Добрый Барин.
Спускаясь со второго этажа харчевни в трапезный зал, я уже подсчитывал свой гонорар за предстоящее выступление. Судя по внешнему виду публики, которую я видел здесь вчера, рассчитывать я мог не только на медяки. Представьте же моё разочарование, когда, переступив последнюю ступеньку, я увидел лишь владельца сего заведения, усердно соскабливавшего грязь со стойки.
Подойдя к седовласому корчмарю, я спросил:
- А куда делись все Ваши посетители, отец?
- Гоблин лесной тебе отец. - проворчал старик, затем стряхнул на пол стружку и скосив взгляд на лютню, которую я держал наперевес, как бравый аркибузьер свой самопал, продолжил. – Сегодня день смерти Доброго Барина, вот народишко и боится нос из дому показывать.
- А если барин был добрый, то чего его боятся? – удивился я.
- Да, история эта давняя и странная, - задумчиво крутя ус, протянул трактирщик. Он немного помолчал, но перехватив мой заинтересованный взгляд, адресованный бутылке морозяной браги, ухмыльнулся и предложил, - а помянем мы Доброго Барина и жену его.
Благородно отвергнув содержимое моего тощего кошелька словами: «сегодня всё равно не заработаю» он разлил содержимое бутылки по чаркам. Выпили.
- Хорошо пошла! – прошептал мой собеседник, отставив чарку, и уже в полный голос обратился ко мне:
- Ты, как я вижу, сочинитель и музыкант, так что, может быть, не умрёт вместе со мной эта история. Ведь молодёжь наша, даже мой собственный сын-олух, лучше будет слушать побасенки нашего выжившего из ума попа Табрания, чем собственного отца, который, в отличие от некоторых, не разбазарил, что до него сделали, а вот этими руками, - он поднял над стойкой свои большие жилистые руки, - и умишком своим какой-никакой доходец на старости лет обеспечил. Ну, давай по второй!
Выпили по второй. Старик подпёр голову рукой и, глядя на мою лютню начал своё повествование:
- … А произошла эта история лет сорок тому. Случился в том году страшный неурожай, такой что по близлежащим деревням с голода много народу перемёрло. И прежний наш сеньор, барон… как бишь его, тьфу ты, запамятовал, ну да ладно. В общем, сбежал он незнамо куда, и пришёл край наш в ужасное запустение - знамо дело, без хозяина то. А вдобавок ко всему, как будто нам и без того мало - разграбили и сожгли какие-то безбожники церковь нашу. А отца Яна, который добро церковное от поругания защищал, порубили нещадно.
«Молитесь Зигмару – в полубреду хрипел отец Ян, - усердно молитесь и явит Он вам избавление, только пóмните не слова, а дела.» Сказал так и отошла душа его.
Молились мы три дня, с колен не вставая. Без сна и еды. Ну есть то особо и нечего было.
И к концу третьего дня выехали из леса двое всадников. Первым на вороном коне ехал высокий статный мужчина благороднейшего облика, а спутница его была такой красоты, какой ты, парень, в жизни не видал. Спешился он, подошёл к нашему старосте (и как он угадал его среди толпы?) сунул под нос ему пергамент, и староста по складам прочёл нам, что по высочайшему повелению владетеля этих земель графа Альберта назначается сей господин со странным именем, которое старосте так и не получилось выговорить, над нами сеньором: защитником и судьёй. И снизу подпись графская и печать его же.
Вот и поселился наш новый господин в баронском замке. И как только обустроился, то созвал нас на сход и говорит:
- Соберите всё зерно, что осталось, и завтра сейте его.
Ну, мужики возроптали конечно: куда его сажать. Прошлогодние то озимые на корню сгнили, а яровые так вообще не взошли.
Но барин так на нас посмотрел, будто в душу каждому заглянул. И чтоб ты думал: назавтра каждый по горсти, а принёс. Ну посеяли мы зерно и ждём, что дальше будет. Ждать долго не пришлось: на третий день хлеба по колено стояли! «Колдовство!» – шептались по дворам, но дальше пересудов дело не пошло: с набитым ртом особо то не повозмущяешся – оно и подавиться недолго!
Так и стало наше житьё понемножку налаживаться. К осени и в нашей, и в соседских деревнях по два урожая сняли. Это за два то месяца! Но за то время, что мы сидели впроголодь, многие впали в страшное отчаяние. А ты то, парень, сам, хоть и одет по-щёгольски, я вижу, из простых. - тут я энергично закивал, потому что ,действительно, никогда происхождения своего не стыдился. – И ты должен знать, к кому обращает свои молитвы вконец отчаявшийся крестьянин. Вот и у нас завелись служители Тухлого Деда. Но когда Добрый Барин (так мы его стали звать, ведь имя его всё равно никто произнести не смог) нас от голодной смерти спас, то приток приверженцев Кормильца Воронья иссяк. Поэтому они решили действовать в открытую: стали разорять поля и нападать на деревни. Мужики, правда, попытались им отпор дать, но до того мерзкие хаосопоклонники потеряли свой человеческий облик, что оружие наше их не брало. Мало того, если гной из ихних ран попадал на кожу, то волдырь был сильнее, чем от негашёной извести, потом ожог загнивал и через неделю человек умирал в страшных муках.
