Просьба отнестись к задержке с пониманием. Причина была уважительная.
Первый удар:
[ Добавлено спустя 4 минуты 36 секунд ]
В качестве вступления парочка сумбурных мыслей, пришедшихся на половину седьмого утра, в день перед сдачей работы.
«Так уж получилось, что мне по душе «старый Вархаммер». Ну, тот – с непонятными «Инвизиторами Космоса», с по-настоящему жутким и , в хорошем смысле этого слова ,мерзким кодексом темных эльдар, и еще не испорченными попсой и техно-мартышками GK. В нем присутствовала какая-то изюминка, харизма – до невозможности мрачная и может быть потому, такая притягательная? И я бы хотела, чтобы при прочтении моего скромного рассказа, вы бы опирались на «дух и букву» тех, уже «невалидных» кодексов, которые и заманили меня в данную вселенную и на данный форум.
Надеюсь, что рассказ моего оппонента получиться менее натуралистичным и отстраненным, но так уж было задумано.
С уважением, ваша Джессика.
P.S. Не обращайте внимания на избитые имена ИК – у меня с этим всегда проблемы, поэтому выбрала наиболее популярные.
Боль - это вино причастия с героями.
Учение Риторика.
21:45:44
Вся моя жизнь – это вечное стремление к Богу. Каждый мой шаг, каждое мое действие – начиная от первой уличной потасовки за черствую краюху хлеба и заканчивая обороной Восточного перевала – обусловлены только одним желанием.
Желанием побеждать.
Ибо так говорил Дорн – «Лишь достойные сядут подле меня».
А в чем большая доблесть, как не в победе и славе?
Я помню огни, мерцавшие над ульем. Помню, как городской староста бросал черствый, пропахший помоями хлеб и мы – девятилетние, десятилетние мальчишки обезумевшие от революций и голода – дрались за каждую крошку этой жалкой подачки.
И хотелось бы мне написать, что я проявил великодушие, что стал на защиту слабых и увеченных и поделил между ними свой хлеб.
Но это оказалось бы ложью.
Я был крепок, силен и проворен, и не понимал почему, (о, объясни мне небо, почему!), я должен делиться хоть с кем-то. Я целил расчётливо – по самым трусливым и немощным, но даже когда на меня налетели наиболее крупные и взрослые ребята,(проклятые тринадцатилетние выродки!), то я не спасовал – бил по глазам, паху, рвался зубами до шеи.
Тот раунд закончился для меня довольно удачно – несколько съеденных краюх, запитых собственной кровью, оказались достойной наградой. А мое измолотое тело, подтвердившее способность держаться до конца самой яростной схватки, сослужило мне добрую службу, добыв билет на «Молчание Дорна».
Там я впервые познал Бога.
Величественная статуя, возносящаяся на высоту пятидесяти метров, манила меня. Выбитая у основания надпись будоражила чувства и, не смотря на многочисленные запреты и наказания, я частенько пытался добраться до нее. Меня, конечно, ловили и «перевоспитывали» перчаткой. Настроенная на минимальные импульсы, она «вразумляла» так, что я еще долго не мог говорить, лежать и есть.
Но каждый день все повторялось вновь. Побег, отчаянный рывок по коридору, ослепительные вспышки защитного поля и новая боль. Но я был настойчив, а страдания…
Через какое-то время я стал воспринимать их как награду – некую молитву зовущую меня в свой потаенный мирок. И проходя через ад испытаний и тренировок, я пытался обрести истину – не безвольное бормотание заученных фраз, не бездумное принятие устаревших догм и учений, а нечто большее – нечто, что указало мне путь.
Я не хотел быть безвольной пешкой в ничего не значащей для меня игре. Я не хотел быть еще одним мечом, еще одним кирпичиком, положенным в основание настоящих и будущих побед Ордена. Я, так же как и несколько лет назад, вцепившись в заплесневелую краюху хлеба, не понимал – почему моя сила должна потакать чьей-то слабости?
Нас учили любить Императора – и я возлюбил его. Нас учили почитать Отца нашего – и я склонился перед ним. Нас учили убивать и ненавидеть – и то и другое было познано мной в совершенстве. Я был способным учеником – лучшим в группе и, возможно, в наборе – и мало кто из моих наставников мог хоть в чем-то упрекнуть меня.
Но вот почитать братьев своих я так и не научился…
Каждый наш день начинался с молитв и пятичасовых тренировок. Каждая из них была настоящим испытанием и сейчас я опишу вам одну из стандартных «разминок».
В огромный ангар загоняют толпу обнаженных, измученных голодом (двухдневное голодание – обязательный атрибут данного испытания) и недосыпом (подъем через каждые полтора часа – и получасовое чтение молитв) мальчишек. Затем врубают огромные прожекторы и испытуемые, дезориентированные от слепоты и холода, должны добежать до конца помещения. Впрочем, есть одно «но» - электрические импульсы, бьющие из стен и пола, «несколько» замедляют пробег. И вот ослепленные, измученные голодом и недосыпом ребята бегут по иссиня-черному полу, пытаясь увернуться от молочно-белых полос энергии.
