Insomnia
Клеменс бессильно упал навзничь. Натруженные руки саднило, в поясницу как будто воткнули раскаленную спицу, неровные бурные вдохи до боли растягивали грудную клетку, воздух жег перенасыщенные кислородом легкие. Но изнеможение тела и притупление чувств наполнило сознание блаженной пустотой, как будто черепную коробку кто-то тщательно стерилизовал стерев все мысли. Клеменс разжал сведенные судорогой руки, блаженно улыбнулся, и провалился в сон…
Фелис в сотый раз наклонился, привычно ощупывая карманы очередного покойника. По ранцам он больше не лазил – его собственный рюкзак уже был набит под завязку сухпаями и батареями лазганов. Теперь его интересовали вещи на обмен – курительные палочки, зажигалки, портсигары, четки из драгметаллов и ценных пород дерева, аквилы и прочая мелкая рухлядь, Император знает как заблудившаяся в солдатских карманах. Хабара сегодня хватало – весь склон сопки был усыпан трупами Гвардейцев вперемешку с Этими. Этих Фелис не трогал - с их полуголых трупов взять все равно было нечего, кроме амулетов, а до такого он еще не докатился. Нет, господа, Фелис Бардус не такой, он верный слуга Императора, да святится имя Его! Он никогда не будет брать эту Тёмную погань, будь она хоть из золота! Тем более сейчас, когда вокруг столько своего, честного имперского добра! Столько, что сегодня Фелис без особой настороженности смотрел на коллег-конкурентов, обшаривающих трупы неподалеку. Спустив, тем не менее, на всякий случай, с плеча укороченный лазган, мародёр обхлопал карманы очередного клиента. Гвардеец лежал скрючившись на боку, сжав сведенными в судороге руками торчащий из живота иззубренный клинок. Перемазанное грязью и кровью лицо застыло в смертной муке.
Фелис давно не обращал внимания на подобное: лики смерти – часть профессии. Нельзя сказать, чтобы ему нравилось быть мародёром, просто особого выбора у гражданского населения Бовицидия не было – либо грабь, либо сдохни, либо иди к Этим. Это стало доходить даже до командования Гвардии, которая поначалу безжалостно расстреливала подобных Фелису. Сейчас их просто отгоняли парой выстрелов в воздух, когда у войск Императора хватало сил и энергии заняться погребением павших. Впрочем, в последнее время это случалось все реже и реже…
Из блаженного небытия начали всплывать образы. Клеменс глухо застонал во сне от отчаяния и бессилия. Боги, Боги, за что вы так тяжко караете меня? Нет мне покоя, ни днем, ни при луне! Бодрствующая часть его Я попыталась вытеснить подступающие картины, провалиться обратно в черную пустоту сна, но вместо этого оказалась, как всегда, пойманной, зажатой, принужденной бессильно смотреть, видеть, ощущать. Так бывает в ночном кошмаре, когда понимаешь, что надо бежать, скрыться, но ноги твоей ипостаси в мире сновидений отказываются слушаться, и ты стоишь, словно в болоте, противно бессильный, неспособный управлять собой.
Как всегда, сначала перед глазами пронеслись, быстро тускнея, лица родных и близких. За ними пролетели, как осенние листья, образы его товарищей по взводу, живые и радостные. А затем невидимый хозяин этого театра начал предъявлять его корчащейся душе совсем другие картины, куда более яркие, яркие настолько, что казались явью, больше, чем явью.
Вот его друг Ларс, стоя на коленях в багровой пустоте, беззвучно раззявил в крике окровавленный рот, зажимая рваную рану на животе, из которой толчками хлещет неправдоподно красная кровь. Он кричит и кричит, и Клеменс видит каждую деталь, каждую черточку на его лице, каждую выступившую на шее и лбе жилку. Тогда, под Аррасом, он только мельком видел эту картину, скатываясь в противовоздушную земляную щель, а сейчас неведомый жестокий кукольник выудил её из глубин его памяти, и снова поставил перед внутренним взором, заботливо подчеркнув каждую черточку, каждый переход цвета, каждый оттенок, каждую мелкую детальку.
Ларса сменяет сержант Хартман – вот он стоит все в той же пустоте, но как будто перед строем, как всегда орет на кого-то, но слов не слышно. Из пустоты вдруг возникает огромный коготь, и как будто лениво, неторопливо поднимается над головой сержанта. Клеменс хочет крикнуть, как-то предупредить – но не может, как и тогда, на зараженной тиранидами Марне – язык присох к гортани, глаза расширились от ужаса. Коготь начинает опускаться, неведомый проклятый режиссер замедляет кадр, и Клеменс видит, как под напором заточенного хитина череп Хартмана сначала сминается, потом медленно раскалывается, половинки свода проминаются внутрь, вслед за лапой-лезвием ксеноса, розовая кашица мозга брызгает вверх, смешиваясь с осколками костей, волосами и ошметками скальпа, а коготь уже идет дальше, разрывая глотку в лохмотьях кожи и мяса, проникает в грудную клетку, разрубая, ломая, бесстыдно выставляя наружу, сквозь кожу, розовые ребра, рвет живот, обнажая разрезаемые белесые ленты кишок, не задерживаясь, крушит таз, и выходит наружу через промежность. Истерзанные половинки тела сержанта падают, одна назад, другая вперед. Клеменс не помнит, чтобы он видел все это тогда – его тело было слишком занято сдергиванием с плеча лазгана, а мозг парализован. Но, похоже, в жизни ничто не стирается из памяти бесследно.