Как только вести об этих набегах достигли ушей Доброго Барина, собрал он наших и говорит: « К вечеру снесите во двор замка ваше оружие, да выберете такое, чтоб древко было подлиннее, а также луков и самострелов. Назавтра с утра поведу я вас в поход». Мы то после чудес с зерном ему уже во всём доверяли и сделали, как он велел. Притащили кто косу перекованную, кто вилы, а некоторые даже совни или алебарды. Места то у нас дикие – живём чуть не за границами Империи, сброда всякого шастает предостаточно и не каждый согласится платить за постой и пропитание монетой, - старик ухмыльнулся, - вот мы и брали тем, что было.
А наутро пришли мы оружие забирать, да как вошли во двор замка, так и обомлели: стоит наш барин около сваленного в кучу нашего оружия, по пояс голый, тулово и руки у него все узорами изукрашены, а в каждой руке по мечу. Невдалеке, на лужайке, жена его сидит, спиной к дереву прислонившись, на вид такая уставшая, какой барыне и быть не положено. Разобрали мы своё оружие: нам то, пацанам ещё, ничего серьёзного не доверили, а дали самострелы. Если бы мор поменьше народу взял, то нас бы вообще дома оставили. Луки барин забраковал, сказал грустно так: «Не луки это, а баловство одно».
Выступили мы: впереди барин идёт, головой по сторонам поводит, будто принюхивается. За ним мужики топают, за мужиками мы. Дошли мы так до самого Горелого Болота. Верней, Горелым оно стало после нашего похода, а раньше оно по-другому звалось, подожди…
- Да ну его в болото, это болото, что дальше то было! - не вытерпел я. История старого трактирщика заинтересовала меня настолько, что я даже, стыдно сказать, забыл о недопитой бутылке морозянки.
Старик обиженно насупился, но, увидев огонёк неподдельного интереса в моих глазах, всё же смилостивился и продолжил:
- Ну вот, дошли мы почти до болота, и тут из-за небольшой рощицы выковыляли наши враги. Шли они медленно, брезгливо-безразличное выражение застыло на их одутловатых лицах. Время от времени то один из них, то другой разевал рот, оглашая окрестности громкой отрыжкой. На наше счастье Добрый Барин вывел нас так, что эта мерзкая компания оказалась от нас с подветренной стороны и вонь от гниющих заживо тел нам не грозила. Но даже один вид этих гадких тварей вселил в нас страх, так что наш отряд даже немножко попятился. Но тут наш предводитель взмахнул своим мечом и крикнул: «Заряжай арбалеты!» Этот крик вывел меня из ступора; я упёр самострел в землю и натянул тетиву. Выхватив из колчана болт, я изумился: стрела покалывала руку, как иногда бывает, когда снимаешь шерстяной тельник . Положив самострел на плечо, я прицелился в показавшуюся мне наиболее мерзкой рожу и, затаив дыхание, выстрелил. Болт впился богомерзкому еретику прямо в лоб! Тот издал короткий визг и, повернувшись, побежал назад, однако шагов через двадцать свалился, да так и остался лежать. Ещё нескольких бесоугодников поразили болты, посланные другими стрелками. Такого результата мы, наслушавшиеся разных страстей про их неуязвимость, не ждали. Но теперь мужики воодушевились и с гиканьем вслед за барином направились на врага. Но не успели они полпути пройти, как из кустов такой урод вылез, что если б я в него целился, то точно блевотиной своей захлебнулся! Но мне и того, что я, не присматриваясь, увидел, на всю жизнь хватило!
По всему видно, что в лучшие свои годы он был рыцарем. Но теперь его доспехи мертвенно-зелёного цвета все потрескались, и некоторые куски брони держались, похоже, лишь на гное, выступавшем из трещин. Вооружился он мерзким подобием кистеня: полупрозрачной соплёй в полтора локтя, внутри которой непонятным образом держался череп. В другой руке он держал самострел, тоже сделанный с хавоситсокой выдумкой: на плечи этого самострела были нацеплены чёрные перья, так что они стали похожи на крылья. Между «крыльями» находилась воронья голова, из раскрытого клюва которой и вылетел болт, когда чумной рыцарь навскидку ,не целясь, выстрелил в барина. Но тот лишь взмахнул мечами – и остатки стрелы под ноги упали.
Не дожидаясь, пока главарь снова натянет тетиву, барин в мгновение ока подскочил к нему и пуще прежнего завертел мечами. Ну, тот попробовал соплёй своей отмахиваться, да клювом вороньим, что у него на самостреле, тыкать, да куда ему против нашего барина! Сквозь сверкание клинков мы и не разглядели, как барин его ухлопал. Вот только стояла мерзкая туша – а вот уже на земле валяется!