Но если бы количество импульсных точек оказалось статичным, то в конечном итоге испытуемые смогли бы подобрать беспроигрышный алгоритм «пробега». Поэтому в данном уравнении, входные параметры оказывались разными, но только одно из них – наиболее нелюбимое остальными участниками – оставалось неизменным.
Куб. Матовый блеск данной геометрической фигуры, уютно примостившейся на противоположной стороне ангара, станет путеводной звездой для каждого испытуемого. И как всякой звезде, ему суждено погаснуть.
С каждым исчезнувшим мгновением фигура погружается в нишу, усиливая частоту импульсов пропорционально пройденному расстоянию. И если в начале забега прирост практически незаметен, то к тому моменту, когда матовые бока уходят в пол более чем на три четверти, трасса превращается в один большой фейерверк.
У счастливчика, добравшегося до цели за несколько минут «разминки», имеется одно весьма существенное преимущество, а именно – выбор.
На одной из сторон куба находиться небольшая ниша, размером и формой неотличимая от человеческой кисти. Каждый из испытуемых знает, что это – так называемая «рука помощи». Действует она чертовски просто – приложенная неофитом ладонь, останавливает продвижение куба, увеличивая шансы менее проворных братьев. Цена, как нетрудно догадаться, всегда одна и она сопоставима с максимальным импульсом «перчатки».
Второй путь более легкий. Достаточно просто шагнуть в бок, чтобы оказаться на свободе, где заботливые сервиторы обработают измученное пробегом тело. Проигравшим (тем, кто сдался и повернул назад или просто остался пригвожденным к полу слишком сильным разрядом) такие почести не положены – максимум, на что они могут рассчитывать, так это на одного барахлящего сервитора, ломающегося, как правило, на пятом-шестом неофите.
Первые два забега оказались для меня неудачными. Выбрав неправильную стратегию, я еле доползал до середины, где, пригвожденный зарядом или сведенными мышцами ног, терпеливо ожидал окончания тренировки. Третий забег оказался куда плодотворнее – добравшись до куба, я не задумываясь приложил ладонь к углублению. И за все то время, пока мое тело пронизывали волны ужасающей боли, ни один из неофитов так и не сумел достигнуть границы. Во время четвертого забега, финишировать удалось двоим, а во время восьмого – троим. Однако после девятого прогресс сменился регрессом и до конца ангара доходили одиночки, которые, как правило, никогда не задерживались рядом с фигурой.
Вскоре и я перестал помогать отстающим. После тренировки они смотрели на меня негодующе. Многие, как им тогда казалось, пытались вразумить меня разговорами о братстве и взаимопомощи, но я оставался равнодушен к их словам и упрекам. Я слишком хорошо изучил историю Ордена, чтобы не поддаваться подобной промывке мозгов.
И каждый день, упражняясь ли в боевых искусствах или в нудной, но необходимой медитации, я старался как можно сильнее отдалиться от них. Но до того знаменательного дня, когда все мои сомнения и страхи были развеяны одной единственной строчкой, я пребывал на распутье. И чем дольше я оставался без одобрения собственных идей и теорий, чем дольше я был лишен той духовной опоры наставничества, тем быстрее я приближался к ереси и предательству.
Но в мире ничего не происходит просто так…
Как-то раз мне удалось отключить защитное поле,(конечно же в этом мне «немного» помогли), и прорваться к статуе. Я бежал словно сумасшедший, ощущая спиной торопливую трель сервиторов-охранников. Я знал, что у меня в запасе осталось всего-то двадцать-тридцать секунд свободного времени. Я знал, что за подобную «диверсию» меня вполне могут расстрелять или отдать костоправам на опыты.
Но и жить на распутье я больше не мог.
Мои глаза скользнули по надписи ровно в тот миг, когда яркий луч света парализовал мое тело. Но и этих мгновений оказалось достаточно, чтобы увидеть...
Тускло мерцают свечи, гоняя по каменным стенам неведомых чудовищ разума. Пиршественные столы ломятся от всевозможных яств. Гремят резные кубки, разливая по скатерти огненный эль. Тысячи рабов, склонившихся в почтительном поклоне, подносят воинам кувшины с вином, отирая шелковыми платками их обнаженные плечи. В этот день, они по праву восседают рядом с отцом, ибо в час основания братства, он поведал им...
-Лишь достойные сядут подле меня, - прочитал я, ощутив, как сосущая пустота, сменяется жарким дыханием надежды.
Ответ был найден.
Сила – вот единственное причастие воина.
