел к неподвижно распростертому на газоне женскому телу и наклонился с ножом в руке, чтобы снять с судорожно сжатых пальцев драгоценные кольца, мальчик не выдержал и заплакал. И если бы сестра Маклинта, бесшумно подойдя сзади, не зажала ему вовремя рот...
Фредерик услышал громкий стук и встрепенулся. Эмтиссиан, не отрываясь, смотрел, как рабочие укладывают друг на друга массивные брусья и доски. Его лицо напоминало одну из гранитных статуй леорнисов, что когда-то сторожили ворота поместья Аллонвильдов, как и многих других родов. При старой власти люди верили, что изваяния крылатых хищников способны уберечь дом от злых духов, населяющих темные бездны меж звездами. Но от тьмы человеческих душ они спасти не смогли. Обезглавленные, разбитые, бессильные леорнисы отправились на свалку истории вместе со всем, что новое правительство признало ненужным и вредным пережитком прошлого. Так ушли цветочные сады и речные кареты, сервиторы-привратники и охотничьи кибергончие, золоченые аквилы и крылатые черепа.
Но все это служило лишь символами власти тех, кто от века правил этим миром. И уничтожить эту власть можно было лишь вместе с ними, с людьми, что были выкормлены и взращены для господства, а потому неизбежно вернули бы его себе, если б остались в живых.
Фредерик прекрасно понимал, для чего Эмтиссиан вызвался представлять Конкордат на этом событии, столь же незначительном, как замена единственной шестеренки в механизме. Он хотел увидеть, как умрет машина, убившая отца.
Герцог Мартинен Аллонвильдский сражался, как подобало второму после короля и главе благородного семейства, но бунтующей черни сбежалось слишком много. Топча своих же товарищей, рухнувших под ударами силовой шпаги, они окружили его со всех сторон. Оружие осталось в груди одного из простолюдинов, а остальные накинули на голову Мартинена сеть, повалили его и, содрав доспехи, до полусмерти избили дрекольем. Потом явились люди в темно-синих кителях Конкордата – спокойные, хладнокровные, с трофейными пистолетами, заткнутыми за ремни. Дворян высших родов, сказали они, должен судить суд нового государства, которое будет зиждиться на справедливых зако[ну уж нет], а не на отсталых обычаях старого мира. Они забрали бесчувственного герцога, сковав ему руки, словно преступнику, и уехали на броневике с небрежно замазанной символикой Адептус Арбитрес, предоставив толпе самой искать, на ком еще выместить злость.
В эту ночь – и в череду последующих – они нашли многих, очень многих. Но с каждым убитым аристократом, с каждой растерзанной благородной дамой, с каждым повешенным священником жажда крови лишь усиливалась, как голод бешеного пса, чья сведенная яростью пасть уже не может поглощать мясо. И поэтому, когда суд, спешно собранный из консулов, энакторов и сторонников Конкордата, объявил ожидаемый вердикт, на следующий день площадь Свободы заполнилась людьми от края до края. Чернь, еще не отмывшая рук от погромов и резни минувших недель, теснилась, колыхалась, тянула шеи, чтобы увидеть, как умрут те, до кого они не успели добраться.
Фредерик не видел этого. Он остался в убежище – крохотном домике на окраинах города, куда осиротевших детей привели сестры-фамулус – и был благодарен Маклинте, сказавшей, что он еще слишком мал, чтобы выдержать подобное зрелище. Сестра попыталась удержать и Эмтиссиана, но он сбросил ее руку с плеча и ушел в предрассветный сумрак, не сказав ни слова. Когда он вернулся, уже за полдень, его трясло.
И сейчас, когда он смотрел на убираемые с эшафота куски дерева, на первый взгляд уверенно расправленные плечи едва заметно подрагивали. Фредерик взял брата за руку, как когда-то, в детстве, столь нежданно и страшно окончившемся двенадцать лет назад. Ощутив знакомое тепло ладони, Эмтиссиан, похоже, чуть успокоился и благодарно сжал его руку в ответ, но так и не отвел взгляда от эшафота. Фредерик мог только гадать, не мерещится ли ему скорбная вереница связанных, одетых в рубища людей, которая все тянется и тянется к машине, то вскидывающей, то вновь опускающей красное от крови лезвие.
