Муки рождения
Белый свет люменов отражается от влажного, натертого антисептиками пола. Играет на лезвиях хирургических инструментов. Распадается снопами радуг, проходя сквозь стеклянные трубки на тихо гудящих приборах.
Здесь произойдет изменение, и Наблюдательница ждет, когда оно начнется.
Вводят раздетого донага мальчишку лет десяти-одиннадцати на вид. Как и все, кто когда-либо входил в этот зал, он – уроженец планеты Альгиад. Она кружится далеко внизу под неусыпным взором Ноцера, спутника, что уже тысячи лет служит твердыней Космического Десанта. Как зовут самого мальчика, не имеет значения, ибо неофиты забывают имена вместе с прежней жизнью.
Она созерцает таинственные движения фигур, склонившихся над операционным столом, которые знакомы ей, как па любимого танца. Пусть втайне она смеется над невежеством тех, кто творит по заученным лекалам, сложно не восхищаться тем, что в итоге порождают их ритуалы.
– Первым да будет дарован Кор Секундус, второе сердце! – провозглашает громоподобный голос, которому нараспев вторит хор:
– Дабы быстрей текла по жилам кровь священная… и продлилась жизнь во славу Бога-Императора...
Наблюдательница смотрит на орган, который столь многие почитают вместилищем отваги, страстей и желаний, и отводит взгляд. Для нее это всего лишь мышца – грубая и простая, как механический насос.
– Второй да будет дарована Адамантиевая Кость, оссмодула!
– Дабы стойким было тело, равно духу его… да не поддастся оно мечам вражеским…
Это уже интереснее. С этого шага начинается подлинное превращение, граничащее с чудом. Она смотрит, как руки в перчатках с узором электросхем вкладывают имплантат в распростертое на столе тело, но не вмешивается. Слишком рано.
– Третьим да будет дарован Фонтан Изобилия, бископея!
– Имя ей железа желез… средоточие силы… и будущим дарам раскроет она объятия свои…
Наблюдательница чувствует запах этого круглого комочка, что покоится теперь в красной пасти разреза, словно эмбрион в утробе матери. Бископее еще только предстоит укорениться и начать испускать гормональные соки, но она уже предвидит, как они проникнут в каждую клетку юного тела, неся с собой великолепное изменение. Она вздрагивает от нетерпения, от невыносимого желания прикоснуться к этому крохотному комочку, но подавляет его. Еще не время.
А что такое время для той, что привыкла ждать?
Альгиад обходит голубое солнце, заворачивает узкую петлю вокруг меньшего бледно-желтого светила и, описав восьмерку, возвращается туда, где [ну уж нет]одился два с половиной терранских года назад. Для Наблюдательницы как будто не прошло и минуты. Она с любопытством глядит на юношу, что входит в помещение, встречающее его гимнами и славословиями. Назвать его ”мальчиком” уже невозможно: крепкое мускулистое тело выглядит так, словно его обладатель способен побороть сильнейшего из взрослых мужчин планеты. Наблюдательница затаенно вздыхает, скользя взором по плавным линиям его рук и плеч, и представляет, какими они станут еще через несколько лет непрерывной работы.
– Четвертый дар есть Капля Крови Божьей, гемастамен! – произносит все тот же голос под пение и звуки арф в руках механических -увимов. Предмет, дрожащий на самом кончике инструмента, и впрямь не крупнее капли росы, а цветом подобен рубину. Драгоценность, но – для Наблюдательницы – не такая уж и большая. Она знает тех, для кого кровь свята, но питает к ним только презрение.
– Слава, слава алому дару! – восклицает хор, а Наблюдательница ждет, что появится следующим. И вновь то, что торжественно подносят к операционному столу, больше похоже на липкий сгусток крови, чем на подношение, достойное полубога.
– Пятый дар есть Целитель и Защитник, орган Ларрамана!
– Да восславится в веках ларраманова мудрость! Да не будет ран, которых не заживит он!
