Первая часть: ОПАСНЫЕ СВЯЗИ: ЛИЦО АНГЕЛА
Автор: Lord Lamer
Название: Опасные связи: дары и клятвы / Диптих. Часть вторая
Официальный слоган: «Still my guitar gently weeps»
Неофициальный слоган:
Жанр: Драма, боевик, психологический триллер, сатира
Сеттинг: 40k
Место действия: Субсектор Мискатоник, храмовый мир Фил-И’Яху (1 глава) и планета Доха IV (2-5 главы + эпилог), на которой идет подавление мятежа СПО, поддерживаемого Губительными Силами
Возрастная категория: 18+ (Нет 18? Идите гуляйте темным калибанским лесом отсюда, пока не подрастете!)
Аннотация:
Бронзовый призер конкурса «Мал золотник, да дорог» (фанфик №6) представляет:
Истории влюбленности, начавшиеся в первой части дилогии, подходят к своему финалу, который расставит героинь согласно принятым ими решениям, которые наш[оппа!]л и продиктовал им их характер – дорога из детства, по которой, не узнавая ее, из стороны в сторону всю жизнь слепо ходят взрослые.
Пути одних персонажей расходятся, возникают персонажи новые, появляются и старые знакомые, которые ранее лишь упоминались, но теперь они начинают влиять на судьбы героев коренным образом: раскрывая их, ломая их или ломаясь о них.
Эта история о предопределенности, самообмане, несбывшихся надеждах и сдержанных обещаний.
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Что внутри? Около 80 тыс. знаков и не менее 10 причин, из-за которых стоит это прочесть:
1) Сражения (психологические и просто мордобой, в т.ч. «бластмастерпорно»)
2) Иерарх церкви Бога-Императора против инквизитора
3) Астра Милитарум (криговцы) против Астра Милитарум (савларцы)
4) Шумовой Десант против Сестер Битвы
5) Лошадки!
6) Обнаженка (без сексуального подтекста)
7) Сексуальный подтекст (без обнаженки)
8) Пафос рука об руку с сатирой
9) Философские инсинуации
10) Истории любви и предательства
Текст нашпигован вот-это-поворотами разной степени вот-это-поворотости, изобилует многочисленными отсылками к первой части и всякими намеками на разное. Повествование местами отдает диким сюрреализмом. В общем и целом, мне было интересно все это писать.
Возможно, кто-нибудь осилит столько много букв, и ему они тоже покажутся интересными. Так что не стану больше вас задерживать и оставляю наедине с фанфиком – знакомьтесь:
Оглавление
Пролог
Глава 1. Вечеря
Глава 2. Предатель!
Глава 3. У врат рассвета
Глава 4. «Still my guitar gently weeps»
Глава 5. Ангелы и демоны / «She'll be there when I'm gone»
Эпилог
ОПАСНЫЕ СВЯЗИ: ДАРЫ И КЛЯТВЫ
Диптих. Часть вторая
She loves me not, she loves me still, but she'll never love again
She lay beside me, but she'll be there when I'm gone
Black hearts scarring darker still, yes, she'll be there when I'm gone
Yes, she'll be there when I'm gone
Dead sure she'll be there
Metallica,
«https://www.youtube.com/watch?v=G-Bn_kD6QN4&t=2m50s»
Still my guitar gently weeps
The Beatles,
«https://www.youtube.com/watch?v=VJDJs9dumZI&t=2m48s»
We're the light in the sky tonight,
East Side is a paradise with you,
You, you.
Don't worry, baby, don't you cry,
As long as we keep getting high,
Keep burning like we're never gonna die.
Fire, baby, fire, baby, love...
Fire, baby, fire, baby, love...
Zella Day,
«https://www.youtube.com/watch?v=YQEW8Sg3AIs&t=25»
ПРОЛОГ
Сумерки осквернили день, и он, измаранный, стал ночью. Ночь озарилась тысячами взрывов и миллионами пожарищ, стала яркой, точно полдень!
Тьма опустилась на крыльях огромных. И была тьма зверем круторогим, трехглазым и острозубым, с дыханьем зловонным, яростью пышущим. И тьму вела за узду дева. И дева та была нага. Встала она пред зверем, смотрела в морду его многоокую и не видела его. С пасти разинутой скверна сочилась, стекала на деву, но та не заметила даже, и двинулась дальше. И была только дева. И зверя рев не стихал.
Глава 1. ВЕЧЕРЯ
Человек в черном плаще шел по коридору, а сервитор семенил за ним следом.
Циклопические своды, украшенные величественными барельефами и замысловатой мозаикой, не давили своей монументальностью на шествующего совершенно. Он не разглядывал древнюю архитектуру, твердо смотрел прямо перед собой, неспешно вышагивая по длинному коридору.
Шурша шестеренками и скрипя сервоприводами, привратники, приваренные к гигантским дверям, отперли их – неторопливо и грациозно. Многотонные створки раскрылись, впуская новоприбывших внутрь, и сомкнулись за их спинами вновь, едва те вошли.
«Его Святейшество Эзра Набу-Мейер, инквизитор Ордо Еретикус субсектора Мискатоник», - гулко исторглось приветствие из динамиков, подвешенных по периметру залы на многометровой высоте под самым потолком, из-за чего слова эти раздавались словно из поднебесья.
Инквизитор подошел к массивному длинному столу, за которым восседали люди в полиаквилионах – белоснежных фелонях со множеством вытканных на них золотыми нитями аквилах. Набу-Мейер кивнул в знак приветствия, обводя взглядом собравшихся, и остановился на одном из них.
- Ваше Преосвященство, - поприветствовал он человека, вполне годившегося по виду ему в отцы, а по годам – в прапрадеды.
Его Преосвященство, наблюдая за тем, как инквизитор расстегивает дорожный плащ, положил свои руки с непослушными крючковатыми пальцами, как когти хищной птицы, перед собой на стол ладонями вниз. Он, сутулясь больше обычного, пристально наблюдал за рослой фигурой Набу-Мейера, но со стороны казалось, что зрелище это никаких эмоций у духовного лица не вызывало – эмоции на лице уже давно ему не давались из-за бесконечных пластических операций и омолаживающих процедур.
Эзра поймал на себе взгляд старика – влажный из-за того, что слезные железы давно перестали работать должным образом. «Еще немного, он сдастся и поставит себе бионические окуляры», - решил инквизитор, заглядывая в глаза кардинала, придававшие тому обманчиво измученный и бессильный вид. Инквизитор прекрасно знал цену этому человеку.
- Кардинал Арман ди Маццарино собственной персоной, - продолжил знакомство Набу-Мейер, стягивая с рук перчатки. - Наконец могу вас видеть лично! Рад встрече!
Эзра бросил перчатки на стол и накрыл их своей широкополой шляпой. Кардинал машинально перевел взгляд на причудливый головной убор.
- Знаю, таких уже почти не носят, - инквизитор проследил за глазами кардинала, - но ничего не могу с собой поделать – люблю всякие древности, позабытые остальными.
Набу-Мейер со скрипом, прорезавшим тишину и разнесшимся эхом по всей зале, отодвинул массивный стул и, усевшись на него, громко выдохнул, наслаждаясь возможностью расслабиться.
- Дорога была неблизкая и непростая. Варп штормит. Как я всегда говорю в таких случаях…
Сервитор, до того неприметно стоявший у инквизитора за спиной, выдвинулся ближе к столу, стараясь не упустить ни единого слова хозяина, и принялся записывать что-то в свои скрижали.
Кардинал перевел взгляд на сервитора. И [ну уж нет]мурился. Маццарино вглядывался во впалые щеки, в сухую бледно-серую кожу, обтянувшую выбритый череп, из которого тянулись проводки и трубки, в губы, которые в прошлой жизни, скорее всего, были пухлыми и полными страсти. Кардиналу казалось, что он [ну уж нет]одил в этом безжизненном лице знакомые черты.
Набу-Мейер облокотился на стол и, сев боком к кардиналу, поглядывал то на него, то на сервитора.
- Вы знакомы, - Эзра говорил негромко, слова его звучали как далекие раскаты грома, предвещавшие бурю. – Теперь, как видите, он усердно все за мной записывает – слово в слово. Не дело ведь, когда вместо того, чтоб четко следовать инструкциям и в точности передать вверенное послание, его искажают? Всякий должен нести ответственность за свои поступки, даже если его на них кто-то вдохновил.
В глазах Маццарино на секунду вспыхнул ужас, и он виновато отвел взгляд от сервитора. Эзра удовлетворенно кивнул и движением руки отогнал от стола машину, бывшую некогда человеком.
- Мы рады видеть вас, Набу-Мейер, но отчего же лорд-инквизитор Мартен, - кардинал сделал упор на слове «лорд», пытаясь перехватить инициативу в разговоре, оправиться от шока, унять дрожь в руках и нервный тик на лице, - не смог почтить нас своим присутствием?
- Конклав решил, что и моего присутствия тут будет более чем достаточно, - сделав особый упор на «более чем», холодно ответил Эзра. – К слову, обстоятельства складывались таким образом, что я даже намеривался направить сюда одного из моих дознавателей вместо себя, но все же смог найти время и почтить собрание личным присутствием.
Инквизитор и кардинал смотрели друг на друга, не замечая никого вокруг. Эзра был нарочито невозмутимым. Арман попытался было изобразить хотя бы подобие улыбки, но все никак не мог совладать с мышцами своего лица. Затянувшаяся пауза начинала давить на остальных собравшихся тягостным грузом.
- И мы благодарны вам за это, - неуверенно вставил слово священнослужитель, сидевший по левую руку от Маццарино, и, переведя взгляд с инквизитора на кардинала, задал вопрос, мучавший уже не одного его. – Ваше Святейшество, полагаю, мы можем приступать к рассмотрению вопроса, ради которого собрались?
Все священники уставились на Армана умоляющим взглядом – тот, не сводя глаз с Эзры, утвердительно кивнул. Священнослужитель, спасший собрание, подал знак в темноту.
Стоявшие до сих пор в тени у стен и потому невидимые ранее, служки, шурша рясами, подошли к столу и положили перед каждым сидевшим за ним по две папки: одну, со светлым переплетом, набитую бумагами, вторую – в темном переплете – пустую.
Инквизитор широко раскрыл глаза – словно в предвкушении аппетитнейшего блюда – и взялся за папки, оставив Маццарино в одиночестве играть в гляделки.
Набу-Мейер отодвинул набитую бумагой папку в сторону и бережно взял в руки папку пустую. «… дабы причислись к лику…», - на пару мгновений отвлек его голос секретаря Конгрегатио де Каусис Санкторум – Конгрегации по канонизации святых. Эзра знал процедуру досконально, хотя лично присутствовал впервые. Бюрократия и тоска под толстым слоем торжественности и таинства. Все вокруг принялись с важным видом разглядывать тщательно подготовленные для них бумаги, шурша листами. Они перешептывались, спорили о чем-то. Но Эзре белая папка не была интересна. Ее должны были набить свидетельствами сотворенных чудес и актов добродетели – банальщина вперемешку с выдумками. Черная же папка должна была оставаться пустой, что свидетельствовало об отсутствии грехов у кандидата в святые.
Эзра осторожно, даже почтительно, провел пальцами по кожаному переплету. Он ласково поглаживал папку и гадал, что же скрывает за собой эта бездонная пустота, какие проступки и темные помыслы в нее не попали. Набу-Мейер буквально погрузился в транс и плыл в нем по волнам своих размышлений и догадок, потеряв счет времени.
«Достойна», - прозвучал голос с дальнего края стола. За ним последовал другой, более прочувственный, но произнесший то же слово: «Достойна». Так говорил каждый, стараясь интонацией дать остальным присутствующим понять, что он сделал выбор по отличным от других голосующих основаниям, пока очередь не дошла до Маццарино, и он, придавая своему голосу максимальную беспристрастность и величие, на какие было способно его тщедушное тело, повторил за остальными: «Достойна». Оставался один голос, чтобы принять решение единогласно или похоронить голосование.
Воцарившаяся тишина и обращенные на него взоры всех иерархов все-таки смогли отвлечь Набу-Мейера от его раздумий. С большим нежеланием он выпустил черную папку из рук, положил ее на стол и, не отрывая от нее взгляда, постановил: «Достойна».