О том дне, когда жители Брюмера покончили со всей оставшейся знатью и владычеством Империума, Фредерик знал со слов брата, и те удалось выудить лишь через несколько лет. Эмтиссиан заверил его, что отец держался достойно до самого конца, и что всех мучеников того дня, несомненно, принял на небесах милосердный Отец Человечества. Но слышал он и другие истории – от людей, которые рассказывали их не так, как брат, за хладнокровием которого чувствовались сдерживаемые слезы. Вчерашние торгаши, служанки, дворники и лакеи улыбались, говоря о натекшей по щиколотку крови, хлопали о стол, описывая стук катящихся голов, и откровенно хохотали, вспоминая, как таскали их на кольях и с криками “Поцелуй, поцелуй эту дамочку!” тыкали одним окровавленным лицом в другое, так что слипшиеся космы париков мешались друг с другом.
Фредерик снова устремил взгляд на площадь. Толпа прибывала. Те же люди, постаревшие на двенадцать лет, и их подросшая молодь. Мужчины. Женщины. Дети. Совершенно обычные, ничем не отличающиеся от мириад, населяющих миры в лоне Империума. И не верится, что, будто силой варповства, в каждом из них может пробудиться чудовище, способное на такие злодеяния...
Уже порядком запыхавшиеся рабочие с кряхтеньем и руганью вытащили на эшафот что-то высокое, накрытое холстом и перевязанное веревками, и Фредерик с запоздалым ужасом понял, откуда на площади Свободы столько зрителей. И правда, кому интересно смотреть, как разбирают старую гильотину, кроме тех немногих, у кого к ней сохранились личные счеты?
Все эти люди просто пришли пораньше, чтобы занять самые лучшие места.
Ткань упала, и на солнце заблестел черный металл, как блестят новые, едва вышедшие из рук мастера вещи. Черными были стойки, черной была перекладина, и в черный были выкрашены смыкающиеся пластины с отверстием, подогнанным под диаметр человеческой шеи. Серебристой сталью сверкали лишь пружины, рычаги и, конечно же, широкое, остро отточенное лезвие.
По толпе пробежал вздох не то страха, не то восхищения. Фредерика замутило. Эта вещь, поступившая на эшафот в уже собранном виде – оставалось только накрепко привинтить опоры – явно была рассчитана не на двенадцать лет работы, а на куда больший срок. И выглядела так, будто ей не терпелось приняться за дело.
Когда возводили ее предшественницу, Конкордат заявил, что она станет оружием справедливости. Больше не будет древних, как сам Империум, жестоких казней, похожих скорее на растянутые пытки Инквизиции. Исчезнут кол и колесо, костер и четвертование, и за каждое преступление, достойное смерти, воздаянием будет быстрая смерть путем отсечения головы. Когда-то ее считали уделом аристократов, чьи придворные интриги порой подводили то одну, то другую белую от пудры шею под меч палача. Но ни один человек, сколь ни опытен он был в работе клинком, не смог бы справиться с жертвами, которых требовала революция. И тогда смерть, безразличная к происхождению, возрасту, полу и самой природе преступника, – идеал равенства и единообразия – воплотилась в машине. У нее было много имен, за сарказмом и легкомыслием которых прятался глубокий, благоговейный страх: Красная Дева, Последняя Бритва, Уравнительница. Почему-то эта вещь, чье настоящее имя произносить избегали, чаще всего ассоциировалась именно с женским полом.
Толпа взволнованно зашумела, когда на площадь выехал грузовик с наглухо забронированным кузовом и остановился возле эшафота. Двери транспорта раскрылись, наружу выпрыгнуло двое карабинеров в панцирях и утыканных шипами шлемах. Следом вытолкнули молодую женщину, одетую в грязные тюремные штаны и мешковатую рубаху, с выбритой головой и скованными за спиной руками.
– Эмет? – прош[оппа!]л Фредерик. На этот раз брат повернулся к нему, но лицо его оставалось каменно-невозмутимым, а голубые глаза казались холоднее, чем зимнее небо.
– Зачем ты меня сюда притащил? Я не желаю на это смотреть!
Женщина пронзительно закричала, пытаясь вырваться из рук бойцов. Она вопила, что совершила лишь кражу и не заслуживает смерти, но смех и издевательские крики зрителей быстро заглушили ее голос.
– Как хочешь. Иди домой, – Эмтиссиан снова повернулся к эшафоту.
– Одна из твоих, да? – спросил Фредерик. В его голосе против воли прорезалась злость. – Это ты ее сюда отправил?