За этой картиной следуют другие, сотни других. Разорванные на куски тела друзей и врагов, обугленные развалины, опустошенные поля. Клеменс чувствует, как его сердцебиение учащается, он бессильно скрежещет зубами, зная, какая картина ждет его дальше. И точно – адский оператор вдруг берет широкий кадр, и Клеменс видит себя, лежащего в блиндаже, без сна, всегда без сна. Его глаза широко раскрыты, белки красны от полопавшихся от бессонницы сосудов, руки и ноги нервно подергиваются. Клеменсу не нужна помощь незваного помощника, чтобы воскресить в памяти то, что стоит сейчас перед распахнутыми кровавыми глазами его прошлого альтер эго – он и так помнит это, даже во сне – всё те же картины, что пронеслись перед ним только что в мире кошмаров, только зримые въявь. Неожиданно Клеменс-прошлый в сновидении вскакивает, выхватывает из-за пояса штык-нож, и бросается куда-то в сторону, выбегая из кадра, а Клеменс-нынешний широко распахивает глаза, выдернутый из пучины кошмара воспоминанием о том, что Он-прошлый тогда сделал. Ему не нужен услужливый повелитель снов, чтобы помнить об этом, это воспоминание жжет его память каждую секунду бодрствования…
Фелис перевернул верхнюю половину туловища какого-то бедолаги и обыскал его нагрудные карманы. Ничего интересного – ручка, записная книжка. Взгляд равнодушно пробежал по первой странице:
Oh, I have slipped the surly bonds of Earth,
Не по нашему. Эх, жаль солдатику нижнюю половину оторвало! Видать, образованный был, такие часто с собой что-нибудь интересное таскают. Фелис выпрямился и осмотрелся кругом, но ничего похожего на нижнюю половину умника видно не было. Мародер равнодушно прошел мимо следующего солдата – взрывной волной с него сорвало всю одежду, и уже засобирался в обратный путь, но тут его привлекли очертания еще одного тела на краю большой воронки. Вокруг были разбросаны раскромсанные трупы других гвардейцев, а этот был на удивление цел. Фелис аккуратно пробрался через груду тел, и склонился над последним на сегодня клиентом. На нем была стандартная имперская униформа, только покрытая коркой крови и сильно изодранная. Фелис обшмонал карманы трупа, аккуратно отклеивая пропитанные кровью, присохшие клапаны, но ничего не нашел. Дойдя до горла, он приготовился рвануть воротник, в надежде найти на шее цепочку, на которой солдаты часто носят серебряных аквилы, когда понял, что что-то не так. Открытые, наполненные кровью, глаза трупа смотрели на него! Фелис набрал в грудь воздуха, приготовившись закричать, но тут почувствовал тупой удар, а потом будто бы что-то противно проскребло по позвоночнику. Посмотрев вниз, он с недоумением увидел иззубренный клинок, торчащий из своего живота. «Как у того солдата» - успел подумать Фелис, но тут рука трупа, держащая клинок, дернулась, и острие дошло до сердца. Острая боль пронзила тело, потом все померкло перед глазами.
Клеменс сморгнул кровь, которую мародер выхаркнул ему на лицо, когда меч дошел до легких. Задрав ногу, он содрал с меча навалившееся на него дергающееся тело, оставляя куски мяса на зазубринах клинка. Попробовал подняться. Мышцы тут же скрутило судорогой, мозг, казалось, стал на два размера больше головы, а глаза будто выдрали и насыпали в глазницы раскаленные угли. Он должен СПАТЬ!!! Будь прокляты эти сны, во сне и наяву! Клеменс заставил себя выпрямиться и осмотреться. Его рука крепче сжала меч. Ему был известен только один способ избавиться от снов - явь должна быть ярче них!.
Мародёры, бродившие по склону холма в поисках поживы, все, как один присели и в ужасе заозирались. Над полем смерти разнесся вой, полный ярости, усталости и безысходной тоски. Завывания накладывались друг на друга, переливались, и складывались в слова.
КРОВЬ КРОВАВОМУ БОГУ! ЧЕРЕПА ТРОНУ КХОРНА!