Среди присутствующих он был единственным, кто знал и понимал, что последует за принятым решением, каких трудов и жертв оно потребует. Для остальных же это была просто ритуальная игра и способ почувствовать себя чрезвычайно важной персоной, сказав лишь одно слово. Но одного слова недостаточно, потребуется много слов, много труда и большая жертва. Эзра смотрел на пустую папку и думал о своих ощущениях, возникших от прикосновения к дразнящей пустоте, в которой, он верил, прятались причины и поводы для грехопадения, но не для канонизации. Эта двусмысленность, недосказанность, эта загадка – щекотала ему нервы. Ничего нет или кто-то не нашел? Кто-то скрыл? Кто-то выкрал? Да, ему хотелось бы докопаться до истины, а затем предъявить обвинения и, конечно, привести в исполнение приговор, но он уже сказал свое слово. Эзра не знал, когда ему выпадет еще такой шанс и выпадет ли вообще, и решил не отказывать себе в удовольствии – его руки снова потянулись к темному переплету, он пододвинул папку к себе и открыл ее под звук раскрывающихся дверей.
Инквизитор даже не взглянул на вошедшего, который тем временем направился в его сторону. О чем Эзре было беспокоиться? Во-первых, в кардинальский дворец, неприступную крепость Фил-И’Яху, расположенной на одноименном храмовом мире, вряд ли смог бы проникнуть недоброжелатель. Во-вторых, плазменный пистолет был у Эзры при себе, и Эзре не был знаком ни один человек, который бы управлялся с плазменным пистолетом ловчее, чем он, за исключением разве что человека, идущего сейчас к нему. Набу-Мейер давно научился распознавать своих аколитов даже по звуку их шагов. Дознаватель подошел к инквизитору вплотную и прош[оппа!]л свое послание ему на ухо. Прежде чем Эзра поднял голову и оторвал взгляд от папки в темном переплете, он уже знал, какая картина предстанет пред его глазами.
Кардинал ди Маццарино улыбался – во все свои идеальные вставные тридцать два зуба. Уголки его губ растянулись в разные стороны, эта улыбка, наверняка, стоила ему огромных усилий, но старый урод был искренне счастлив и не скрывал этого. Слезящиеся глаза церковного иерарха торжественно блестели, наблюдая за тем, как Набу-Мейер спешно сгребал со стола перчатки и шляпу, позабыв совсем о черной папке.
- Уже покидаете нас? – спросил Арман, стараясь придать голосу как можно больше непринужденности.
- Святые сами себя не вознесут, - пробурчал себе под нос Эзра.
Но собравшись уже было уйти, Набу-Мейер остановился. Возникшей паузой тут же воспользовался дознаватель – обогнув стол, он забрал из рук секретаря протокол заседания Конгрегации. Инквизитор плотно сжал губы, тщательно подбирая слова. Он прожигал взглядом улыбку Маццарино – она его бесила, как бесили и глаза кардинала, из которых слезы лились уже чуть ли не ручьем. «Взять бы и содрать с твоей рожи эту ухмылку. И натянуть на череп заново», - думал Эзра, но кардинал мысли читать не умел и продолжал через силу напрягать мышцы лица, улыбаясь во весь рот.
- Нужно идти и исправлять ошибки – свои и чужие … Хотя свою я уже исправил, - Эзра повернулся к сервитору и, опустив взгляд на табличку, привинченную у того к груди, с выгравированной на ней латиницей и цифрами – «P4010» – номером, заменившим бывшему человеку имя, распорядился. – Следуй за мной.
Инквизитор скорым шагом направились к выходу, где его уже ждал дознаватель. За ними поковылял сервитор – Арман проводил его скорбным взглядом и неуместной улыбкой, которую он уже не был в силах снять с парализованного лица.
Эзра не оборачивался, несколько невыносимо долгих секунд ему пришлось идти непозволительно медленно – сохраняя достоинство под взглядами священников, он чеканил шаг по мраморному полу. Но стоило дверям сомкнуться за его спиной, инквизитор бросился бежать со всех ног.
Корабль Набу-Мейера поспешно уходил с орбиты храмового мира, погружаясь сперва во тьму материального космоса, а затем проникая в неспокойный Имматериум. В тот миг, когда эсминец Эзры входил в бурлящее Море Душ, на орбиту Фил-И’Яху вышел другой корабль – легкий крейсер, выкрашенный в холодные оттенки серого цвета.
Глава 2. ПРЕДАТЕЛЬ!
«Сын, отца будь достоин». Человек творит свою Судьбу. Стрелки часов двигают Время. «Аделаида Натан». 6:16. Передняя крышка траншейных часов, с выгравированной на ней дарственной надписью, захлопнулась.
Генерал Натан склонился над письменным столом, рассматривая карту, расстеленную, словно скатерть, на его гладкой дубовой поверхности. Вместо яств стол был уставлен фигурками – солдатиками, башенками и флажками – символизировавшими преданных ему воинов и подразделения противника, важные населенные пункты и стратегические точки.
Человеку, не знакомому с генералом, могло бы показаться, что Федерико Натан замер в нерешительности, пытаясь сообразить, чем бы ему полакомиться, чтобы отведать из разносолов, расставленных на столе. И такой наблюдатель бы ошибся – Натан был из тех людей, кто точно знает, чего хочет.
Хотя потери Морвилля он не желал, но город сдать пришлось, как пришлось покинуть и резиденцию – дворец с отличным бункером, отступить и ютиться теперь в квелом блиндаже. Но генерал не подавал и вида, что был хотя бы на миг деморализован – любой его боец, взглянувший на своего командира, мог быть твердо уверен в том, что сдача Морвилля это не серьезное поражение, но лишь недоразумение, временная ситуация, которую можно переломить в самое ближайшее время. Морвилль…
Недели еще не прошло, как Дитер Денцель, полковник Астра Милитарум, сменивший без вести пропавшего О’Кинлика, начал забрасывать Натана тоннами ходячего клонированного криговского мяса в противогазах и отбил у мятежников Старую Столицу – проглотил огромный кусок пирога боевых действий на Дохе IV и не подавился.
«Мятежники…», - Натан старался не придавать большого значения этим инсинуациям, наговором и хуле. Он знал, что как только он выкинет с Дохи этих пришельцев-кровососов, бюрократов-коррупционеров, правда восторжествует, и их, его самого и тех, кто пошел за ним, станут награждать должными эпитетами, их будут чтить, как подобает – как героев своей планеты, настоящих патриотов. А пока – пусть себе заблуждаются. Люди несовершенны, к сожалению. Натан хорошо это знал. И вот это уже его беспокоило – ему претила сама мысль о том, что кто-то не пытается понять, что происходит, не хочет быть лучше, чем он есть, желает оставаться жалким, презренным, слабым рабом, которому в голову вбивают то, что он должен делать и думать. Натан знал, почему за ним пошли не все, он понимал, почему многие ненавидели его и боялись. Натан самим фактом своего существования как бы говорил – вот он я, и таким быть можно! Нужно. Это болезненный и едва ли не смертельный удар по тем, кто совершенствоваться не хотел. Им оставалось только попытаться извести, убрать с Дохи такой символ, такую силу, как генерал Натан. «Это я сотру вас всех, трусов и ничтожеств, с лица Дохи. Я и те, кто пошли за мной», - Натан поднял глаза на бойцов и позволил себе немного улыбнуться. Он гордился ими – людьми, которые ежедневно доказывали, что он прав, что человек может стремиться к совершенству, может стать лучше.
Совершенные люди смотрели на генерала Натана через линзы трофейных противогазов, снятых с криговцев. Последователи Федерико Натана кутались в шинели, скрывали головы под касками и за респираторами, натягивали на руки перчатки, если те еще можно было на них натянуть. Хотя слова и приказы Натана уже почти никто не воспринимал, бойцы, обуреваемые собственными желаниями и нуждами, которые стало возможно реализовать во время войны, все еще любили своего генерала и старались его не расстраивать. Поэтому солдаты мятежных Сил планетарной обороны Дохи IV прятали от любимого начальника свидетельства своего новообретенного «совершенства и превосходства» – изменения не только духа, о которых постоянно тараторил их лидер, но и плоти: щупальца, клешни, полные зубов-игл пасти, нечеловеческие зрачки.
Бойцы вытянулись по струнке, когда Натан вышел из-за стола и направился к ним. Федерико гордо прошелся рядом с каждым, стараясь при этом не вглядываться сквозь линзы их трофейных противогазов.
Он уже больше не интересовался у своих бойцов об их самочувствии или о том, пишут ли им родные. Федерико объяснял себе это необходимостью не размякать, поддерживать боевой настрой, предпочитая не вспоминать о том, как однажды один из его вояк, пробуя ответить на вопрос своего предводителя, вместо слов принялся издавать какие-то нечленораздельные звуки, начал, скорее, шипеть, чем говорить.
Генерал не хотел догадываться, он хотел верить, что каждый из стоявших рядом с ним был человеком если еще не достигшим совершенства, то по крайней мере стремящимся, близким к его достижению. Ведь это были его люди, в которых он верил, на которых надеялся. Ничего другого у него больше не было.
А его людям в свою очередь не хотелось рушить надежды своего командира, скрывая от него все то, чего ему знать не стоило. Так они и стояли рядом.
За миг до того, как крыша блиндажа обрушилась на тех, кто [ну уж нет]одился внутри, они услышали сильный гул, похожий не то на ураган, не то на звук реактивных двигателей. Все последовавшее за этим походило на гротескный скоротечный ночной кошмар, от которого почти никому из них не суждено было очнуться. То, что снесло крышу, ворвалось внутрь, раскидывая одних мятежников и втаптывая в землю иных. Гремел гром и свистел ветер – грохотали болт-пистолеты и рассекали воздух снаряды.
Непоколебимая мощь, облаченная в силовой доспех, нашла Натана, оглушила его, надела ему на голову мешок, подхватила, приковала к себе цепью и, загудев турбинами, взмыла в небо.
Мятежники, бежавшие по траншее к блиндажу на выручку своему командиру, не успели рассмотреть тех, кто из разрушенной постройки вознесся к облакам, воем своих прыжковых ранцев заглушая крики и проклятия, летевшие им вслед.
Набу-Мейер обошел вокруг стоящего на коленях человека. Сильный ветер трепал мешок на голове пленника. «Тот ли это случай, когда опоздать – лучше, чем не явиться вовсе?», - Эзра не переживал за тысячи жертв, которых можно было избежать, но все же испытывал неприятное чувство на грани сожаления и негодования оттого, что обстоятельства сложились таким образом. Так случается, когда доверяешь дело не тому, кто годится для этого. В результате, разумеется, «возможные негативные последствия» перерастают в настоящую катастрофу.
«Непросто, должно быть, смотреть на то, как все рушится у тебя на глазах…», - Набу-Мейер смотрел на мешок, как будто изучал черты лица. Поднять под знамена борьбы с коррумпированными правителями большую часть Сил планетарной обороны, увлечь за собой гражданских так, чтобы они без боя сдали тебе второй крупный город планеты, а затем – не справиться, оказаться не тем человеком, который должен был всех за собой повести. Или повел за собой не тех, кого надо?
«Горе-вожди! Это важно – кто скажет, что верно, а что нет. Закроет ли глаза на что-то, придаст ли чему-то значение, должное ли, чрезмерное ли», - инквизитор перестал водить глазами по мешку и уже собирался снять его с головы пленного генерала, когда звук шагов, выколачиваемый сапогами из брусчатки, привлек его внимание. Эзра ткнул – «Никуда не уходи» – в сторону мешка большим футляром, который он сжимал в руке, и двинулся навстречу приближающийся к нему Сестры Битвы.
- Ваше Святейшество, - сопроводила приветствие поклоном канонесса из ордена Позолоченных Лилий, - мы молились Императору и благодарим Его за то, что Он провел Вас сквозь неспокойный Варп.
- Благодарю, Сибилль, - Эзра поднял голову и с надеждой в глазах взглянул на тусклое небо. – Император был милостив ко мне. Уповаю на то, что и к остальным верным слугам своим Он будет столь же благосклонен, не дав им истратить драгоценное время на путь свой… Или вовсе сгинуть в Варпе.
Прель не смотрела в небеса, она смотрела инквизитору за спину, прожигая скрытый под мешком затылок мятежного генерала. Эзра не был псайкером, но не нужно уметь читать мысли, чтобы понять, что канонесса хотела прожечь императоропротивную голову пленника чем-нибудь более смертоносным, чем праведный гнев в ее взгляде. Прель была напряжена, едва сдерживая свою ярость.
- Он понесет наказание, - Эзре очень не нравилось воцарившееся молчание, как не нравилось ему и напряженное лицо Прель, и серафимы, стоявшие в полном вооружении поблизости, в опасной близости, если что-то пойдет не так…
Прель молчала. Она понимала, что инквизиция воздаст еретику стократ больше, чем она могла бы даже представить, но все же она с надеждой ждала, что вот-вот инквизитор, которому Бог-Император даровал власть над черной душой богохульника, отдаст ей приказ – и она немедля разнесет на осколки череп Федерико Натана, чье имя будет проклято и предано забвению.