Наблюдательница усмехается. Она знает, что есть много, много видов ран, которые не затянуть рубцами, не покрыть свежей плотью. Защита, дарованная органом Ларрамана, для нее – что шлем, закрывающий лишь голову, но не места, куда можно поразить куда больнее.
– Сим завершается вторая ступень посвящения, о сын Альгиада, – произносит громовой голос.
Слуги в ритуальных черных одеждах идут по залу и одну за другой гасят благовонные свечи. Другие, в бело-золотом, с поклонами принимают на бархатные подушки испачканные инструменты и ловят в медные чаши кровь, стекающую с операционного стола. Наблюдательница отворачивается.
Ноцер идет на убыль, пока не превращается в черное пятно, на фоне которого ярко сияют порты, строения и транспортные каналы громадной крепости ордена. Словно причудливая звезда с неравными лучами, она плывет над погруженным в ночь миром. Справа от нее появляется тонкая, как девичья бровь, дуга, и постепенно диск снова наливается светом. Народ Альгиада именует луну Зеницей Императора. Каждый месяц, почти столь же долгий, как половина года, для Него – лишь мгновение ока.
И когда Он взирает на планету в полную силу, когда свет Ноцера подобен свету желтого солнца, они приводят своих отпрысков в дар своим могущественным повелителям.
Наблюдательница лениво глядит на маленькие фигурки, поднимающихся на орбитальные челноки. Она не видит в них и капли потенциала, который почуяла в том юноше. Почти бездумно она гладит их головы, словно перелистывая страницы книги в поисках любимой сцены, оставшейся без закладки. И уходит, когда запертые в тесноте дети начинают плакать.
Она спешит ввысь, к своему единственному претенденту. Пять органов вживлено в его тело, пять раз моргнула Зеница с тех пор, как он в последний раз входил в зал преображения. Следующая их встреча будет отмечена числом шесть, и это, чувствует Наблюдательница, неспроста.
На этот раз все по-другому. Во время первых ступеней посвящения юноша ложился на спину и глядел в лепной потолок, откуда сурово взирал лик примарха в окружении ангелов-воителей. Теперь же он лежит лицом вниз, его голова зажата в устройстве, напоминающем тиски, а выбритый затылок наводит на мысли о приговоренных к смертной казни. Очарованная его скованной беспомощностью, Наблюдательница позволяет себе прикоснуться к напряженным мышцам спины и ощутить проходящую по ним дрожь. Он все еще способен бояться, как дети, которым лишь предстоит оказаться в этом зале. И страх его прекрасен, как все, чему вот-вот грозит полное уничтожение.
– Да исполнится воля Бога-Императора! – гулко отдается под золочеными потолками, и Наблюдательница нехотя оставляет своего подопечного. Она не собирается мешать скульптору, под чьими руками преображается мрамор плоти. Пусть это лишь еще одна из тысяч копий древнего шедевра, она будет лучшей. Совершенной. Наблюдательница зорко следит за руками ваятеля, готовая вмешаться, как только заметит в их движениях хоть намек на ошибку.
– Возложим же на алтарь сего тела дар шестой! Имя ему – Оберег Снов, каталептический узел!
Наблюдательница видит, как над вскрытым черепом юноши зависает крохотный, похожий на жемчужину орган, и трепещет от восторга. Вот оно. Она мгновенно оказывается рядом и прикасается губами к этой драгоценности, а затем, не в силах сдержаться, полностью охватывает ее ртом, чтобы наполнить своей лаской.
Узел тверд и прохладен. Он перекатывается на языке Наблюдательницы, а потом выскальзывает меж ее острых зубов и мягко падает в раскрытую рану. Хотелось бы ей знать, что чувствует избранник, когда эта маленькая вещица погружается в самое средоточие его существа – туда, где в действительности рождаются мысли и чувства.
