"от автора"Нашла на компе старый зачаток фанфика. Решила допилить. Энджой.
Таиэль не любила свою работу.
Даже не так – она ненавидела ее. Быть может, кто-то и мог испытывать от подобного некое извращенное наслаждение, но для нее каждый рабочий день был полон мук и отвращения к самой себе. Доходило вплоть до того, что порой у Таиэль возникала шальная мысль, а не схватиться ли за оружие и не направить его прямо в глотку тому мерзавцу, что каждый день распахивал зарешеченные двери ее комнатушки и гнал ее, будто зверя, по темным коридорам под ареной. И каждый раз ее останавливал голос разума, закаленного и натренированного в вечной борьбе с соблазнами.
Стоит ей проявить неповиновение, как об относительной свободе, которую она обретала в стенах амфитеатра, можно будет забыть. И лучше не думать, что ждет ее после этого – монотонный, убивающий душу труд на фабриках, существование в качестве живого украшения или жизнь безмозглой матки, вынашивающей потомство для какого-нибудь аристократа, желающего наплодить как можно больше отпрысков и подтвердить тем свой высокий статус. А потом, разумеется, мучительная смерть. Будь ты сколь угодно сильна, красива или плодовита, здесь все, всегда и для всех кончается мучительной смертью.
«Это Комморра, красотка», – сказал ей старый раб из тех, что ползали по всем закоулкам амфитеатра, убирая мусор и зажигая факелы. Это было в первый день ее прибытия во владения культа, перекупившего ценную рабыню на аукционе. Такие, как она, появлялись здесь нечасто, и торги дошли до поножовщины, в которой ведьмы одолели всех прочих претендентов. Таиэль помнила, как ее вели вниз по мощеной улице, и под босыми ногами хлюпала кровь, ручейками текущая с рыночной площади. Красные волосы дьявольских воительниц, красное небо, красный, как свежевырванное сердце, камень духа, зажатый в когтистой руке. Теперь она принадлежала им, душой и телом, и лишь разум ее оставался несломленным. Она не была воином, вся ее жизнь была посвящена взращиванию трав и деревьев, возделыванию садов, и все же Таиэль хватало мужества, чтобы достойно принять смерть от рук злейших врагов.
Однако ведьмы не убили ее. Они дали ей работу.
Таиэль на миг зажмурилась, прося прощения у создания, которое она только что пронзила длинным, остро отточенным копьем. Булькая и захлебываясь кровью, странное шестиногое животное повалилось на спину и задергало конечностями. Трибуны разразились издевательским смехом, кое-кто застенал от удовольствия, повсюду щелкали и свистели богомерзкие приборы, записывающие боль и ужас на носители из психокости. Этим вечером проклятые будут наслаждаться, снова и снова переживая мучения десятков, а то и сотен жертв сегодняшнего дня. Рабыня огляделась, готовая отражать очередную атаку, но звери, устрашенные гибелью собрата, держались поодаль, опустив огромные рогатые головы. Вскоре на нее посыпалась нетерпеливая ругань, как будто зрители успели оголодать за те секунды, что она медлила, никого не калеча и не убивая. Она, призванная создавать жизнь, поддерживать мир, тишину и спокойствие…
В этом мире, где деревьями были усеянные трупами виселицы, а цветами – живые куски плоти, из которых смотрели полные боли глаза, не было места таким, как Таиэль. Здесь могли жить только те, кто боролся за место под черными солнцами. Когтями, клыками, клинками, руками воинов и наемников – чем угодно. Раньше она сберегала жизни хрупких растений, теперь же, когда жизнь осталась только одна, задача становилась даже проще.
Она увидела, как на арену выбегают слуги с электрохлыстами и осыпают животных болезненными ударами, понукая сражаться. Таиэль снова закрыла глаза в подобии боевой медитации, что практикуется у настоящих воинов, тех, кто вступил в аспект. Смирившись с тем, что ей придется сделать, она ринулась вперед, не дожидаясь, пока и ее нагую спину обожжет кнутом.
Девушка толкнула дверь, вошла, и ее окутала уже привычная тьма, царившая в норе – язык не поворачивался назвать это хотя бы жилищем – где Таиэль проводила ночи. Еще один пережитый день. Девяностый, двухсотый, три тысячи двадцатый. Неважно. Она не чувствовала времени. И пространства тоже – это проклятое место было настолько огромно и закручено между мирами, что она не могла даже понять, насколько велик амфитеатр, где она жила и выступала. Она едва чувствовала себя саму, Таиэль-травницу, Таиэль, что когда-то бродила в зеленой мантии меж серебристых чешуйчатых стволов, внимательно глядя, чтоб ни один из маленьких обитателей сада-храма не попал ей под ноги. Теперь она стремительно погружалась в кровавый омут, теряясь в тенях, и саму ее сущность выжигали алчные взгляды тех, кто научил ее убивать.