- Верь, Сибилль, - спокойный голос Эзры давил и принуждал, - Император велик и щедр как на дары, так и на кару. Каждому воздастся по делам и помыслам его.
Набу-Мейер протянул канонессе футляр. Осторожно, словно имеет дело с вакуумной бомбой, Прель приняла его и, сняв крышку, извлекла запечатанный свиток. Она взглянула на Эзру и, получив позволение, вскрыла печать.
Тем временем Эзра вернулся к пленнику, оставив Прель наедине с решением Конгрегации. Он подошел со спины и быстрым движением сорвал мешок с головы Натана. Генерал не шелохнулся, щуря глаза, он смотрел вдаль – где-то там он оставил своих бойцов, которым, Федерико верил, он был еще так нужен.
- Вы еще встретитесь, - негромким голосом озвучил приговор инквизитор, обошел еретика, встал перед ним. Ветер, слизывавший капли пота с виска Натана, cтих и отступил. Воцарившаяся тишина была достойной свитой лицу Эзры, которое не выражало никаких эмоций. Перед глазами генерала стояли не верные войска – сапоги с высоким бортом. Подняв голову, Натан увидел инсигнию. Мир замер, сомкнув свои челюсти на сердце, мешая ему гнать кровь и отстукивать мгновенья жизни. Федерико знал, что означает этот знак, знал, что ничего хорошего его не ждет, - я обещаю.
Набу-Мейер оставил позади пораженного Натана и направился к пораженной Прель. На лице канонессы соседствовали изумление и благоговейный трепет. Она молча протянула свиток Эзре. Говорить было не о чем – ни об оказанной чести, потому что речь шла не об очередной звездочке на пого[ну уж нет], ни о готовности оправдать оказанное доверие, потому что это не аванс и не награда человеку, ибо сам человек отныне становился наградой праведным и карой отступникам.
Эзра принял свиток из рук Прель, отметив про себя, как редко можно встретить человека с твердой рукой и ногами, готовыми вот-вот подогнуться от явленного ему чуда. Так – полный восхищения и недоумения – выглядит человек, которому явлено нечто великое, с которым он не знает, что и делать.
- Нам всем это нужно, сестра. Это, - шпионы так и не нашли прямых подтверждений догадкам дознавателей Эзры, но последний был уверен, - нам всем понадобиться вскоре. Пленение Натана уже не повлияет на положение дел на фронте, грядет буря, сестра. И чтобы пробраться сквозь тьму, нам нужно солнце – яростное, исполненное праведного гнева.
Сибилль перевела взгляд на коленопреклоненного врага и велела серафимам, с брони которых еще не успели счистить кровь еретиков, пролитую в развалинах вражеского блиндажа, препроводить пленника к челноку инквизитора, где опального генерала уже ждали дознаватели.
Помедлив и собравшись с мыслями, Прель окликнула одну из воительниц и отступила на шаг назад, давая тем самым понять, что серафиму следует подойти к инквизитору.
Приблизившись, серафим сняла шлем, предоставила вновь поднявшемуся ветру возможность растрепать черные пряди ее каре и поклонилась представителю Священной Инквизиции Бога-Императора.
- Ваше Святейшество! - разлился в воздухе ее голос.
«Я стану последним человеком, перед которым ты склонила голову», - подумал Эзра, распустил свиток и, подняв его чуть вбок на вытянутой руке перед собой, огласил решение Конгрегации по канонизации святых. Зная содержание наизусть, он смотрел не на текст, а на Сестру Битвы, стоявшую перед ним. Ее молодое и не лишенное красоты лицо было обращено куда-то в сторону, как будто девушка высматривала кого-то. Она заслушивала речь без удивления, страха, гордости или радости. Поразительно точно, считал Эзра, эта юная воительница понимала и принимала то, что происходит – как должное.
Эзра свидетельствовал о деяниях новоявленной Живой Святой. Окончание каждого катрена он сопровождал стуком посоха о деревянный помост, с которого он вещал собравшимся Сестрам Битвы. Его голос звучал в стенах звуконепроницаемого зиккурата, возведенного сервиторами за считанные часы из пласкрита и пластали, внушительно и твердо. И воительницы, устремив глаза свои на избранную сестру свою, внемли инквизитору, затаив дыхание, слушали житие той, которая еще была среди них, но перестала быть им ровней.
Начал Эзра слово свое с деяний позднейших – с того, как святая вершила правосудие, пленив архиеретика Натана, и, говорив долго, окончил поминанием спасения мощей Святого Блазиуса – событиями не такими давними, но которые присутствующим Сестрам сейчас уже казались преданием глубокой старины, мифом, легендой.
Воительницы, от неофиток до канонессы, чувствовали себя так, как будто каждой из них вручили самое меньшее по ордену за спасение Священной Терры, они смотрели на сестру свою глазами полными любви, трепета, восторга и гордости. Явленное им чудо затмевало собой будущее, которое они могли вообразить, и оправдывало прошлое, какое они могли вспомнить.
Эзра замолчал, давая тем самым присутствующим понять, что эта часть ритуала окончена, и рядовые Сестры потянулись к выходу под частный стук его посоха, их подгонявший. Когда последняя из них покинула зиккурат, стук прекратился, Набу-Мейер начал молитву, дозволяя целестианкам приблизиться к святой.
- Святая Миранда, моли Императора о нас! Да хранит Он нас от ереси всякой… - громогласны и проникновенны были слова, срывавшиеся с уст Эзры, для Сестер они звучали подобно заклинанию, музыке, подзывавшей их к Святой Миранде, известной им ранее под именем Миранды Вольпи.
Целестианки сняли с Миранды церемониальные доспехи, сложили их аккуратно поодаль и, когда Эзра окончил молитву, покинули зиккурат вслед за рядовыми. Внутри остались только инквизитор, облаченный в одеяния для литургии, Сибилль Прель в начищенной до блеска броне, а между ними – обнаженная Миранда Вольпи.
За свой пусть и не самый долгий век Эзра повидал немало нагих людей, большинство из которых ползало у него в ногах моля о пощаде и заверяя его в своей невиновности. Но и без пыток и прямых угроз большинство людей без одежды чувствовали себя неуверенно и выглядели до невозможного нелепо – сконфуженные, глупые, неполноценные. Вульгарные и нарочито выставляющие свою наготу напоказ Набу-Мейеру тоже представлялись несказанно жалким зрелищем. Лишь раз, когда он в ходе одного из своих расследований посетил дикий мир, Эзра увидел людей, которым не нужны были ни тряпки, ни доспехи, чтобы чувствовать себя комфортно. Ни одного из них он не застал за жалкими потугами прикрыться, никому из них не требовалось и клочка ткани, чтобы казаться себе пристойным человеком. Их нагие темнокожие тела не боялись ни солнца, ни ветра, ни посторонних взглядов. Они не придавали этому значения, не знали стыда и были естественны в своей наготе. Как была естественна в ней и Миранда Вольпи, нареченная им Святой Мирандой.
Миранда читала молитву, призывая Бога-Императора не отвергать ее любви, не оставлять ее, как покидает человека рано или поздно всякий смертный, не отказываться от нее, готовой отдать Ему себя всю без остатка. Старая сухая короткая молитва, написанная церковными бюрократами с Терры, которую девушка читала с мокрыми от слез глазами.
В ее наготе не были ни капли стыда и ни грамма порока. Ослепительно красивое тело не вызывало похоти. И она вовсе не казалась слабой – обнаженной воительница оставалась не менее смертоносной, чем облаченная с ног до головы в силовую броню.
Рядом с инквизитором просеменил сервитор, расплескивая воду из ведра, которое он держал в одном манипуляторе, в другом сжимая губку. Лоботомированное и кибернетизированное создание из плоти и металла остановилось рядом с Вольпи, протягивая в сторону Прель свою механическую руку со сплющенной в ней губкой. Сибилль, мгновение помешкав, из-за того, что лицо сервитора показалось ей знакомым, сделала шаг в его сторону и, приняв из его манипуляторов ведро и губку, приблизилась к Миранде вплотную. Обмакнув губку в воду, Прель омыла тело Вольпи, начав с шеи и окончив стопами ног.
Миранда не шелохнулась. Она вообще не обращала на Прель, стоявшую на коленях у ее ног, никакого внимания. Вольпи смотрела на одиннадцатисвечник – высотою в человеческий рост, десять ветвей выходили из центрального стержня: по пять ветвей с каждого бока, подобно ветвистым рогам, каждый из которых был увенчан чашечкой с воткнутой в нее свечой. С пламени этих свечей и не сводила глаз Миранда.
Эзра перехватил ее взгляд, и сам посмотрел на канделябр, в свете которого он недавно читал молитву. Сейчас, не имея никакого представления о том, о чем думала Миранда, Набу-Мейер сожалел, что он все-таки не умеет читать мысли. «О бренности бытия и всех нас – подобных этим угасающим свечам?», - Эзра всматривался в лицо Миранды и не понимал, отчего именно она казалась ему невероятно спокойной и даже счастливой. Хотя ему не свойственно было ошибаться часто, он чувствовал, что дело тут не в гаснущих свечах, но другой теории у него не было. «Некоторым – считанным единицам – удается блеснуть напоследок и озарить все своим сиянием, подобно умирающей звезде? Если так, то это твой случай, девочка», - Эзра прекратил размышления, отреагировав на тишину и отсутствие плеска воды. Омовение было окончено и внутри зиккурата, не считая сервитора, остались только двое – Эзра и Миранда. Прель, как и остальные сестры, четко последовала инструкциям Набу-Мейера, которые он дал им перед тем, как начать таинство. Он велел оставить его наедине со святой – ни один другой человек не должен был присутствовать на ночном бдении. Также он строго настрого запретил входить внутрь до тех пор, пока он сам не выйдет наружу – никому и ни при каких обстоятельствах, даже если сам Абаддон Осквернитель нагрянет на Доху IV со всем своим Черным крестовым походом.
Сервитор обдал Миранду струями теплого воздуха, сбивая еще не высохшие капли воды с ее кожи. Вместе с воздухом он прыснул и газом, вдохнув который Сестра Битвы покачнулась, но все же устояла на ногах. Покончив с делами здесь и руководствуясь полученными инструкциями, П4010 направился в дальний угол помещения, уступая место подле Миранды инквизитору.
Придерживая ее под локоть, Набу-Мейер сопроводил девушку до широкой скамьи в центре помещения. Вольпи двигалась медленно, как во сне. Когда она легла на скамью, Эзра не отпустил ее руку, он держал ее за запястье, отслеживая изменение пульса. Дождавшись замедления сердцебиения, инквизитор провел рукой у Миранды перед глазами – никакой реакции не последовало, девушка смотрела в потолок и на руки в тонких полупрозрачных перчатках не реагировала. Эзра ухватил пальцами подбородок Миранды и повернул ее голову чуть в бок, рассматривая на ее лице татуировку в виде цветка лилии.
Инквизитор навис над Мирандой, рассматривая ее лицо, в то время как к ним приближался сервитор, который нес огромную книгу в черно-белом кожаном переплете и причудливый аппарат, напоминавший игольный пистолет. На секунду отвлекшись на П4010, Эзра не успел сразу отреагировать на то, как Миранда приподняла руку, коснулась кончиками пальцев своих губ, и только когда она потянулась ими ко лбу инквизитора, тот перехватил ее руку. Девушка по-прежнему стеклянными глазами смотрела в никуда, ее рука мгновенно обмякла, и Эзра аккуратно уложил ее на скамью вдоль тела Миранды. П4010 в это время чертил на полу вокруг них круг из охранных рун.
«Стойкая! - Эзра был скорее рад этой ее неожиданной выходке, из-за которой сейчас, а не позже, когда это могло бы привести к катастрофе, стало понятно, что газ еще не полностью проник в ее организм, - Ничего. Мы подождем, впереди у нас вся ночь… И, если понадобится, еще и утро».
Сервитор держал фолианты, поднося новые тома, когда того требовал инквизитор. Эзра наносил на тело Миранды знаки и символы, стараясь не оставлять незаполненного пространства на ее коже.
Пройдет не один час, прежде чем Набу-Мейер покроет все тело Миранды ниже подбородка вытатуированными письменами. Затем он оденет ее в церемониальные доспехи, усеянные печатями чистоты, словно новогодняя ель по древнему терранскому обычаю, наденет вериги ей на щиколотки.