Ну, тут наши вконец расхрабрились и чуть не бегом помчались бить тухляков. Но те не сильно огорчились потере предводителя и не думали бежать. И, когда наше воинство добежало до их рядов, они дали нам достойный отпор. С полдюжины наших убили: Иржи Косого; Курта; мельникова сына Бориса; Марека, который за оврагом жил; Ивара - бортника и Йозефа. Я не придворный сказитель и даже не бродячий музыкант, как ты, и не умею красиво про битвы рассказывать. Да и не разглядел я ничего толком: нам то, стрелкам, барин приказал в драку не ввязываться. Так что ты, если захочешь сказ там, или балладу про Доброго Барина сочинить, что-нибудь сам придумай, погероичнее. Я только видел, как мужики замахивались. Сначала несильно – боялись гноем из вражьих ран забрызгаться, а потом разошлись, как на молотьбе. Ведь, как ты уже, наверное, успел догадаться, барыня нам оружие заколдовала. Вот оно раны чумоходам и прижигало, будто его докрасна раскалили. А барин, он тоже в стороне не остался – как врубился во вражескую толпу, так и пошел сквозь неё. Один, почитай, половину уродов нашинковал!
А когда мы с ними разобрались, то древками трупы в кучу стащили, нарезали на болоте торфу, да и сожгли.
Вернулись мы назад к ночи того же дня. А в деревне нас уж ждали: на барском дворе столы расставлены, бочки выкачены. И бочки то, и винные, и с мёдом с клеймом нашего прежнего барина. Мы то догадывались, что в тайных подвалах у него запасец имеется. Как он дёру дал, мы по замку со свечками лазили и стенки простукивали, да так ничего не нашли.
Солнце уже зашло, но во двор столько светляков слетелось, что читать можно, если умеешь, конечно. Сели мы за столы и собрались было есть, как вышла к нам барыня да с напускной строгостью спрашивает: «А руки вы мыли?». Мы вскочили, да как малые дети побежали к колодцу руки мыть, а она нам вслед смеётся…
Трактирщик улыбнулся и за старческими его морщинами на миг привиделось мне мальчишеское лицо, но тут же его сменило скорбное выражение.
- К началу зимы мы на вырученные от продажи зерна церквушку нашу отстроили, да и свои хаты подправили. В общем, жить бы дуракам, да радоваться, но вспомнила Матушка-Церковь, что нету в нашем приходе священника. Вот и прислали к нам попа Табрания. Был он всего лет на пять меня старше и у него прям на лице было написано, что жаждет он нести Свет Истинной Веры всем заблудшим. И с первой же проповеди, вместо того, чтобы, как священнику и положено, убеждать прихожан господ слушаться да оброк с десятиной платить, стал он нашего барина клеймить. Он-де и в церковь не ходит, и колдует, и имя у него - не выговоришь. Сначала мало кто прислушивался к его словам, но всё ж таки не зря их в семинариях языком болтать учат. И разделились наши: у кого память покороче да уши подлиннее, поповскими словами говорят, остальные – помалкивают.
А Табрания зло берёт, что не все на его стороне. И вот однажды, после проповеди, которую он, видно, долго готовил и на которую сильно надеялся, смотрит он: а народ особо не воодушевился. Подпевалы, конечно, в рот ему смотрят, а вот с задних рядов и храп слышен. Эх, и разозлился он. Молот свой схватил, крикнул: « Смерть хаосопоклонникам и вероотступникам!» и – из церкви прямиком к барской усадьбе. Ну и все, кто проповедь слушал – за ним: кто хочет торжества Истинной Веры, кто – посмотреть, что барин с попом сделает, а кто – просто так.
Подошли мы к воротам, а барин с барыней уже ждут нас. Он стоит руки - на груди скрестил, без оружия, а она из-за его спины выглядывает. Выставил Табраний перед собой молот, да как закричит: «Поклонитесь, язычники, Зигмару – Богу Истинному!»
А барин окинул нашу толпу взглядом и спокойно отвечает: « Зигмару я поклонюсь, но с тобой его нет, а тебе я не поклонюсь!»
Рассвирепел Табраний, размахнулся своим молотом, да со всей дури барина и приложил. А тот и уворачиваться не стал! Упал как подкошеный. Табраний же вторым ударом барыню убил. Стоим мы, дурни, как громом поражённые, глазами хлопаем. Смотрим на тело барина, а у него уши то острые – эльф, значит, он был! И барыня тоже. Уж не знаю, почему они свой Зачарованный Лес покинули…
Живем мы с тех пор не худо, лишь в годовщину смерти Доброго Барина с заходом Солнца - из дому ни шагу. И не духа Доброго Барина мы боимся – за все сорок лет он не являлся, а совести своей. Да мог бы я, дурня кусок, из толпы выйти, да рядом с ними стать! Если б хоть один человек с ним рядом был, он бы этого попа голыми руками…
Голос старика сорвался, на глазах появились слёзы. Трясущейся рукой он разлил остатки морозянки по чаркам. Мы выпили по третьей.