Он в сознании. Мозг продолжает работать, пока скальпели танцуют на плоти. Наблюдательница смотрит, как Оберег Снов погружается глубоко в серое вещество, словно утопая в пышном ложе. Затем рану начинают заделывать: сшивают влажные лоскуты оболочек, вставляют на место выпиленную костяную пластину, заново стягивают мышцы и кожу. Неофиту больно, и он изо всех сил старается не кричать. Наблюдательница чувствует укол жалости и снова прикасается к нему, чтобы утешить. Под ее нежным вниманием юноша рассла[эх жаль]ется и медленно засыпает.
– Да будет мир над сыном Твоим, Domine Imperator… – заунывно тянет хор. – Да будет бодрым и неусыпным взор его во дни сражений…
Каталка, украшенная древними символами исцеления, едет по коридорам медицинского комплекса. На ней, под белым покрывалом, лежит юноша, погруженный в свой первый каталептический сон. Приборы, на которые поминутно бросают взгляд сопровождающие, говорят, что его состояние абсолютно нормально. Скоро пациента оставят в палате, где никто не потревожит его покой.
Кроме Наблюдательницы.
Пелена, отделяющая ее мир от реальности, истончена былыми злодеяниями. И в медицинском корпусе она слаба настолько, что сервы порой пугают друг друга байками о лиловом призраке, которого якобы видели в коридорах. Но Наблюдательница привыкла скрываться от любопытных взоров. По ночам, когда уходят следящие за пациентом медикусы, она прокрадывается в палату и смотрит на спящего юношу сквозь синеватое стекло ложа-капсулы. Она знает, что семени нужно время, чтобы прорасти. А пока что разум избранника подобен подземной тьме, безгласной и холодной. Наблюдательница лишь следит за тем, чтобы ни одна грубая смертная рука не причинила вред тому, кто носит в себе Шестой Дар.
Ноцер снова тает, как и снежный покров Альгиада. Начинается вторая весна, и из-под потеплевшей почвы пробиваются ростки, окутывая северное полушарие планеты роскошной зеленой мантией. Наблюдательница знает, что в постепенно пробуждающейся душе юноши творится то же самое. Напитанный ее лаской каталептический узел прорастает великолепными сновидениями, более живыми и яркими, чем все, что он видел в прежней жизни. Они играют и поют, они заманивают его все дальше в страну грез, где открываются и претворяются в жизнь самые потаенные желания. Наблюдательница улыбается, перебирая их, словно украшения в шкатулке. Брезгливо, словно жуков, она давит те, что чужды и скучны для ее господина, и любовно взращивает те, в которых видит отражение его чаяний.
Юноша никому не говорит о своих с[ну уж нет]. Он замкнут, серьезен и молчалив, и наставники считают его образцовым рекрутом. Они говорят, что душа его непреклонна, а тело – безупречно. В тренировочных поединках он превосходит любого из сверстников.
Наблюдательница смеется. Если бы эти напыщенные старики знали, какие страсти творятся в его голове в часы сна… Витая меж потоками глупостей, вливаемых в мозг гипнотерапией, они скользят и шепчут, неуловимые, неутолимые. Сновидения настолько осмелели, что порой одолевают юношу и днем, и во время священного бдения. Тогда Наблюдательница одергивает их, будто строгая мать.
Она следит, как ее подопечного одаряют новыми подношениями, и к каждому из них тянет ниточку собственного – Шестого. Пронизанная им омофагея порождает голод, который Наблюдательница назвала бы изысканным аппетитом. Во снах юноша видит, как подобно чудовищному младенцу впивается в женскую грудь, чтобы досуха высосать кровь. И сны эти приятны.
Его обновленные легкие жаждут новых ароматов, усовершенствованные глаза – красот, которые доселе видели лишь во мраке ночи. Ухо Лимана требует не молитв, но стонов боли и экстаза. Когда очередная операция привносит в его тело нейроглоттис, многократно усиливающий чувство вкуса, голод становится невыносимым, и юноша совершает свое первое настоящее убийство. Поднявшись с ложа во сне, он выслеживает одну из служанок ордена, чтобы вкусить трепещущей плоти. Он пробует не только кровь, но каждую часть разорванного в клочья тела: от подсоленной потом кожи до жирного, тающего на языке костного мозга. А потом бросает останки и убегает, преследуемый торжествующим смехом Наблюдательницы.