Солнце будет стоять в зените, когда Эзра пробудит Живую Святую и выпустит ее наружу. После он скинет с себя всю одежду и оставит ее в зиккурате, как оставит там же и сервитора, сообщив тому напоследок, что его злодеяние искуплено, и он прощен. П4010, хирургически лишенный дара речи, ничего не скажет в ответ, он будет смотреть инквизитору в спину своими пустыми бионическими глазами. Когда Эзра покинет зиккурат, он встретит аколитов, принесших новую одежду своему господину. Аколиты заложат мельта-бомбы по периметру зиккурата снаружи. Сервитор обольет все помещение изнутри прометиумом и станет ждать строго в соответствии с полученными инструкциями. Когда придет время, П4010 взойдёт на деревянный помост, окинет безжизненным взглядом пустое помещение, обрывки воспоминаний вспыхнут у него в голове и тотчас угаснут: он увидит десятки голов с волосами, уложенными в каре, десятки облаченных в броню воительниц. П4010 не сможет понять, воспоминания ли это событий, случившихся всего несколько часов назад, или же прошли многие месяцы с тех пор, как он видел вдохновленные лица. Люди-воспоминания будут смотреть на него и ждать, когда он разожжет огонь в их сердцах. Немой сервитор опрокинет одиннадцатисвечник.
Глава 3. У ВРАТ РАССВЕТА
Стемнело быстро. Ночь молниеносно захватила власть, угнетая свет в своих владениях. Если луна на считанные мгновения и вырывалась на свободу, то дрейфующие громады облаков быстро настигали ее и, навалившись гурьбой, снова скрывали под своей толщей.
«Крысиному отряду» это было только на руку. Савларцы двигались бесшумно и дошли до лагеря незамеченными. От успеха их миссии зависело все, это был буквально вопрос жизни и смерти. Солдаты у костров и палаток не были их целью. Даже устрой они сейчас стрельбу, ни один хемо-пес все равно не доберется до склада с припасами – криговцы пристрелят их всех и бросят гнить на этой забытой Богом-Императором и облюбованной каким-то другим богом, чьего имени хемо-псы не знали и знать не хотели, планете. Шансов взять верх в бою не были никаких – савларцев осталось всего ничего, можно пересчитать по пальцам рук, а те, что еще числились в живых, едва могли держаться на ногах. Хемо-псы потеряли счет дням с тех пор, как они в последний раз видели что-то хотя бы отдаленно напоминавшее пищу – голод косил страшнее снарядов и пуль, был невыносим и туманил разум. Лишенные особых моральных принципов савларцы вполне были бы готовы разнообразить свой рацион и отклониться от привычного гвардейского меню, но сворой каннибалов им не дала стать железная вера в то, что именно из-за подобной диеты натановские бойцы и начали превращаться во что-то уже не очень похожее на людей. Такова была кара за императоропротивное деяние. А хемо-псам совсем не улыбалось отринуть свет Бога-Императора перед скорее всего уже совсем неминуемой гибелью – лишенные поддержки Департаменто Муниторум в этой жизни, они все же рассчитывали на защиту Императора после смерти. Пришлось искать другой выход, пока еще оставались хоть какие-то силы.
Остатки сил были вложены в этот марш-бросок без четкого плана действий, но с ясными представлениями о последствиях провала операции: в лучшем случае это будет мгновенная смерть от лазгана, но скорее всего – виселица. Штрафникам не выдают провизию и снаряжение, им отдают приказы, их направляют на самоубийственные миссии, хотя других миссий криговцы, заправлявшие сейчас принуждением Дохи IV к миру, не знали и не представляли даже для самих себя. Полковник Дитер Денцель отдал приказ сдохнуть, но сержант Крыс решил выжить.
Перебежками савларцы подобрались к коновязям и залегли. В темноте виднелись силуэты исполинских криговских скакунов, в воздухе стоял характерный запах, перебивавший даже вонь от савларцев, мывшихся последний раз настолько давно, что никто из них этого уже и не помнил.
Перспектива нарисовалась прежде, чем кто-то из савларцев прямо там помер с голода. Появились криговцы, они подошли к коновязям, сняли со своих генетически модифицированных лошадей респираторы и повесили им на морды мешки с фуражом. Дождавшись момента, когда любители противогазов скрылись из виду, савларцы бросились к коням.
Рядовая Брага, минутой ранее казавшаяся со стороны и чувствовавшая себя сама ходячим мертвецом, рванула быстрее всех. Ближе к коновязям она сбавила ход, чтобы не встревожить коней. Хотя, чем ближе она к ним подходила, тем меньше эти животные напоминали лошадей: каждая нога оканчивалась парой острых когтей, а не копытом, под бледной безволосой шкурой перекатывались мощные мускулы, красные глаза смотрели на Брагу с приличной высоты.
Рядом с таким зверем легко почувствовать себя неуютно, но Брага чувствовала голод, становившийся все сильней и заглушавший любые другие чувства.
Кроме голода она, когда, запрокинув свою голову, смотрела на криговского скакуна, пожалуй, чувствовала еще разве что сожаление – о том, что рядом не было верзилы Толстолобика, для которого дотянуться до мешка на конской голове стало бы пустяковым делом. Но упорство, везение и немного ласковых похлопываний по шее коня все же сделали свое дело. Когда скакун наклонил голову, Брага смогла снять мешок и, отцепив от трофейного ранца каску Толстолобика, высыпала в нее фуражное зерно, сколько уместилось, остатки овса она распихала по карманам. Она надевала дрожащими руками пустой мешок обратно на скакуна, когда остальные савларцы уже уносили ноги, отсыпав себе зерна, сколько успели. Брага похлопала коня по морде, прош[оппа!]ла что-то неразборчивое между «Спасиб» и «Прости» и скрылась в темноте.
Хемо-псы жевали овес молча. Они расположились на восточной окраине руин, именовавшихся Морвиллем. В стороне от них стояла потрепанная, но чудом уцелевшая триумфальная арка, установленная в незапамятные времена в честь присоединения системы Доха к Империуму. В ночной темноте она едва была видна, но зрелище чего-то выстоявшего, несломленного под артиллерийскими залпами обеих сторон придавало уверенность в завтрашнем дне, особенно уже не на совсем пустой желудок. Лагерь криговцев остался не менее чем в 10 фарлонгах от места привала савларцев, долгий и плодотворный день давно подошел к концу, до рассвета оставалось еще несколько часов, и Крыс дал команду отбой.
Брага очнулась из-за того, что ее кто-то сильно тряс за плечо. Брага улыбнулась, это прикосновение за мгновение развернулось у нее в голове сновидением, наполненным приятным воспоминанием, которое мгновенно рассеялось, стоило ей открыть глаза. Брага увидела сидящего рядом с ней Радиоволну, радиста «Крысиного отряда». Савларка повернула голову в сторону и увидела остальных еще спящих хемо-псов.
- Какого… - хотела было возмутиться Брага, но Радиоволна тут же прикрыл ей рот ладонью.
Хемо-[собака] потянулась за ножом и уже собиралась укусить Радиоволну, но гнев сменился тревогой, когда она поняла, что рука савларца была холодной и влажной. Браге не часто доводилось видеть флегматичного Радиоволну взволнованным. Она взглянула на его испуганное лицо, в его глазах стояла паника. Савларец убрал руку от ее рта и указал в сторону арки. Брага отчего-то решила, что если она обернется в указанную сторону, то ее жизнь никогда не станет прежней. Не то, чтобы эта жизнь была хороша и делала Брагу безумно счастливой, но и своего более или менее сносного существования ей решительно не хотелось лишаться. Невыносимо захотелось спрятаться. Радиоволна пнул ее, и она повернула голову в сторону триумфальной арки.
Заря занималась позади монумента. Предчувствие восхода заставило небо зардеться пунцовым румянцем и безропотно пропустить под аркой вместе с рассветом и таинственный силуэт – фигуру, облаченную в силовую броню и сжимающую в руках длинный диковинный инструмент. Тишина хранилась не долго, трубный звук прорвал ее, разносясь от врат рассвета по всей округе, изливаясь в воздухе какофоническим грохотом, заставляя руины дрожать и осыпаться белесой пылью.
Те савларцы, что еще мирно спали, немедля вскочили, прикрывая уши руками. Хемо-псы чувствовали, как их внутренности трясутся, как сжимаются их черепа, как воздух перед глазами вибрирует.
- Крыс! Что это за… – крикнула Брага, но, обернувшись, увидела лишь спину удиравшего со всех ног сержанта.
Крыс не знал, что это, и выяснять не собирался. Он несся так, словно у него на хвосте висели все демоны Варпа, и Крыс не был далек от истины.
Замешательство улетучивалось вместе с уменьшающейся фигурой сержанта, Брага дернула Радиоволну за рукав и, подхватив свой ранец для трофеев, самое ценное, что было в жизни у всякого савларца, рванула за Крысом. Остальных тоже уговаривать долго не пришлось, свора кинулась за вожаком, унося ноги от неизвестной, но несомненно смертельной опасности.
Хемо-псы затаились на втором этаже полуразрушенного дома в трех фарлонгах от лагеря криговцев. Из-за руин, мешавших обзору, они мало что могли видеть, но ощутить – по вибрирующим стенам своего убежища – и услышать им довелось много больше, чем хотелось бы. Савларцам повезло, что они остались в стороне от потока бессвязных разнотональных звуков, наполнявших округу под аккомпанемент душераздирающих стонов и диких воплей – плода нечеловеческой боли и отчаяния. Несмотря на то, что акустический шторм, резко набрав силу, стал слабеть, он все еще запросто мог свести с ума и, несомненно, свел бы, если бы хемо-псов не отвлекли шорохи и шаги на лестнице.
В лестничном проеме показалась голова в противогазе и рука, сжимающая гранату, которую она уже вот-вот была готова кинуть в савларцев, если бы не голос, раздавшийся у незваного гостя из-за спины. Кто-то рявкнул: «Отставить!». Боец в противогазе гранату в хемо-псов не бросил, но и из рук ее тоже не выпустил.
Как и зачем там тогда оказался криговский патруль, Брага так и не поняла. Возможно, они всю ночь преследовали их, расхитителей фуража, и наконец под утро настигли. Или отстали от своих, или это криговцы не из того лагеря, в который накануне наведались савларцы, а из лагеря, из которого доносились крики, и удача сжалилась над ними, позволив вовремя найти укрытие и не оказаться не в том месте не в то время. Хотя прочесть что-то по их противогазам было нельзя, криговцев назвать людьми счастливыми все равно не выходило – всем своим видом они выказывали нервозность, было заметно, как им физически нелегко [ну уж нет]одиться сейчас здесь, в укрытии, а не там – в стороне отчаянных криков их сослуживцев, где можно было с честью умереть за Императора, сделав очередной шаг к искуплению грехов своих далеких предков.
Каковы бы ни были причины, по которым криговцы оказались именно там, на втором этаже полуразрушенного дома, а не на жестокой бойне с неизвестным врагом, привел их человек в черном кожаном пальто и фуражке с высоко поднятой тульей. Комиссар оглядел человеческую свору, вооруженную видавшими виды стволами, направленными на него.
- Бросьте свои лазганы и сдайте прочее оружие! – приказал комиссар.
- Почем мне знать, - прокричал в ответ Крыс, заставив криговцев ощетиниться лазганами в его сторону, - что вы не ряженные под криговцев натановские каннибалы?!
Комиссар от такого хамства опешил. Удивление и возмущение комиссара были настолько сильными, что от растерянности он даже не выхватил свой болт-пистолет и не пристрелил Крыса на месте, сохранив тем самым еще на какое-то время жизнь всем присутствующим.
- Да как ты…
- Не «ты», а сержант Крыс, - прервал его савларец, - 665-го савларского полка Астра Милитарум!
- 665-го больше нет, - безразлично отозвался комиссар под стихающие крики, доносившиеся из криговского лагеря.
- А я все еще есть, - продолжал чеканить слова Крыс, - И по-прежнему на службе у Императора! А кто вы такие – так и не понял!
В отличие от рядовых криговцев, которым доставались вместо имен порядковые номера, комиссар, который криговцем и не был, имя имел:
- Комиссар Арман Пети, - начал говорить предводитель криговцев и, продолжив, дал ясно понять, что является настоящим представителем комиссариата Департаменто Муниторум.
Крыс понимал это и без его разъяснений, но внимательно комиссара выслушал и, выказывая покорность и раскаяние за то, что обознался, приказал своим бойцам опустить лазганы. Крыс был доволен собой – комиссарский приказ сдать оружие, похоже, был благополучно забыт.
Звуковая вакханалия со стороны криговского лагеря совсем смолкла, уступив место зловещей тишине. Гвардеец, который не выпускал из рук гранату, опустился на колени и принялся читать молитву, которая через противогаз доносилась неясным бормотанием. Остальные криговцы последовали его примеру.