Остальное – удел рабов и теней.
За два месяца до указанных выше событий.
Примарх - наш Предок, во славу твою и во славу Того, кто на Земле! – клич, подхваченный капелланами, а за ними и всем остальным войском, разорвал серое пространство Тринадцатой Исправительной Колонии.
Мы оттолкнули первую волну наступавших ублюдков, после чего занялись второй. Было жарко – служители Нургла не самые приятные ребята во Вселенной. И пускай качество (рабы, заключенные да тюремщики) оставляло желать лучшего. Количество (Тринадцатая колония была самой крупной и гибельной во всем Агдейском секторе) с легкостью компенсировало все недостатки – к утру третьего дня баррикады из разлагающихся тел заслонили постройки.
Во время наступившей передышки, нас – Солвейга, Гасмуса, Сигизмунда, Рихтера и меня – отправили на разведку в восточный блок. В худшем случае мы должны были просто навести артиллерию, а в лучшем – уничтожить несколько складов с боеприпасами и химическим оружием, расположившихся в бараках и служебных зданиях.
К баракам мы подошли без происшествий. Одиночные дозоры ликвидировались ножом или винтовкой, а более крупные формирования мы обходили стороной, скрываясь в тени разрушенных зданий или уничтоженной техники.
Одноэтажные бараки, с трех, четырех, а иногда и пяти-ярусными шконками, нахально смотрели на нас, раззявив свои полупустые рты. Мы обшаривали их заплеванные – покрытые нечистотами и кровью – внутренности и не находили ничего кроме брошенных в спешке вещей, да мертвецов загнанных заключенными под лавки.
- Варвары… - презрительно бросил Солвейг.
- Они просто хотели выжить, – ответил я, проинспектировав комнату охраны. – До тех пор пока он находился в камере, за него давали пайку. А это – весомый повод для того, чтобы терпеть некоторые неудобства.
Солвейг ничего не ответил. Я знал, что он ненавидит меня.
Я знал, что они все ненавидят.
Тем временем Гасмус склонился над оскалившимся трупом.
- Странное дело, – пробормотал он, задумчиво поглаживая винтовку, - раны то у него совсем свежие, а воняет он, как будто…
В этот момент старик открыл глаза и, пробормотав нечто непотребное, бросился на космодесантника. Однако Гасмуса напугать подобным было довольно сложно – ударом ноги он сломал выродку шею, после чего пронзил его ножом, целя в наиболее уязвимые части.
- Мы в ловушке, - флегматично заметил Сигизмунд.
- Да неужели? – в голосе Гасмуса звенел неприкрытый сарказм.
- Это правда, - продолжал невозмутимый Сигизмунд. - Я вижу, как эти твари бегут к нам из соседних бараков. Чума собрала неплохой урожай в этом рассаднике вшей и порока.
- Убьем их, - тихо ответил Рихтер.
- Что-то ты сегодня многословен, - огрызнулся Гасмус открывая огонь по приближающийся толпе оборванцев. – Два слова за полтора часа – это тянет на рекорд.
- Ты не прав, - все так же флегматично заметил Сигизмунд. – Как-то раз он сказал пять слов за час, и…
- Заткнись! – прорычал я. – Не видишь, что они обходят нас с фланга?! Нам надо выбираться отсюда, иначе они заблокируют нам пути к отступлению и со временем просто сомнут нас.
- Я согласен, - хмуро ответил Солвейг, стараясь не смотреть в мою сторону. – Вылазка провалилась. Надо пробиваться к своим, отведя ублюдков к западному краю – так мы и позиции не выдадим, да и артиллерия их не достанет. А там, – он красноречиво махнул рукой, - передвижные отряды помогут.
-Ходу! Ходу! Ходу! – закончил Гасмус и мы, выбежав из уродливого и душного помещения, понеслись в сторону ближайшего моста.
Маскироваться не было смысла. Нас уже заметили и крупные мухи, отъевшиеся на почерневших вздувшихся трупах, уже доложили колдунам обстановку. Так что не воспользоваться огневой поддержкой было бы глупо.
Так же глупо – как и спасать Солвейга.
Огромная разлагающаяся туша, выскользнувшая из-под обломков здания, схватила Кулака одним из гниющих отростков и, судя по характерным чавкающим звукам, решила неспешно пообедать.
-Стой! - Гасмус вцепился в мой локоть. – Мы должны помочь ему!
-Его уже не спасти! – ответил я, стреляя по оборванцам. – Да и у нас нет оружия, способного убить эту тварь! Нам надо вернуться на базу и навести артиллерию, а сейчас мы просто бессмысленно тратим свое и – быстрый кивок в сторону посиневшего Солвейга – его время.
- Ты ублюдок! – прохрипел Гасмус, отстраняя руку. – Мразь, думающая только о себе и о своих орденах! Сколько из них ты получил, ценой жизни собственного брата?