Они любили и ненавидели ее. Они любили всех, кто мог красиво отнимать жизни, и завидовали им черной завистью, но это чувство не шло ни в какое сравнение с тем, что проклятые испытывали по отношению к ее расе – к сородичам, двоюродным братьям, как они их называли со смесью презрения и злобы. Ее освистывали, забрасывали мусором, проклинали такими словами, что, будь хоть один из них псайкером, Таиэль давно бы поразили болезни и уродства. И восхищенно ахали, когда она чисто срезала голову очередному противнику или посылала стремительный поток осколков прямо в сердце какой-нибудь твари.
До недавнего момента травница думала, что всякая жизнь священна, ей претило даже уничтожение чрезмерно расплодившихся паразитов, будь это хоть крохотные, почти невидимые черви, хоть крупные, размером с эльдара, зловонные обезьяны. Даже у подобных существ была своя роль в этой галактике, и когда-то мечтой Таиэль было узнать эту роль, мысленно встроить ее в невероятно сложную машину вселенной, где каждая деталь служит определенной цели, и провести остаток дней своих в мире, наслаждаясь совершенной умозрительной картиной всеобщего равновесия. Да только не видать ей теперь просветления. Пираты, налетевшие на ее транспорт, не знали цены картинам и плевать хотели на равновесие. Они забирали жизни, разрушали души – и ничего не отдавали взамен, словно каждый из них был живым и злобным нарушением всех законов вселенной.
Роль. Главное – играть роль. Таиэль повторяла это всякий раз, когда насквозь пронзала противника в высоком прыжке, срывая шквал восхищенных вздохов, или склонялась в мимолетном поклоне, не дожидаясь, пока выжженые на коже электрические цепи заставят ее согнуться. Она делает это не ради них, но ради сохранения собственной жизни, единственной, что осталась на ее попечении. Она надевала маску отчуждения, что приглушала рев толпы и предсмертные вопли жертв… но когда Таиэль снимала ее, съежившись на полу своего холодного и тесного обиталища, ее вновь окутывали тени сомнений. Ее жизнь приносит одни лишь страдания, и ей, и тем бесчисленным созданиям, которые гибнут от ее руки. Если все живое играет свою роль в мироздании, то зачем она продолжает существовать? И если она живет лишь ради того, чтоб не познать худшую муку посмертья, то чем она отличается от тех, кто смотрит на нее с трибун?
Таиэль взвесила в руке копье с широким, остро отточенным наконечником и проверила, работает ли генератор силового поля. Она не раз видела, как проклятые вручают обреченным на смерть рабам снаряжение, в любой момент готовое предать временного владельца. Заклинившая в самый неподходящий момент зубчатая цепь или отказавший под ударом врага энергетический щит обостряли драму поединка, а вставленный в рукоять отравленный шип, вонзающийся в ладонь по приказу повелителей арены, мог остановить чрезмерно зарвавшегося бойца, прежде чем тот успел бы серьезно повредить одну из их любимых игрушек. Таиэль уже однажды спасли подобным образом, но благодарности она не чувствовала: так убивают пса, что покусился на скот, предназначенный в пищу хозяину. Она еще долго будет помнить, как кричал воин, буквально расплавившийся на ее глазах под воздействием яда.
На этот раз ей дали честное оружие, но тревога не исчезла. Это могло означать только одно: против нее выйдет такой противник, что обычным копьем его не одолеть.
Жалобно заскрипела решетка на другом краю арены, взметнулся песок, поднятый искусственными ветрами, и трибуны завыли, увидев свою добычу, окутанную вихрем. Громадное создание, скрюченное, словно коряга, оставшаяся от больного дерева, вскинуло лапы и заревело в ответ. Песок осел, под тусклым красным светом заблестели металлический панцирь и хрустальные колбы, вживленные прямо в лишенные кожи мышцы. Таиэль попятилась, осознав, насколько опасно это существо, но прятаться было поздно: оно ее заметило и, не переставая реветь, широкими скачками помчалось навстречу. Ниже глухой черной маски, открывавшей только безумные красные глаза, бессмысленно болталась вывернутая из суставов челюсть, разбрызгивая клочья ядовито-зеленой пены. Таиэль рванулась в сторону, озираясь в поисках препятствий, которые могли бы замедлить чудовище, но шипастые решетки и витые столбы как сквозь землю провалились. Да так оно, по сути, и было: хозяева арены любили менять ее перед каждым боем, то поднимая целые лабиринты из ломаного металла, то превращая поле боя в пустошь, где негде искать спасения. На этот раз они, видимо, решили усложнить схватку, так как перед самым лицом Таиэль из-под песка вырвался огромный зубчатый шип. Она едва успела замедлиться, чтобы не налететь на него всем телом, и отскочила влево, к краю арены. К счастью, гнавшееся за ней существо тоже чуть не нарвалось на шип, яростно рыкнуло и остановилось, чтобы попытаться его выдернуть. Полоса зазубренной стали оказалась гибкой и прочной, и оно только располосовало лапы в кровь, но это его, похоже, нисколько не тронуло: так же резко отбросив шип, как взялось за него, уродливое создание прыгнуло к Таиэль и всем телом врезалось в стену площадки там, где она стояла мгновение назад. С трибуны наверху донеслись презрительные возгласы.