Крыс ткнул ближайшего савларца в спину, мол, двигай, не задерживайся. Хемо-псы медленно по одному стали продвигаться к лестнице. Брага шла первой. Она ступала осторожно, чтобы не наткнуться на одного из стоящих на коленях гвардейцев. Когда она почти поравнялась с комиссаром Пети, который к молитве за упокой убиенных криговцев не присоединился и смотрел куда-то в сторону, тот резко двинулся вперед, задев савларку. Брагу развернуло на месте и, хотя она устояла на ногах, из ее карманов высыпалось несколько зерен припрятанного ею овса.
Была ли группа заявившихся криговцев послана за расхитителями фуража или ничего не знала о ночном происшествии, значения не имело. Арману не нужны были дополнительные пояснения по поводу того, откуда и каким образом у савларцев мог оказаться на руках овес, которым криговцы кормили своих скакунов в недавно отбитом у мятежников и почти полностью разрушенном Морвилле. Испуганное лицо Браги только подтверждало подозрение, что комиссар только что раскрыл факт хищения военных запасов. Едва зерна коснулись пола, Пети выхватил болт-пистолет.
Несмотря на возникший перед ее глазами ствол, уже мысленно простившаяся с жизнью Брага перевела взгляд на Крыса, выкрикнувшего из-за спины комиссара в полном отчаянии: «Нет!».
Крыс не следил за тем, что происходило между комиссаром и Брагой, ее судьба его сейчас заботила куда меньше собственной. Взгляд сержанта скользнул по сидящим на коленях криговцам, замер и тут же вернулся назад – к бойцу с гранатой. В молитвенном пылу гвардеец выпустил гранату из рук, та скатилась на пол, вызвав для начала взрыв паники и истошный вопль Крыса: «Нет!».
Брага не видела разворачивающейся катастрофы, которая настигла ее тушей комиссара, отброшенной в ее сторону взрывной волной. Стало темно и тихо.
* * *
Тишина сопутствовала ощущению опустошенности, неуклюжей невесомости, наступившей после бурных акустических взрывов, возносивших ощущения к вершинам блаженства. Шум, буквально сжимавший череп и наполнявший тело вибрацией, пробегавшей по коже и нутру мелкой дрожью, вспыхивавшей перед глазами мириадами красок, рисовавших окружающий мир в иных оттенках чувственных ароматов и пряных запахов, угас. Синестетический экстаз окончился ошметками тел криговских гвардейцев, которыми оказались измазаны ближайшие стены полуразрушенных домов.
Лагерь обезлюдел, потому как принимать за людей существ, которые некогда были ими, а ныне их лишь отдаленно напоминали, вряд ли было возможно. Огромные фигуры в силовой броне кричащих цветов стояли посреди разоренного лагеря и тяжело дышали, опустив славно потрудившиеся дула своих акустических бластеров.
Один падший Ангел Смерти еще подавливал на гашетку, извлекая раз за разом из своего бластмастера одинокую басовую ноту. Он складывал из нее аритмичное зловещее бормотание, заставлявшее руины вокруг подрагивать. Не принося ни малейшего удовлетворения, это было больше похоже на зуд, который нестерпимо хотелось унять. Не было той особой страсти в одиноко вопящем акустическом оружии, которая возникает, если залпам бластмастера аккомпанирует нестройный хор, сведенный воедино из вражеских стонов и воплей. Но так как Люсциний Выбраковщик велел дожидаться остальных, а не искать новых жертв одним, авангард Шумового Десанта корил себя за то, что так скоро расправился с приспешниками ложного бога, вставшими лагерем на их пути, и теперь остался без слушателей и бэк-вокала. Хотелось убивать, но было некого.
Счастье обрушилось, как свойственно ему, с небес нежданно, огласив о своем прибытии округу воем реактивных струй, вырывающихся из сопел прыжковых ранцев. Космодесантник Хаоса запрокинул гладковыбритую голову, широко раскрыл глаза с огромными черными зрачками и обнажил два ряда острых зубов в радостном оскале. Он умер счастливым, когда серафим рухнула на него сверху и расколола ему череп. Его тело содрогнулось, так и не поняв, что это – треск его костей – был последний впитанный им звук, пальцы разжались, выпустив осиротевший бластмастер.
Серафим, еще сидя верхом на поверженном враге, вскинула обе руки, сжимавшие по болт-пистолету, в стороны, нажав на спусковые крючки. Один снаряд рикошетом отлетел от наплечника, украшенного гравированной уродливой мордой с неестественно разинутой пастью, другой – вошел точно в сверхчеловеческий глаз и вылетел из головы, снеся теменную кость еретика.
Сестра Битвы вскочила на ноги и бросилась на десантника, неправедно избежавшего смерти от ее выстрела. Она обрушилась на него молниеносными ударами – в то время, как ее сестры приземлялись рядом и вступали в бой – и каждый взмах болт-пистолета сопровождался выстрелом, от которого астратес едва успевал увернуться.
Но даже увернувшись от очередного снаряда, хаосит получал удар рукоятью, не успевая отклонять или блокировать все атаки юркого серафима, умело пользовавшейся своим реактивным ранцем. Лишившись глаза и изрядного количества зубов, космодесантник все же изловчился и ухватил сороритас за запястье мертвой хваткой.
Сестра Битвы, не обращая внимания на оскал щербатого рта, не только не стала вырываться, но, выбросив второй болт-пистолет, ухватилась свободной рукой за доспех хаосита, прижалась к нему и, с ненавистью глядя в удивленный глаз космодесантника, включила свой прыжковый ранец на полную мощь, воспарив с добычей в воздух на несколько десятков футов. Когда они рухнули камнем вниз, хаосит от удара о землю выпустил весь воздух из легких под хруст своего сломанного позвоночника и отпустил запястье воительницы. Освободившись, серафим приставила дуло болт-пистолета к голове врага и одним выстрелом отправила его на корм демонам Варпа.
Она пережила его совсем ненадолго. Едва она повергла врага, как ее оторванную голову уже держал в руках другой приверженец Хаоса и, вглядываясь в ее мертвое лицо, читал запечатленное на нем изумление: «Как это? Я умерла?». Он [ну уж нет]одил ее невыразимо прекрасной в этом застывшем моменте невысказанного удивления, и страшился того, что она – кто знает прихоти богов? – вдруг скажет что-то, способное разрушить хрупкую красоту момента. Чтоб воспрепятствовать такому, космодесантник впился своим искореженным ртом в губы сороритас, отгрызая той при этом добрую половину лица.
В его голове уже сложились рифы, которые он исторгнет из своего акустического бластера и сложит в блистательную какофонию в память о ее безвременном молчании, когда он выронил ее голову из своих рук. Из его нагрудника торчало острие меча. Неуместный элемент в его картине мира возник и тотчас же пропал, оставляя место надежде на то, что он ему почудился, несмотря на разрастающуюся боль в груди. Когда меч вошел в сверхчеловеческое тело во второй раз, порченная душа отправилась навстречу мириадам демонических глоток Имматериума. Старшая серафим вытащила силовой клинок из мертвого хаосита и на бреющем полете вернулась в гущу битвы.
Когда Адепта Сороритас обрушились на Шумовой Десант и навязали им ближний бой, они были уверены, что поступают мудро. Застигнутые врасплох и не имеющие возможность пустить в ход свое дистанционное оружие, темные астартес упустили инициативу и дрогнули под градом ударов и выстрелов болт-пистолетов дочерей Императора. Так было поначалу. То, чего не сотворили безумцы, повинуясь велению господина, допустили праведники – налетели на врага, не дожидаясь подмоги. Кое-как выдержав первую волну натиска, космодесантники приноровились к сражению с сороритас. Шторм праведников разбился о сверхчеловеческие волнорезы.
Старшая серафим видела, как одна из ее сестер, паря невысоко над землей и ведя по хаоситам огонь с двух рук, не заметила стремительно приближающегося к ней космодесантника. Оттолкнувшись от валуна, тот взмыл в воздух, уцепился обеими руками за щиколотку сороритас и утянул ее вниз легко, как будто срывал вишню. Направиться на выручку соратнице она не успела – пролетела вперед несколько футов и упала на колено, получив мощнейший удар в спину. Поднимаясь, она попыталась ударить мечом с разворота, но подошва керамитового ботинка, ударив по запястью, остановила ее атаку. Второй удар ботинком – в плечо – повалил ее на землю. Не дожидаясь, пока выстрелы из болт-пистолета хаосита пробьют ее броню, она выставила меч вперед и включила ранец. Пролетев с нанизанным на клинок космодесантником не меньше чейна, она врезалась в стену полуразрушенного здания. Астартес, не обращая внимание на меч, вошедший ему в живот по рукоять, ухватился руками за шлем сороритас и стал давить его со всей силой, упираясь большими пальцами в визор. Под нечеловеческим натиском шлем гнулся, а рев злобы, вырывавшийся из-под него, сменился истошным воплем. Серафим отпустила рукоять меча и беспомощно заколотила кулаками по нагруднику космодесантника, но тиски его рук по-прежнему сдавливали ее шлем. Визор треснул, впившись осколками в глаза серафима. Вслед за визором под искореженной пласталью шлема раскололся череп. Бездыханное тело сороритас сползло к ногам астартес, пригвожденного ее мечом к стене. Воин Хаоса тоскливо смотрел на свои ладони, из которых выскользнула отщ[ой!]авшая свое птаха. Умерев, она похитила свой голос из гвалта, который и тез того был недостаточно громок для него. Глядя на то, как его соратники добивали серафимов, нанизанный на меч словно диковинное насекомое астартес познал, что бывают звуки много хуже тишины – он отдал Темному Принцу душу под глухое тарахтение болтера и невыносимое блеяние имперских псалмов.
Тяжелые болтеры грохотали в руках воздаятельниц, отнимая недостойно прожитые жизни предателей. Подкреплением командовала лично Сибилль Прель. Зло, о скором явлении которого говорил инквизитор, разверзлось прямо у нее перед глазами.
Сестра Диалогус, стоявшая по левую руку от Прель, вещала литании и возносила гимны, которые вырывались из динамика, венчавшего шест в ее руках. Застигнутые врасплох второй раз кряду шумопоклонники, невзирая на потери, бросились в атаку – лишь бы заткнуть эти гадкие песнопения.
Взвейтесь кострами,
Предатели, ведьмы!
От наших болтеров
Примите смерть вы!
Скрежет, вырвавшийся на секунду из динамика, резанул по ушам воительниц, но не остановил пыла Сестры Диалогус, которая продолжила песню глубоким бархатным голосом:
Близится эра
Темного Принца!
Клич сластолюбцев…
Клич пропеть она не успела – Прель развернулась в ее сторону, уцепилась взглядом за бионические окуляры, заменявшие Сестре Диалогус глаза, и точным выстрелом промеж них разнесла ей голову.
Когда череп певуньи разлетелся на осколки, Сибилль почувствовала всепоглощающую боль у себя в затылке, сжавшую весь мир в одну точку. Канонесса покачнулась, и тьма забрала ее сознание.
* * *
Рассудок вернулся неприкаянным гостем и мялся на пороге. Голова раскалывалась. Веки подергивались и впускали свет – понемногу, нехотя, сопротивляясь. Брага открыла глаза. Первое что она увидела – это лицо комиссара Армана Пети, нависающее над ней. Савларка вздрогнула, но вскоре поняла, что он больше не представляет для нее угрозы – между шеей и подбородком у него торчала рукоять ножа.
Придя кое-как в себя, Брага не без труда спихнула с себя труп комиссара. Сев и оглядевшись, она поняла, что Арман Пети спас ей жизнь, приняв в свою спину шрапнель, от которой бы он непременно умер, не воткни ему Брага нож чуть выше кадыка за долю секунды до взрыва гранаты.
Она попробовала было подняться, но тут же повалилась обратно на пол. Передвигаться на четвереньках было неудобно, но бездействовать и ждать, когда восстановятся силы, она не собиралась. Убедившись, что рядом никто не шевелится и что в стороне криговского лагеря стоит гробовая тишина, она первым делом бросилась обыскивать сослуживцев. С криговцев взять было нечего, а вот у хемо-псов в рюкзаках было чем поживиться. И Брага переползала от трупа к трупу, собирая то, что принадлежало ей по праву единственной выжившей. Жалкие остатки овса в их карманах ее не интересовали, а вот драгоценности, боеприпасы, запасные респираторы и разная портативная аппаратура, вроде миниатюрных воксов, которую можно было бы загнать втридорога в каком-нибудь приличном населенном пункте, инстинктивно привлекали вниманием. О том, что до «приличного населенного» пункта еще предстояло добраться, и что война эта, похоже, грозила принять совсем уж скверный оборот, Брага не думала, она даже не до конца верила в то, что она все еще была жива.