- Ты дурак, - как можно спокойнее ответил я, - неспособный обуздать свои чувства и выполнить приказ. И если хочешь остаться – то оставайся.
И мы – т.е. я, Сигизмунд и Рихтер – дав несколько длинных очередей, побежали к покореженным ребрам моста.
А Гасмус…
Он остался.
Через какое-то время, когда по указанным координатам прошел артиллерийский дождь, мы отыскали его. Чудовище практически полностью уничтожило тело, но кое-что нам удалось подобрать. Мы забрали это с собой, чтобы почтить его память. По крайней мере, так считали оставшиеся братья.
Я не стал разубеждать их.
Я взял кости для того, чтобы и после смерти Гасмус не забывал о своем позоре.
22:02:53
Я сижу в своей келье, держа в руках отшлифованную кость космодесантника. Изредка до меня доносятся торжественные крики и песнопения братьев, чествующих «Несокрушимого Гасмуса» и «Непоколебимого Сольвейга». Их имена вписаны в подножие золотой статуи и это означает, что Дорн лично благословил их подвиг.
На моей броне застыла еще одна запись – о благополучном завершении операции, в моих руках – кость предателя и труса, так почему же я чувствую себя столь отвратительно?
«Только достойные сядут подле меня» - кружиться в моей голове откровение Бога.
А может быть, они уже сидят вместе с ним?
И когда же присоединишься к ним ты, служка?
Я кричу, растирая в пыль зажатую кость. Мысль о том, что кто-то оказался лучше меня – невыносима. Но мысль о том, что моя теория – впервые за множество лет – дала постыдную трещину, раздражает сильнее.
Он недостоин тебя Дорн, – крик бьется о металлические переборки корабля, подобно невольнице-птице. – Он оказался слишком слаб, раз не сумел выжить. Он…
Он…
Сумел сотворить то, что не под силу тебе?
Разум глух к молитвам и чудодейственному воздействию перчатки. Он пожирает сам себя, оставляя не такой уж большой выбор.
Я снова стою на распутье.
Я снова одинок.
Собственно, как и всегда…
Второй удар:
Чего боятся Кулаки?
Расшумелся взвод в окопе:
Делать нечего, тоска.
Почему бы не поспорить,
Коль до смерти - полвершка?
О лазганах, и о бабах,
Комиссарах, докторах,
Марш-бросках, и о засадах,
О десантных орденах.
Шум стоит на всю округу,
И на радость всем врагам,
Вот еще чуть-чуть – друг другу
Колотить начнут по щам.
Это явно – беспорядок,
Нарушенье налицо,
И тотчас к тому отряду
Вышло нужное лицо.
В черной форменной фуражке,
Подпоясан кушаком,
Не штабная промокашка,
Комиссар всем - в горле ком.
Много ль надо комиссару
Чтобы устранить бардак?
«Это что здесь за базары?
Отвечайте, так-растак!
Что за вопли? Что за свара?
Почему лазган в грязи?»
Нашим спорщикам уставом
Начинает он грозить.
Но солдаты кажут дули,
Здесь до смерти – два шага,
Что от комиссара пуля,
Что такая ж от врага.
Что за спор, у «диспутантов»
Мысль одна горит в умах:
«Говорят, что у Десанта
Нету чувств таких как "страх"?
«Вот бы мне ваши проблемы»
Тихо охнул комиссар,
Чтобы разрешить дилемму,
Принял на себя удар.
«Что могу я вам сказать,
В этом направленье?
Кроет страх, бывает, всех,
Всех без исключенья.
Я не спец по орденам -
Знать не вышел рожей,
Но Имперским Кулакам
Страх известен тоже».
«Даже им? Да ладно Вам,
Как бояться смерти,
Если ты большой бугай
Весом так под двести?»
«Ну куда ты вылез, что ли?
Кто тут говорит про смерть?
Кто-то пауков боится,
Ну а кто – в обрыв смотреть,
Кто-то орков, кто – некронов,
Кто-то даже докторов,
Только Кулаки, не скрою,
Не страшатся тех врагов.
Ведь давным-давно на Терре
Отбивались от Врага.
Так что на испуг, поверьте,
Не возьмете Кулака».
И бойцы свои затылки
Чешут всем отрядом,
Комисаровым посылкам
Здесь уже не рады.
Всех запутал, не понять
Есть там страх, аль нету.
Иль его слова принять
За чистую монету?
Поднимается ракета –
Значит надо наступать,
Это значит, что ответа
Многим так и не узнать.
Что же Кулаки боятся?
Это враг? Позор? Сам страх?
Или все же может статься
Дело все-таки в врагах?
Весь отряд бросает взгляды:
«Комиссар, едрена ж мать…»
Тот протер свои награды
И ответил: «Оплошать».