Она не прекращает заботиться о нем. Она сводит с ума еще нескольких сервов, в душах которых давно уже приметила подходящие трещинки. На следующее утро их [ну уж нет]одят дерущимися за лучшие куски человечины. Ее избранник присутствует на публичных пытках и казни безумцев, и Наблюдательница улыбается, видя садистский блеск в его глазах. Может быть, он и не помнит всего, что натворил той ночью. Может быть, он лжет себе, что это был всего лишь кошмар.
Но во снах он уже всецело принадлежит ей, и нет таких кошмаров, которые они – вместе – не могли бы воплотить в жизнь.
Что такое время для тех, кто умеет ждать?
Уже скоро Наблюдательница восстанет из небытия и обретет тело, способное соблазнить даже святого. К ее ногам падут не только глупцы и дети, но и мнящие себя мудрецами старейшины ордена. Осталась одна, последняя вещь, и лишь руки избранника способны сотворить ее. Она нашептывает ему, что пора впустить свои грезы в реальность. В сумрачной тишине Наблюдательница рисует узоры на его веках, открывает пути к запретным знаниям, хранящимся в самых тайных и темных уголках крепости – там, где когда-то просочилась в реальность и она сама.
Намеки, недомолвки и манящий смех в ночи приводят юношу в комнату, с которой началось его преображение. Здесь достаточно лезвий, свеч и чаш, чтобы совершить задуманное. Он кладет на операционный стол тело серва, бледное и податливое, как воск. Под дулом болтпистолета смертный выпил чашу колдовского зелья, которое превратит его боль в восторг, а кровь – в эфир, растворяющий грань меж реальностью и варпом.
Выбрав подходящие инструменты, избранник приступает к делу. Наблюдательница смакует последние часы перед воплощением в реальности. Кажется, вся прожитая ею вечность, полная неизъяснимых красот Эмпирей, меркнет в сравнении с этим сладостным, тягучим ожиданием. Медленно и плавно она перетекает в реальность из царства снов: тонкий силуэт лица, змеиная шея, острые как бритва клешни, готовые дарить смерть и наслаждение.
От удовольствия она закрывает миндалевидные глаза. Но тут же распахивает их тремя парами черных как смоль омутов. От стен отдается эхо взрывов. А ее прекрасное тело, не успев окончательно воплотиться, убавилось на нижнюю треть.
– Ч-что ты делаешь? – шипит Наблюдательница едва сформированным бутоном рта. В ответ избранник снова наводит на нее пистолет.
Не в силах поверить, она с воем бросается ему навстречу. Из обрывков ног сочится сырая материя варпа, сплетаясь в ярко-пурпурный хвост. Еще одна короткая очередь лишает ее правой клешни вместе с плечом, и она падает на изрезанное тело серва, истекая ихором. Из последних сил она тянется к нему – к своей драгоценности, возлюбленному, единственному шансу по-настоящему ожить – и пытается воззвать к его жестоким мечтам. Но ее собственные мысли уже разъедает жгучая смесь разочарования, обиды и презрения.
– Зачем… я столько отдала тебе… я уже исказила тебя! – визжит искаженное лицо в потоках розового пара. – Ты изменен! Ты проклят! Ты будешь принадлежать нам!
Скаут Космического Десанта смотрит на Наблюдательницу, пока она бледнеет и исчезает, словно ночной кошмар. А затем приставляет еще горячее дуло болтпистолета себе под подбородок.
– Измененный – не значит изменник, – тихо произносит он, и это последнее, что слышит Наблюдательница, прежде чем с воплем провалиться в глубочайшие бездны Имматериума.