Брага набивала свой ранец с еще большим исступлением, чем несколько часов назад утоляла голод. Чувство, которое она пыталась подавить сейчас, было сильнее пустого живота. Не вглядываясь Брага вытаскивала очередную трофейную побрякушку, раздобытую савларским отрядом в тайнике Церкви Святого Блазиуса, из ранца очередного мертвого соратника и тащила в свой. Брага изо всех сил набивала свой вещмешок, но все никак не могла почувствовать себя выжившей, существующей сейчас на самом деле.
Вскоре стало понятно, что одного ранца было решительно недостаточно для ее аппетитов – Радиоволна носил за спиной настоящую сокровищницу, полную таких механизмов, о назначении большинства из которых Браге оставалось только догадываться. Осознав, что впихать содержимое двух ранцев в один у нее не получится, она решила стащить с Радиоволны его вещмешок, хотя и слабо представляла, как она все это потащит. Разобравшись с защелками и узлами, Брага сняла с него ранец, но не стала тут же бросаться к следующему безмолвному жертвователю добра. Подогнув под себя ноги и положив ладони на колени, она села рядом с Радиоволной. Брага, надув губы, смотрела не на него, а перед собой. Просидев так, уставившись в дальнюю точку, пару минут, она быстрым движением рук сняла с головы Радиоволны защитные очки и, похлопав его по плечу, поползла на четвереньках к следующей цели, таща за собой второй ранец.
Следующая цель оказалась для Браги еще сложнее предыдущей. Крыс лежал неподвижно. Его глаза были закрыты, он ни на кого не злился, никому не угрожал, ни от чего не бежал и ничего не выдумывал. Брага никогда особо не всматривалась в его лицо раньше – выхватываешь человека быстрым взглядом, узнаешь и идешь себе дальше по своим делам – и сейчас оно ей казалось странным. Может, и не Крыс это вовсе. Или, наоборот, вот он, настоящий Крыс, лежит прямо тут перед ней, а раньше был какой-то другой человек. Был и нет его больше. Брага уже плохо помнила – и старалась забыть – свою жизнь до того, как она попала в отряд к Крысу. Существование на Савларских лунах было совсем паскудное, в Астра Милитарум всяко лучше… Брага осмотрелась, окинув взглядом разбросанные трупы хемо-псов и криговцев.
Она смертельно устала и не хотела копаться в ранце Крыса. Брага собиралась еще раз попробовать совершить подвиг вставания с колен, когда Крыс прохрипел что-то, зашелся кашлем и едва не получил от нее, перепуганной до смерти, кулаком по голове.
Брага смотрела на него с ужасом в глазах. Крыс, едва сдерживая стоны и беспрерывно хрипя, не хуже нее понимал и то, как он выглядит, и то, какие у него перспективы, ему для этого не нужно было на себя смотреть – выражения лица Браги, словно увидевшей ожившего мертвеца, говорило само за себя. Кряхтение Крыса быстро стихало, и вскоре он снова закрыл глаза и стал неподвижен.
Брага выдохнула и смогла подняться на ноги, но не сделав и шага, упала на пол. Крыс мертвой хваткой держался за ранец Радиоволны, который Брага волочила за собой. Она машинально дернула ранец на себя. Крыс не отпускал.
- Ладно! – огрызнулась Брага и выпустила ранец из рук. – Подавись!
Все еще цепляясь изо всех сил и за сознание, и за вещмешок Радиоволны, Крыс лежал и пытался прислушаться к возне рядом с собой.
Брага кое-как стащила с Крыса его ранец, а самого Крыса положила на более или менее целую криговскую шинель. Продев веревку, найденную в рюкзаке Крыса, через вывороченные рукава шинели, она просунула их через подмышки сержанта. Конец веревки она завязала петлей, накинув ее себе на плечо. И потащила, медленно с остановками.
Брага тоскливо взглянула на оставшийся позади ранец Радиоволны и валявшийся рядом с ним ранец Крыса. Зло выдохнула.
- Только попробуй сдохнуть, - прошипела она, обливаясь потом и таща сержанта к лестнице, - Слышь?! Императором клянусь, Крыс! Только попробуй сдохнуть!
Глава 4. «STILL MY GUITAR GENTLY WEEPS»
Скудного света свечи, сжимаемой крепко сестрою Вульгатой, едва хватало на то, чтоб отвоевать у тьмы ее лицо и скрижаль, которую она другою рукой держала почти у самых глаз. Вульгата щурилась, пытаясь выцепить буквы и сложить из них слова – лишь для того, чтобы затем они зазвучали из ее уст безлико, оживленные ее невнятным, спотыкающимся голосом:
Стоять у Моря Душ на берегу
И верить, что не сгинешь в алчущей пучине?
Бродить (даст бог, мольбы уберегут?),
Таясь, трястись за смертною личину
Свою? Всю жизнь? Но долго ль избегать,
Гнать мысль о пустоте грядущей?
Оцепенело и тоскливо ждать
Конца… И просто перестать быть сущим?
Я не могу…
Вспышка выстрела вырвала из темноты силуэт исполинской фигуры, стоявшей за спиной у сестры Вульгаты. Звякнула скрижаль, отозвавшись эхом вслед за выстрелом. Вульгата упала, оставив после себя лишь – жалкое подобие гулкого грохота болт-пистолета – одинокий глухой звук удара тела о каменный пол, на который эхо даже не обратило внимание. Свеча выкатилась из ее ладони и погасла.
Темнота заливалась в глаза и, затекая в уши, зазвучала тягучим басом:
Я не могу принять свой Рок.
Смерть обману, Судьбе переча!
О том, чтоб голос мой умолк,
Не может быть и речи.
- Юсуф Амигдалус, поэт-философ с Мешеха III, ни одной книги которого не сыскать ныне в библиотеках, - темень сплюнула, - Империума и от которого осталась лишь запись в пыльных архивах: «еретик (императорохульник) номер 122’738’011’591». Сколь разное наследие! Истинно говорю: каждый унесет столько, сколько сможет оценить… Наконец!
Лампы по периметру замигали тусклым светом – как будто огни, негаданно выхватив из мрака фигуру чтеца, тотчас боязливо прятались, выпуская неподъемную добычу на волю, обратно в безбрежный океан темноты, а загорались затем снова лишь для того, чтобы проверить, не привиделся ли он, не исчез ли, но он по-прежнему был там.
Свет придавал тьме форму подвала с голыми серыми стенами, посреди которых возвышалась громадина из генетически усовершенствованной плоти и крови, закованная в силовую броню, испещренную непристойной филигранью. Лампы смирились и перестали мигать, явив чтеца взору.
Люсциний Выбраковщик не обратил внимание на ненависть в глазах Прель, но отметил то, как она, едва завидев его, вздрогнула, оценил мурашки, пробежавшие по ее коже прежде, чем она смогла взять себя в руки.
Глава представительства ордена Позолоченных Лилий на Комоло II была привязана к колесу высотой в человеческий рост о шести спицах, четыре из которых обездвижили запястья и лодыжки Прель, крепко стянутые веревкой, пятая спица фиксировала шею.
По правую руку от Сибилль точно также была связана сестра-госпитальер Руфь. Увидев Люсциния, она предпочла тьму свету и зажмурила глаза, а затем принялась скороговоркой возносить молитву Богу-Императору, пытаясь не дать голосу Люсциния засесть у нее в голове.
Культисты, сидевшие до того в темноте неподвижно и безмолвно, как только появился свет, нашептывая неразборчивую мантру, принялись ползать по каменному полу вокруг Сестер, дописывая зажатыми в руках мелками идеально ровный круг из символов и знаков, зловещих и далеких от имперского букв.
Выбраковщик извлек из ножен нож и приблизился к Сибилль.
- В этот раз все выйдет. Чувствую, - сперва он обращался скорее к самому себе, а затем заговорил с пленницей. – Я придам смысл твоему существованию. Молчишь, как многие доселе? Молить, как иные, ты станешь о пощаде? Как справишься с предчувствием кончины, человек?
Прель не шелохнулась. Руфь вскрикнула, забросив молитву. Голова сестры-госпитальера стала предательски поворачиваться влево, и веревка, сдавливающая шею, была не в силах воспрепятствовать этой тяге узреть неизбежное и злое. Руфь увидела бритую голову, испещренную шрамами, и сразу опустила взор, страшась того, что может встретиться взглядом с глазами космодесантника Хаоса, скользнула по его броне и наткнулась на пару привязанных к поясу за волосы голов, на высушенной коже которых еще можно было разобрать вытатуированные черные лилии. Руфь не могла представить, откуда канонесса черпала самообладание. Грудь Прель подымалась и опускалась медленно, спокойно. Руфь била сильная дрожь.
- Я смерти не боюсь, - Прель смотрела исподлобья на падшего сверхчеловека. – Быстро засыпаю, спокойно сплю и, ложась в постель, всегда готова поутру не проснуться. Сомнения меня не терзают и не тащат назад в прошлое, не принуждают думать об иных исходах давно свершенных дел. Сожаления не приходят истязать меня по ночам и не гонят искать любых способов продлить свой срок хотя бы на минуту…
Круг сомкнулся. Культисты, отряхнув ладони от мела, отошли к стене, встали на колени и принялись нараспев читать молитвы. В них они просили Темного Принца снизойти и откликнуться на зов их господина и одарить его. Они пели о том, как он бесчисленные годы ни разу не позарился на малые дары, но алчет до сих пор великой милости. Заламывая руки и закатывая глаза, культисты грезили о том, как сами будут нежиться в тени величия своего господина, «расправившего крылья и огласившего Варп своим бессмертным гласом». «Великое великому!», - затянули они.
От этих песнопений сестра Руфь чувствовала, что совсем теряет рассудок, и, силясь удержаться за него, она опять затараторила молитву Богу-Императору. Ее голос срывался, переходя на повизгивание, заглушавшее временами хор культистов.
- ТИХО! – прогремел в бешенстве Люсциний и ударил тыльной стороной латной перчатки Руфь по лицу, сломав ей челюсть.
Если бы Бог-Император был милостив к ней, Руфь потеряла бы сознание, но Он не был, и ей осталось лишь скулить от боли, бессилия, страха и понимания того, что она не в силах воспрепятствовать императорохульным речам касаться ее ушей. Руфь плакала навзрыд.
Люсциний уперся указательным пальцем между грудей Прель. Надави он чуть сильнее и пробил бы плоть, добравшись до сердца. Он хотел было что-то сказать, но остановился. Поднял палец к лицу Прель, ухмыльнувшись, наигранно погрозил им. И отошел на шаг назад, погрузившись в раздумья.
- «Явится демон великий дщерью ложного бога ведомый»! Дщерью ложного бога ведомый! Так говорил жрец Аниш. Может, ты, - Люсциний не сводил сощуренных глаз с бесстрастного лица Прель, - и есть моя путеводная звезда?
Сибилль молчала. Рядом всхлипывала Руфь, свесившая голову настолько, насколько это позволяла веревка, стягивавшая ее шею.
Люсциний прикрыл глаза, прислушиваясь.
Культисты перестали следить за ритмом, ввергнув свой темный молебен в какофонию криков и слов.
Люсциний нанес два точных удара кинжалом: сначала ушла канонесса, за ней последовала в небытие сестра-госпитальер.
Гвалт нарастал. Купаясь в какофонии и поправ люминесцентный свет, в углах сгущались, пританцовывая, тени. Они подкрадывались к Люсцинию, ползли по нему, просачивались в него, подхватывая и кружа в безумном танце. Воздух со свистом вырывался из его легких. Его броня скрипела, изгибалась, треща, пылая в отсветах Варпа, и рассыпалась со звоном.
Спустя долгие годы безмолвия Темный Принц откликнулся на уговоры и призывы, осыпав разом Люсциния дарами, на кои был так прежде скуп. И Люсциний, взирая десятком глаз, был не в силах отвергнуть их и принимал, протягивая дюжину рук.
Когда светопреставление окончилось и рассеялись тени, сгусток искореженной плоти вынес массивную дверь и вырвался из тесного для него подвала на открытый воздух, оставив эху разносить свой полный отчаяния рев среди разбитых ламп и раздавленных культистов.
* * *
Гимны стихают, утекая вихрем в гигантскую звуковую воронку, зависшую в небе, под еще доносившееся бормотание молитв. Белоснежные облака, в которых, можно было поклясться, еще мгновение назад легко угадывались лики имперских святых, размываются и растекаются по небосводу. Угасает стремительно свет – солнце, слово сдутый шарик, летит к горизонту. Небо наливается алым и тревогой.
- Фредо-о-о! – раздается детский голос. Так его звала только мать.
Фредо хочет отозваться, но мешает ком в горле.
Топот детских ног по брусчатке, и снова имя из детства, проплаканное ребенком: «Фредо!».
Из-за угла одноэтажного дома с обветшалой черепичной крышей выбегает девочка в платье точно таком, какое было на его матери на единственной оставшейся от ее детства фотографии из давно пропавшего тонкого семейного альбома.