Таиэль убегала, уворачивалась, отскакивала, но чудовище отставало всего на шаг, и каждый взмах его лапы, усеянной гроздьями кривых когтей, грозил стать смертельным. Вокруг все чаще взмывали в воздух блестящие острия подземных клинков, все гуще взметался песок, пряча из виду силуэт бронированной громадины. На арену выпустили каких-то других зверей, длинных приземистых хищников, которые извивались подобно змеям, огибая шипы и неумолимо двигаясь к бойцам. Двух или трех все же достали выскакивающие лезвия, еще одного Таиэль зарубила одним взмахом силового клинка, прежде чем отскочить от очередного броска чудовищного противника. Пронзительные завывания умирающих животных колотили в ее сознание, как в колокол. Хотя она уже научилась прятать свой разум от жестоких помыслов проклятых и страданий, порожденных их руками, иногда им все же удавалось проникнуть в ее душу, привыкшую откликаться на зов всякого живого существа. Она стиснула зубы, услышав, как ревет огромный монстр, разрывая на части повисших на нем хищников. Его голос звучал как-то иначе, он рычал по-другому, когда его только выпустили… в нем звучало нечто почти разумное, что-то вроде удовольствия… или радости.
Таиэль поняла, что нужно нанести удар именно сейчас, пока эта мерзость предается наслаждению убийством. Перепрыгнув только начавший выдвигаться из песка шип, она бросилась на врага и замахнулась копьем, метя в бугристую, похожую на птичью ногу. Острие прошло сквозь незащищенное колено в тот же миг, как гигантская тварь оторвала голову своей последней жертве, и она рухнула, словно подломившись под весом тяжелого панциря. Не теряя времени, Таиэль ударила снова, перерубив толстую когтистую лапу, и отпрыгнула, прежде чем смертоносные когти успели до нее добраться. Чудовище оперлось на уцелевшую лапу и попыталось было подняться, но тут в его брюхо вонзились два подземных клинка. Вонзились с такой силой, что приподняли огромную тушу над землей, и один из них медленно – даже слишком медленно – пополз наружу, вытаскивая внутренности в отвратительной кульминации схватки.
Зрители взвыли в восхищении, а Таиэль отшатнулась, чувствуя, как под натиском чужой боли поддается ее ментальный щит. Умирающее создание подняло голову, и из-под маски на нее уставились тусклые красные глаза. Не в силах выдержать, Таиэль позволила потоку эмоций хлынуть сквозь себя, раскрывая душу и разум. На какой-то миг ей показалось, будто она умерла и попала в объятья посмертного ужаса, настолько чудовищны были те невообразимые страдания, которые она ощутила. Лишь потом она поняла, что это чувствовала не она, но ее невольный соперник, существо, которое когда-то было иным и могло ощущать что-то помимо боли. Перекроенные мышцы, скрученные кости, разорванная, оскверненная, выброшенная за ненадобностью и замененная металлом плоть. Все эти образы вереницей кошмаров пронеслись сквозь ее сознание, и, зажмурив глаза, она подняла копье, чтобы навсегда их оборвать. Последним ее ощущением перед тем, как лишиться чувств, было то, что она услышала в реве искаженного чудовища: облегчение.
Когда Таиэль открыла глаза во тьме своей камеры, она знала свою роль. Она будет играть ее. Она не забудет ее, сколько бы еще дней ей не предстояло провести под голодными взглядами проклятых.
Она нужна, чтобы утолять их жажду. Каждая жизнь, которую она отнимет здесь, на арене, насытит хотя бы часть осатанелой толпы. Хотя бы кто-то из них останется настолько доволен, что не тронет раба, придя домой, не полетит на поиски новой добычи. Здесь, насыщаемые многократно усиленным страданием, разгоряченные эмоциями соседей по трибуне, они получат куда больше, чем могли бы, просто убивая случайных жертв. Они будут жить. Их несостоявшиеся жертвы будут жить. И Таиэль будет жить, убивая куда меньше и куда быстрее, чем ее поклонники.
Таиэль любила свою работу.