– Да, – неожиданно признал Эмтиссиан. – Она псайкер. Не очень сильный, но нейтро-обереги карабинерам я все-таки выдал. Не хотелось бы, чтоб им в головы залезли…
Фредерик не знал, что сказать, и просто стоял, тяжело дыша и сжимая кулаки. Корчащуюся жертву тем временем надежно закрепляли в железной пасти новой гильотины. Как и все жители Брюмера, Фредерик знал, что преследование ведьм было не предрассудком, а жизненно важной необходимостью. Любой псайкер, даже эта безобидная с виду женщина, мог воплотить в реальности самые страшные кошмары человечества. И все-таки мысль о том, что его родной брат, наследник рода, чей отец был обезглавлен на этом самом месте, теперь кормит Деву, была нестерпима.
– Вспомни, что говорила сестра Розалинда, – тихо проговорил Эмтиссиан. – Мы рождены править. Для нас это единственный способ существования. И мы должны стать частью новой власти, сколь бы мерзостной и низкой она ни была, если хотим выжить…
– ...и вернуть свой прежний мир, - эхом закончил Фредерик. – Я понимаю, брат. Я понимаю, что ты хочешь мне доказать, приведя сюда, на это проклятое место. Но я не буду участвовать в этом, даже как зритель.
Развернувшись на каблуках и сунув руки в карманы потертой куртки, Фредерик зашагал прочь. Хотелось бы ему успеть и не услышать глухой удар и восторженный рев толпы, но бег он считал ниже своего достоинства. Дойдя до начала бульвара, Фредерик не выдержал и обернулся. Эмтиссиан продолжал стоять, не отводя взгляд от площади, столь же неподвижный, как изваяние.
– Сохрани тебя Бог-Император, брат, – прош[оппа!]л Фредерик и спешно двинулся прочь, чтобы скрыться в густом утреннем тумане.
Но спрятаться было негде. Город давил на него возносящимися в небеса зданиями, смотрел пустыми глазницами окон, преследовал шепотом проносящихся по улицам транспортов и шипением пара, вырывающегося из труб. Фредерик то шел по тротуарам, то становился на длинные металлические ленты, перевозящие толпы рабочих в серых заводских униформах, то спускался в подземные тоннели, откуда тянуло затхлым воздухом и стоячей водой. Он натянул капюшон так, чтобы никто не видел лица, хотя никто и не думал им интересоваться. В городе, который когда-то носил имя короля, а теперь все называли просто “Городом”, наверное, нашлось бы не меньше миллиона людей, которые внешне ничем не отличались от Фредерика. Такие же светлые волосы, как у большинства брюмерианцев, если не считать южных островитян, голубые глаза, как у брата, разве что чуть позеленее, небольшой рост, из-за которого, вкупе с мягкими чертами лица, он часто казался людям еще моложе своих девятнадцати лет.
Но знай этот город, чья кровь течет в его жилах, он бы сделал все, чтобы ее выпустить. На мгновение Фредерику захотелось выйти на середину улицы и закричать, кто он такой. Чтобы с каждого балкона полетели камни, из каждой подворотни раздались проклятья, и жители Города, такие спокойные в своем сонном утреннем отупении, обратились в зверей, зубами и ногтями сорвали с него – и с себя – липкие покровы лжи.
Но все ли они в действительности были такими же, как зеваки, жаждущие увидеть смерть на площади Свободы? Как толпа, учинившая расправу над семьей Аллонвильдов, над своим собственным королем и жрецами Бога-Императора всего человечества? Фредерик пристально вглядывался в прохожих, идущих навстречу по мосту, перекинутому над лабиринтом улиц, но вскоре бросил это занятие и снова побрел вперед. Подул холодный северный ветер, и он еще глубже спрятался в тени капюшона. Может быть, за равнодушными лицами встречных скрывались чудовища, а может, и люди, которые так же, как он, втайне мечтали о возвращении Империума. Может быть, они радостно внимали пропаганде Конкордата, а может, понимали, что слова нынешних правителей планеты пронизаны ядовитой ложью, но не могли даже возразить им, страшась доносчиков и убийц. Фредерик не знал, как отделить зерна от плевел, и мог лишь молиться о том, чтобы праведные смогли выжить в этом новом мире.
Поэтому он спешил домой, к единственному месту во всем огромном Городе и на всей безразличной планете, где он мог избавиться от всех сомнений и подозрений. Сбросить их, как змеиную кожу, на пороге и войти внутрь чистым и свободным.