Девочка останавливается перед ним, вытирает ладошками щеки от слез, шмыгает носиком и, хватая Фредо за пальцы, тянет за собой. Ком из горла никуда не уходит, но он и без всяких вопросов готов следовать за ней.
Они огибают длинный глухой забор и оказываются у калитки, которая едва доходит Фредо до пояса. Впуская гостя внутрь, девочка, вставь на цыпочки и оглядываясь по сторонам, пытается закрыть калитку на крючок. Тратя изрядно времени, она все же справляется и снова хватает Фредо за пальцы. Теперь она не спешит, и они спокойно идут по узкой тропинке на задний двор.
Когда они оказываются там, кроха тотчас забывает о своем госте: отпускает его руку и подходит к детскому столику, на котором стоит игрушечный рекафный сервиз. Вокруг столика разбросаны, словно ненужные игрушки, окровавленные детские тела.
Девочка как ни в чем не бывало садится за стол и принимается разливать воображаемый рекаф по чашкам.
- Присаживайтесь! – вежливо говорит она, обводя взглядом двор.
Фредо опускается на колени и сидит, подложив под себя ноги.
- Не правда ли, сегодня ужасно душно? – высоко задрав носик, говорит девочка наигранно высокомерным тоном, похожим, как ей думается, на голос взрослой леди. Она подносит игрушечную чашечку к губам и отставляет в сторону мизинчик.
Фредо глядит на нее непонимающе, испуганно. Он наблюдает за тем, как она пьет свой воображаемый рекаф, смотрит на донышко чашки с клеймом в виде аквилы и не замечает того, как девочка замирает. Он ловит ее пронзительный, строгий, осуждающий взгляд. Знакомый до боли.
- Негодный мальчишка! Тебе не место здесь! – придирчиво бросая взгляд на руки Фредо, говорит девочка взрослым разгневанным голосом его матери.
- Нет-нет! – оправдывается Фредо и протягивает раскрытые ладони вперед, словно пытается показать, что он мыл руки перед едой, и ему можно за стол. – Я не убивал их! Это не я…
- Ты, - девочка сурово смотрит и указывает Фредо за спину, - привел их!
Фредо оборачивается и видит бойцов СПО Дохи IV. Он не узнает их – лиц не разобрать, но у большинства он видит вместо рук щупальца и клешни. В тех конечностях, на которых еще есть пальцы, они сжимают автоганы.
Фредо смотрит на них и слышит шорохи у себя за спиной. Фредо разворачивается обратно в сторону девочки, говорящей голосом его матери и видит – дети встают, отряхиваются, садятся на стулья.
Фредо бьет дрожь, он плачет и улыбается сквозь слезы.
- Живы… Они живы! – он, оправданный самой жизнью и воскрешением, переводит взгляд на девочку, все же ищущий и ее прощения.
За спиной Фредо слышно, как солдаты передергивают затворы автоганов.
- Нет… Нет-нет-нет! – вновь оборачиваясь, шепчет скороговоркой Фредо. Он вскакивает на ноги и протягивает руки, призывая бойцов остановиться и не совершать непоправимое, не убивать явленное чудо.
- Ф-ф-редо… - дрожит за его спиной жалобный детский голос девочки, ищущей у него защиты.
Солдаты вскидывают автоганы, целятся.
- НЕ-Е-ЕТ! – кричит Фредо, но его голос тонет в громе выстрелов.
Пули огибают его и проходят насквозь, не причиняя ему никакого вреда, и впиваются в детей у него за спиной, разя их насмерть.
Фредо зажмуривает глаза и прижимает ладони к ушам. Становится темно и тихо.
Фредо ждет, он дышит тяжело. Проходит вечность, прежде чем он осмеливается открыть глаза и убрать от головы трясущиеся непослушные руки. Он смотрит на свои ладони и протягивает их в сторону бойцов. Точно так же, как показывал недавно девочке.
- Я… - шепчет он удивленно.
Он не понимает, как ему теперь быть. Он не оборачивается, зная, что иначе умрет со стыда и от горя.
Он заслужит, выстрадает прощение, вырвет его зубами, расплатится за него всем, чем угодно, вывернет весь мир наизнанку. Он смотрит на солдат. Теперь он видит их лица – у всех одно и тоже лицо...
- ЭТО Я! – кричит он, отчаявшись. Кричит он, ликуя.
Прошло не больше секунды с того момента, как контролирующий шлем был деактивирован, утихли псалмы с молитвами в его голове, исчезли умиротворяющие лики святых. Безумие хлынуло в его голову и затопило сознание.
Арко-флагеллянт взмахнул электро-хлыстами, заменявшими теперь ему руки, и кинулся в толпу мятежных солдат СПО, кромсая и разрывая их на части. Те, до кого он еще не добрался, продолжали палить по чудовищу, сотворенному Инквизицией. Но пули не брали его напичканное имплантатами и накачанное сыворотками тело. Не могли они пробить и шлем, скрывавший обезображенное пытками лицо, которое бы бойцы сейчас уже и не узнали. Последним, что мятежники успевали заметить перед смертью, была табличка, ввинченная шурупами в плоть монстра: «Федерико Н-2187».
Ищущий прощения еретик несся по траншеям локомотивом с отказавшими тормозами, сшибая с ног тех, о ком еще недавно заботился, как о родных детях.
Вычищая окопы от тех, в ком он видел себя – отринутого Богом-Императором и проклятого, он крошечными шажками, по милу за каждого убитого им грешника, приближался к концу пути искупления, длинною в сотни тысяч лиг.
Когда на горизонте показалась груда безмозглой плоти, колесом, усеянным глазами, рассекавшая в беспамятстве со свистом воздух своими щупальцами и раскидывавшая на бегу мятежников, «Федерико Н-2187» был взбешен – тем, что отродье Варпа смеет ступать по земле Императоровой. Но был он вместе с тем и счастлив, ибо узрел целый дюйм дороги своего искупления, который он минует, избавив свет от этой твари. Он бросился за ней вдогонку.
Глава 5. АНГЕЛЫ И ДЕМОНЫ /
«SHE'LL BE THERE WHEN I'M GONE»
Штиль и тишина стояли после полудня, было слышно биение собственного сердца, полного горечи и тревоги – сестрам сообщили сразу, как только пришла весть о том, что отряд Прель утром вступил в бой на восточной окраине города, с тех пор о канонессе никаких известий не поступало.
Боевой порядок Сестер был готов в любую минуту войти в Морвилль – поддержать атаку криговского полка и предотвратить потерю взятого ценой тысяч жизней преданных слуг Императора города, превратившегося теперь большей частью в руины, но дело было не в обрушившихся стенах и разбитых дорогах. Настоящий враг явил свое лицо. И отнял у них канонессу. Горькое семя, поселившееся в груди осиротевших сестер, травило душу. Ожидание тяготило, хотелось кричать во все горло под рев болтеров. Сестры ждали молча.
Шепот коснулся крайних рядов – словно ветер качнул ветви, и послышался нарастающий шелест листьев: «Habemus Sanctam!». «Habemus Sanctam!», - подхватывали новые голоса, не веря своим же собственным словам до тех пор, пока Сестра Диалогус громко и бесстрастно не возвестила:
- Объявляю вам великую радость: у нас есть Живая Святая — благочестивая и праведная госпожа, госпожа Миранда, Святой Имперской Церкви Адепта Сороритас, Вольпи, которая…
Сестры не слушали больше – смотрели во все глаза: она направлялась в их сторону. Не шла, парила в дюйме над землей, волоча за собою вериги – лишь эти цепи, казалось, могли еще удержать ее от того, чтоб она воспарила высоко в небо. Неузнаваемая, прекрасная и естественная в своем непререкаемом величии.
Сестры ощутили себя детьми, о которых нашлось кому позаботиться, почувствовали себя взрослыми, способными доказать, что в них поверили не зря, и они достойны любви и внимания Императора. Нет слов таких, которые могли бы стать именем тем чувствам, что охватили преданных сестер. Глазами полными любви и восхищения провожала каждая из них святую, когда ее та миновала, оставляя позади себя еще одно сердце, насыщенное отвагой, без страха и тревоги.
Будь в состоянии они вымолвить хоть слово, то вознесли бы благодарность Ему за то, что в их рутинной, серой жизни нашлось место мгновению беспредельного счастья, но они могли лишь смотреть вслед той, которую Он послал им. Одни из них утирали слезы, иные – пошедшую носом кровь.
Кровь хлынула, обдав нагрудник с лилиями брызгами – багровый фонтан бил из рассеченного горла сверхчеловека, стоявшего перед Сестрою Битвы на коленях. Повалив ударом ноги уже безжизненное тело астартес, она оглянулась на святую, парившую ее ангелом-хранителем на высоте одиннадцати футов над землей и озиравшую сражение своим огненным взглядом. Ее присутствие ощущалось на добрых две сотни ярдов вокруг, и внутри этого невидимого купола гул акустических орудий хаоситов звучал, как будто под водой – глухо, вреда не причиняя.
За исключением группы Искупительниц, цепные «потрошители» которых выгрызали прощение поодаль, почти все силы Адепта Сороритас сосредоточились в этом круге праведного гнева: святая была им линзой, Император – солнцем, сами они – Его преломленным светом, выжигающим мерзких назойливых насекомых-отступников. Сестры сражались молча и теснили Шумовых Десантников, вынуждая тех отступать прямо под когти-копыта скакунов криговских Всадников Смерти.
Наездникам не нужно было подгонять коней, чтоб те быстрей бежали – животные неслись по весь опор. Пар вырывался из ноздрей, а на боках под крепкой шкурой играли мышцы – сплав силы, скорости и мощи!
Конь каждый подбирал и ноги вновь выбрасывал, скребя брусчатку. Штормовое море неслось на хаоситов. От вида грозного потока, должно быть, даже у астартес хоть на секунду замирала и колотилась бешено в груди пара сердец.
Био-сконструированные органы самих скакунов сокращались синхронно, равномерно, гоняя кислород и кровь по исполинским телам зверей. Они вторгались в плотный воздух, рассекая его сгущающиеся пласты. Кони неистово били копытами-когтями, кромсая вязкую атмосферу.
Нутро вибрировало. Всадники натягивали поводья, кричали – их крик не принимали лопнувшие барабанные перепонки, и он тонул в крови, стекавшей из ушей.
За первым, легким, залпом последовал второй. Гул шел по костям, щупал виски, забирался в рты и пасти, взбивал внутренности.
Акустические бластеры скулили, выли и визжали, окатывая противника шумом – рифф за риффом, волна за волной он нарастал, интерферировал, сливаясь в дикое крещендо, пока шестым валом не накрыл имперцев и не прошел сквозь них, взрывая изнутри, дробя кости, мешая лошадей и всадников.
Атака криговской конницы захлебнулась в идеальном звуковом шторме.
Расчистив пусть к спасению, задние ряды Шумового Десанта отступали, втаптывая останки поверженных гвардейцев в грязь. Те из хаоситов, кто мешкал, пытаясь оказывать сопротивление сороритас, ведомых в атаку самой злобой и ненавистью, гибли в тишине – им было больше не суждено услышать радостный вой своих орудий.
Бежавший первым – оказался нанизан на силовую алебарду.
Рука в серой латной перчатке выдернула «немезиду» из пробитых доспех одного астартес-предателя и воткнула в другого, третий Шумовой Десантник был расстрелян из шторм-болтера. Четвертому юстикар молотом вбил его шлем в туловище. Ударный отряд Серых Рыцарей во главе с Инквизитором Ордо Маллеус Люцедором фон Штази шел сквозь поток хаоситов: каждый, кто оказывался в зоне досягаемости взмаха или выпада алебард – принимал смерть от их клинков, остальных раскидывал с пути библиарий или сносили шквальным огнем. Шумовой Десант их не интересовал. Они двигались туда, где над землей парил сияющий человеческий силуэт.
Серым Рыцарям оставалось пройти фарлонга три-четыре – не больше, когда фигура в небе вспыхнула, испепеляя всех и вся в радиусе трех сотен ярдов и сгинула в слепяще ярком зареве, обдав жаром инквизитора с его серой свитой.
Люцедор, прикрывая рукой лицо от идущей на него пыльной лавины, по инерции сделал еще два шага и, ошеломленный, замер. Серые Рыцари окружили инквизитора, и, выстроившись «свиньей», медленно и осторожно двинулись прежним курсом. Стояла гробовая тишина и нулевая видимость.