Тот дощатый домишко, в котором когда-то укрыли детей Маклинта и Розалинда, давно остался позади. Стараясь уберечь свое бесценное сокровище, сестры-фамулус постоянно меняли имена, переезжали из одного жилища в другое, а порой и вовсе обходились без крыши над головой, лишь бы братья остались невредимыми под покровом безвестности. Но это было много лет назад. А теперь Эмтиссиану, наконец, удалось продвинуться в высшие ряды Конкордата и воочию удостовериться, насколько прогнило его сердце. Семье энактора Завесы, одного из людей, от которых зависела безопасность самой планеты, не пристало обитать в развалюхах, словно нищим, выбравшимся с нижних уровней. Год назад консул Амрейль пожаловал ему особняк, чудом сохранившийся на одной из возвышенных зеленых окраин. Вероятно, то была временная резиденция одного из аристократических семейств, сгинувших в огне восстания. Дом был тщательно опустошен мародерами и вычищен ремонтными рабочими, и ничто в нем не напоминало о прежних хозяевах. Иному могли бы показаться неуютными просторные, до сих пор выглядящие необжитыми помещения со стенами, замазанными белой краской, но за годы скитаний Фредерик привык считать домом любое место, где его ждали, и это было ничем не хуже других.
Ежась от пронизывающего ветра, который здесь, на вершине холма, стал особенно злым, Фредерик подошел к деревянной двери и начал рыться в карманах в поисках ключей. К его удивлению, она тут же открылась сама. На круглой ручке с внутренней стороны лежала рука, покрытая дряблой морщинистой кожей. С запястья, словно браслет, свисали четки из кости и красного дерева.
– Сестра Розалинда? – обеспокоенно спросил Фредерик. Ближайшие здания, обитатели которых могли бы наблюдать за происходящим, [ну уж нет]одились ниже на крутых склонах холма, но он все равно оглянулся через плечо. Не дай Бог-Император, кто-то мог увидеть молитвенные принадлежности. Имперское Кредо теперь было верой еретиков, а новая власть карала их столь же безжалостно, как старая.
Из темной щели за дверью показалась женская голова в черном клобуке. Темные глаза сестры мерцали из-под вуали, ниспадающей на увядшее лицо в обрамлении седых волос.
– Входи, сын мой, – торжественно проговорила сестра Розалинда, взмахнув рукой в приглашающем жесте.
– Сестра, вам не надо себя утруждать, – Фредерик проскользнул внутрь, запер за собой дверь и, осторожно взяв женщину за руку, повел ее к комнате с камином, где она обычно проводила время в отсутствие Маклинты. – Я бы сам открыл. И зачем на вас облачение Сороритас? Это опасно, вы же знаете...
– Не пристало встречать спасителя в мирских одеждах, – сказала Розалинда. Голос ее звучал так, словно она поучала ребенка, нерадиво читавшего священное писание.
По лестнице застучали каблуки: услышав голоса, со второго этажа спустилась Маклинта. Увидев дряхлую сестру в черно-белом одеянии, какое Сороритас обычно носили в дни траура, она едва не ахнула от неожиданности. Сама она была одета в простое зеленое платье-комбинезон, облегавшее ее сухое, поджарое тело – обычную одежду женщин рабочего класса. Фредерик беспомощно пожал плечами, столкнувшись с вопросительным взглядом своей наставницы.
– Спаситель? – переспросила Маклинта, [ну уж нет]мурившись.
– Он придет, и мы встретим его, – убежденно заявила Розалинда, – и возопит и возрадуется каждый, кто узрит славу его. Молитесь, дети мои, ибо в мире, где все палачи, наказание для всех одно.
Фредерик помог старухе сесть в кресло, и она начала раскачиваться взад-вперед, бормоча все менее связные фразы. Она что-то видела, что-то показывала перед собой, тыча узловатыми пальцами, и порой улыбалась, как будто видела кого-то давно знакомого и родного. Фредерик не знал, можно ли ей чем-то помочь, да и нуждалась ли она в помощи? Розалинда прожила без малого девяносто семь лет. Она взрастила несколько поколений семьи Аллонвильдов, и все они, кроме последнего, погибли у нее на глазах. С тех пор редким был день, когда она хоть что-то произносила вслух, и речи ее стали загадочными, а смысл их – темным.
Фредерик положил ей на колени плед и расправил его, сам не зная, зачем. Выпрямившись, он увидел, что Маклинта смотрит на безумную сестру, и в глазах ее, обычно таких строгих и спокойных, стоят слезы. Не говоря ни слова, он подошел и заключил ее в объятья.
Они стояли, согревая друг друга теплом своих душ, посреди холодного пустого дома, а снаружи все громче завывал ветер, заглушая бормотание сидящей рядом старухи. Вихри рвали в клочья туман, гнули деревья и бесновались над крышами. Голубое небо медленно зарастало свинцовой коркой туч, обещая Городу грозу, какой он никогда еще не видел.