Совсем рядом проскакал, неведомым образом выживший в этом аду, одинокий криговский конь без ездока и скрылся за завесой из пыли. Датчики движения в шлемах Серых Рыцарей сигнализировали о приближении еще одного объекта – к ним ползла половина Шумового Десантника. Завидев астартес-лоялистов, он потянулся к своему фантомному бедру, шаря пальцами в поисках потерянного вместе с нижней частью туловища болт-пистолета. Клинок «немезиды» проходившего мимо охотника на демонов отпустил мятежную душу в обитель мрака.
Искалеченные тела перестали попадаться под ногами, когда Люцедор добрался до черной воронки из оплавленной земли: никаких человеческих останков и обломков зданий – только пыль и прах, подымаемые ветром в воздух. И гул цепных мечей неподалеку.
- Прочь! – полуобнаженные женские фигуры с огромными «потрошителями» в руках встали на пути у Серых Рыцарей, заставив последних ощетиниться алебардами; одна из кающихся Сестер направила меч в сторону библиария и процедила с ненавистью, - Мутанты!
Инквизитор коснулся плеча астартес-псайкера, удержав того от поспешной реакции на выходку фанатички. Люцедор смотрел себе под ноги.
«Никаких следов не осталось. Верно?», - прозвучал голос инквизитора у библиария в голове. Не сводя глаз с оскорбившей его Искупительницы, астартес утвердительно кивнул в ответ. Он ничего не чувствовал: ни паранормальной активности, ни признаков жизни в эпицентре взрыва. Сенсоры силового доспеха тоже молчали.
Люцедор бросил взгляд на Искупительниц – мошки, которых можно прихлопнуть одним ударом, но только перепачкаешь их размазанными тельцами белоснежную стену непростого, но безупречного расследования, которое вел инквизитор – и хмуро уставился на небо, не то высматривая там Императора, который бы только и смог ответить на все накопившиеся у инквизитора вопросы, не то пытаясь разглядеть над головой космический корабль Набу-Мейера, который вновь избежал с ним встречи. Обо всем этом Люцедор думал про себя, а с библиарием Серых Рыцарей поделился мыслями о том, что от Сестер ничего они не добьются, кратер осмотреть можно позже, а пока стоит хотя бы разыскать полковника Астра Милитарум. И допросить. Библиарий снова молчаливо кивнул в ответ, уводя за собой Серых Рыцарей на поиски Дитера Денцеля.
Кающаяся Сестра, враждебно встретившая представителей Ордо Маллеус, смотрела в их сторону даже тогда, когда те скрылись из виду, и не выключала свой огромный цепной меч. Вращающуюся цепь на своем мече остановила Сестра, [ну уж нет]одившаяся все это время у нее за спиной. Она обернулась к центру воронки и стащила со своей головы багряный колпак, подставляя ветру отрастающие понемногу светлые волосы.
Простояв с минуту в молчаливой молитве, Сестра Битвы направилась к надзирательнице, опустившейся перед ней на одно колено и воздевшей вверх руки, на раскрытые ладони которых Искупительница с непокрытой головой положила свой «потрошитель».
Немногие присутствующие кающиеся Сестры, которые дожили до окончания Битвы за Доху IV, завороженно наблюдали за тем, на что большинство из них не смеют и надеяться при жизни. Они смотрели на сестру свою, которой за верность ее и раскаяние Бог-Император даровал нечто большее, чем даже возможность воскреснуть из мертвых: до заката она снимет с себя лохмотья кающейся грешницы и вновь облачиться в доспехи. Ее клятва исполнена, и оковы данного ею обета спали с нее.
ЭПИЛОГ
Отступавших хаоситов дожимали криговские артиллерийский тягачи – «центавры», вернувшиеся в Морвилль сразу после того, как разобрались со временной ставкой мятежников, из которой пару дней назад Адепта Сороритас выкрали предводителя смутьянов.
Полковник Денцель и в этот раз не намеривался вести счет потерям: как только подворачивался случай разменять десяток-другой безымянных гвардейцев на одного астартес – он без раздумья совершал такую сделку. Потеряв к утру четыре пятых своего полка Дитер смог – уничтожив или вынудив бежать с планеты – избавить Доху IV от присутствия вооруженных Губительных сил. Денцель мог праздновать победу, но не успел даже приступить к написанию рапорта, когда его препроводили на допрос к инквизитору Ордо Маллеус.
Отсутствие полковника никак не сказалось на том, что происходило сразу после сражения – все уцелевшие криговцы знали свои места и четко следовали инструкциям Муниторума.
Среди всех этих биологических механизмов, считавших себя людьми, по направлению к транспортеру медленно шла неприкаянная Брага. К тому времени она уже уговорила Сестер-Госпитальеров принять на излечение Крыса, [ну уж нет]одящегося в беспамятстве, сделав небольшое пожертвование на восстановление разрушенных храмов планеты. Спасибо, что хоть не пристрелили на месте, приняв не за солдата Астра Милитарум, а за отступников, как это часто с хемо-псами случается.
Слева от савларки маршировали криговские гвардейцы с неизменным выражением лица – в форме противогаза. «Они в них рождаются что ли?», - проводила она их взглядом уставших глаз.
Справа от Браги построилась горстка Сестер Битвы и слушала Сестру Диалогус, зачитывавшую им имена со сжимаемого ею в руках диптиха.
- … Лоренца Риветт, - закончила Сестра Диалогус читать одну табличку и перевела взор бионических глаз на вторую, содержавшую, как она объявила, имена праведно скончавшихся членов Сестринства. – Мира…
Замершую у люка и мгновенно создавшую очередь Брагу в спину толкнул какой-то криговец, призывая не заслонять собою вход.
- … Вольпи, Сибилль Прель, Вульгата… - доносилось из динамика Сестры Диалогус, пока люк бронетранспортера не закрыли, оборвав связь с внешним миром.
Брага сидела и рассматривала свои руки, в которых теребила защитные очки Радиоволны – теперь ее очки, и протирала, только пачкала, стекла пальцами.
Сидевшие рядом и напротив заводные криговские человечки, которых Бог-Император поставил на одному Ему ведомое время, сокрушались потому, что их час отдать Ему душу еще не пробил: пули мятежников прошли мимо, или злой комиссар не пустил в самоубийственную атаку. Один за одним они стали коситься на странного гвардейца – савларку, шмыгавшую носом и размазывавшую слезы тыльной стороной ладони по щеке.
Почувствовав, что за нее пялятся, Брага натянула защитные очки на голову, [ну уж нет]лобучила шлем, который был ей явно не по размеру, и откинулась к стенке бронетранспортера.
В окно било солнце, а на часах уже было за полдень. Постучали. И этот стук застал девушку врасплох. Отряхивая руки о фартук, она бросилась к двери. Резко остановилась, стукнула себя по лбу ладонью, сняла фартук, кинула его на спинку стул. Снова бросилась к двери и – стук все это время и не думал прекращаться – вновь замерла и кинулась к зеркалу: поправила прическу, глубоко вздохнула, встрепенулась. И побежала уже наконец открывать.
Взглянув в глазок, девушка увидела букет цветов, застилавший весь обзор. Она улыбнулась и, отодвинув защелку, отворила хлипкую дверь. И обомлела.
На пороге стояла, ухмыляясь, та самая савларка, оставившая ее без честно заработанных монет, но зато которая… Воспоминания залили щеки девушки густым румянцем. За спиной гостьи кто-то кубарем катился по лестнице.
Брага всучила не успевшей опомниться девушке цветы и, шлепнув ее по попке, вошла в крохотную квартиру дохийки.
Ошарашенная девушка осталась с горящей от удара ягодицей стоять у порога и слушать чертыханья ее несостоявшегося кавалера, который таки докатился до парадной. За спиной же у нее раздался звон чего-то высыпанного на стол, а затем послышалось чавканье, сменившееся вскоре журчанием воды, донесшимся из ванной комнаты.
Девушка выдохнула, закрыла дверь и, подойдя к окну, с минуту провожала, скривив губки, парня, улепетывавшего прочь по узкой улочке. Юная дохийка пожала плечами, поставила цветы в вазу и подошла к столу. Одного куска пирога не хватало, но все ее внимание привлекла горсть драгоценных камней и украшений, небрежно рассыпанных на столе вперемешку с зернами овса. Девушка ахнула и, буквально засияв и воспрянув духом, запрыгала на месте. Немного успокоившись и поправив юбку и сорочку, она уверенным шагом направилась в ванную.
Оказавшись в теплой воде Брага быстро задремала – сказывалась усталость, накопившаяся за последнее время. Сквозь дрему она чувствовала, как кто-то осторожно и ласково касается ее лица – она лишь глубже погружалась в сон. Однако, когда савларка ощутила на своем плече руку, то тотчас широко распахнула глаза и резко повернулась вбок, вперив глаза в девушку перед собой. Та от неожиданности попыталась руку отдернуть, но Брага успела ее перехватить за запястье. В глазах Браги на мгновение потух, едва разгоревшийся огонек надежды, но тут же в них загорелись искорки присущего ей чёганства.
- Быстро положила руку на место! – ухмыляясь потребовала савларка и снова разлеглась в ванне. – Ну, как твои делишки… Э-э…
- Рэнди, - напомнила девушка свое имя, возвращая свою ладонь на плечо гостьи.
- Рэнди?! – Брага снова чуть не вывалилась из ванны, для того, чтобы еще раз одарить девушку своей ухмылкой, полной иронии. Ирония – этому слово ее научил Крыс, когда на жизненном пути Браги возник ее первый комиссар. Но далеко не первый для Крыса. Высокий тощий комиссар долго смотрел на нее презрительным взглядом и, оплевывая с ног до головы, провизжал что-то про то, что все савларцы мерзкие подонки и трусы, а годятся разве что на то, чтобы бегать от врага в мокрых штанах и дохнуть, напоровшись на штык собственного лазгана, запутавшись в ружейном ремне. Пройдя по всему ряду бойцов и израсходовав почти все запасы слюны, комиссар вернулся к совсем сопливой тогда еще Браге и заметил, чтобы она не рассчитывала на поблажки – для савларских сук исключений из правил не будет. Когда комиссар корчился в судорогах из-за внезапно взорвавшегося у него в руке плазменного пистолета (Древняя и ненадежная технология, смертельная не только для врага, но и для самого стрелка, плазменные пистолеты порой взрываются сами собой, чуть чаще, чем обычно, это явление, и другие подобные ему трагические случайности, наблюдается среди пришлого офицерского состава савларских хемо-псов), оторвавшего при взрыве ему правую кисть и раскроившего череп, из которого торчал солидного размера осколок, не сразу добивший офицера, но неумолимо выпроваживавший в Варп комиссарскую душу. «Вот это, - стоя над комиссаром и доставая из ширинки свой прибор, пояснял Крыс под журчание струи, - и называется иронией!». Крыс, который сейчас борется, лежа на койке в лазарете, за свою жизнь. Но это уже очень много, ведь за свои жизни больше не могут сражаться ни Радиоволна, ни Толстолобик, ни… - Это по метрике, значит, Миранда, верно?
- Да, но… - замялась девушка, опуская глаза, - мне больше нравится «Рэнди».
- Мне тоже, - Брага ухватила дохийку мокрой рукой за сорочку и рывком, так, что девушка едва устояла на ногах, ухватившись за край ванны, потянула к себе затем, чтобы поцеловать, - очень нравится Рэнди!
Рэнди на подкосившихся ногах осела на пол рядом с ванной, положив лотки на ее край.
- А вот скажи мне, Рэнди, - выпуская из своих цепких лап подругу под громкое урчание из своего живота, - нет ли у тебя там случаем какого-нить пойла, и много ли у тебя вообще жрачки? Потому как пирог твой, судя по канонаде в моем животе, я умну целиком быстро и легко даже без твоей помощи!
- Конечно! У меня… Ой! – Рэнди забила в воздухе руками, словно птица крыльями пытаясь взлететь. - Я совсем забыла про цыпленка! Сейчас сбегаю – проверю, не сгорел ли!
- У тебя есть цыпленок?!
- Ну, как цыпленок… - замялась дохийка, - так… голубь. Но он тоже очень вкусный! Правда!
- Не сомневаюсь! – согласилась Брага, проводив Рэнди не только напутственным словом, но и очередным шлепком чуть ниже поясницы.
Девушка выбежала из ванной комнаты и бросилась на кухню, откуда вскоре стал слышен божественный запах жаренной птицы.
Брага закрыла глаза и, приподымаясь, стала с наслаждением втягивать в себя аромат еды. Она сильно шлепнула ладонью по воде, обдав себя брызгами, и широко улыбнулась.
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА
Основной для фанфика послужил бэкграунд Адепта Сороритас времен 3-й редакции:
"Кодекс: Охотники на ведьм (стр. 6)"
Ключевое место: «Самыми горячими противниками Живых Святых часто являются инквизиторы Ордо Маллеус, видя в сверхъестественных способностях аватаров признак одержимости демонами Варпа».
