Выкладываю очередной рассказ от Паладина Пола. На мой взгляд - лучшая из его работ, персонажи получились очень жизненными, а сам рассказ - грустным. Очень напомнило Quo Vadis...
Disclaimer: действие рассказа разворачивается в альтернативной версии мира Warhammer Fantasy Battles, отличающейся от официальной существованием христианского учения.
(исправил про пику и повтор слова "наливаться")
В тусклом свете масляных ламп помещение небольшой таверны казалось ещё более крошечным. Густые тени ложились на стены и древесные балки, превращаясь во мрак под столами и по углам. И только слабое золотое свечение выхватывало из полутьмы лица людей. Сосредоточенные, увлечённые, восхищённые. Все они слушали слова одного человека, стоявшего перед прилавком. Был он лет пятидесяти, с небольшой бородкой, чёрными с проседью волосами, убранными в хвост.
- ...Нет, так не будет вечно. Я вижу уже те дни, когда заблистают золотом символы нашего спасения, осеняя собой города рода человеческого. Но и сегодня сердце моё исполнено ликования... Почему, спросите вы. И отвечу: подобно Самому Спасителю мы укрываемся сейчас в этой корчме, ибо и Он во дни своего земного пришествия не знал места, где главу приклонить. Многие искали Его смерти, многие стремились убить Его прежде определённого срока. И после, когда Он оставил мир своей Церкви, Его святые ученики так же укрывались в горницах, совершая Вечерю.
- Такой вопрос, учитель... А будут ли эти, другие дни? Или быть нам вечно гонимыми и презираемыми, пока последнего из нас не найдут и не убьют подобно самому Спасителю? – проговорил мрачно пожилой горожанин с серебряной курчавой бородой.
Учитель улыбнулся:
- Будут, ибо никакие гонения не продолжатся дольше смерти, и никакая горница не утаит уже нашего духа. Помните слова апостола Лигоса: если мы умерли со Спасителем, то и жить будем с Ним, зная, что смерть уже не властна над Ним. Сеется в тлении, восстает в нетлении; сеется в уничижении, восстает в славе; сеется в немощи, восстает в силе; сеется тело душевное, восстает тело духовное...
И в этот момент с грохотом отлетела створка двери, лучи серого дня ворвались в помещение, растворяя тени мертвенно бледным светом, а с ними вторглись и тёмные силуэты людей, неразличимые для своих ошеломлённых жертв.
- Оставаться на местах!! – прогремел могучий властный голос, подавляя всякую волю, заставляя подчиниться. Голос отлично известный в Нульне, не раз оглашавший площади имперской столицы, когда толпы зевак ожидали в нетерпении своего любимого зрелища.
В сопровождении отряда милиции, в таверну ступил чрезвычайный уполномоченный представитель Нульнской директории Серебряного Молота, майор Ганс Цвигельхоф. Высок и статен, он был одет в тяжёлый, блестящий чёрной кожей плащ, из-под которого выбивался бордовый ворот рубахи. На голове – широкополая шляпа с пряжкой двухвостой кометы. На портупее – тяжёлая рапира с золочёной гардой и лакированным эфесом. А немолодое лицо его застыло суровой каменной маской, и пронзительные серые глаза не несли в себе ничего кроме стального холода.
- Именем святой Империи Сигмара! Все находящиеся здесь арестованы по подозрению в хаотических практиках. Выводим по одному!!
Милицейские, городские ополченцы в коротких гамбезонах, вооружённые палицами и короткими клинками, стали хватать ошарашенных людей и вытаскивать из таверны. На улице арестантов ждал глухой фургон с открытой дверцей. Поодаль, с обоих сторон улицы, уже толпились случайные свидетели, с опасливым любопытством следя за ходом облавы.
Учителя схватили одним из первых. Милицейский, коротко стриженый тип, с грубым перекошенным лицом, сгрёб пятернёй его ворот и толкнул, сбивая с ног, к выходу. Задержанный не упал только благодаря тому, что страж так и не ослабил хватки, держа его за шиворот.
Один из учеников, придя в себя после внезапного вторжения, среагировал незамедлительно. Молодой, весьма крепкий парень вклинился между учителем из милицейским, и широким, простецким махом ударил последнего в лицо. Страж, однако, тоже был не промах: тёртый калач, сполна познавший приключения столичных закоулков, он ловко ушёл в сторону и ударил палицей наотмашь. Глухо шлёпнула размозженная плоть, и парень рухнул навзничь, с залитым кровью лицом. Прямо к ногам Цвигельхофа.
Майор наступил кованым сапогом на грудь нечестивцу, в беспамятстве хватающему ртом стекающую кровь и, скривив в презрении узкие губы, потянул из ножен зашипевший клинок.
- Нет, господин! Нет... – Учитель, высвободившийся на несколько мгновений из рук милиции, бросился к своему заступнику, бросаясь на него сверху, тщась собою закрыть от удара. Стражи быстро оттащили арестанта и поволокли к выходу, однако майор всё же отпустил рукоять рапиры, и жестом приказал забрать оглушённого.
Цвигельхов пристально всматривался в лица выводимых людей, запоминая каждого, словно ставя тем самым незримое клеймо. Всякий в пределах Старого Света, удостоившись этого стального взгляда, мог считать себя заживо похороненным. Серебряный Молот настигнет его, где бы он ни был, и, если потребуется, чёрный майор сам найдёт меченого, и лично явится, что бы исторгнуть его из пределов этого мира. Впрочем, никто из этих нечестивцев и надеяться не мог на то, что бы ускользнуть из железной хватки Цвигельхофа.
Внезапно на каменном лице майора мелькнула тень удивления, или быть может растерянности, однако столь мимолётно, что никто не заметил, а если бы и заметил, то непременно решил бы, что показалось. Не таков был чёрный майор.
- Стоять! – приказал Цвигельхоф, когда мимо проводили молодого, достаточно дорого одетого в сиреневое парчовое платье, человека. Благородное лицо его отличалось тонкими, правильными чертами, брови были густы и черны как вороново крыло. Это был Каспиан, племянник самого Рибальда Таугерца, бургомистра Нульна.
- Юный Таугерц! Вы с ума сошли?!! – лицо майора исказила гримаса ярости, глаза нехорошо засверкали. Жестом он приказал милицейскому оставить арестанта, и схватив Каспиана за руку, отвёл его в глубь помещения.
- Что вы здесь делаете?! Неужели бургомистр не может обеспечить своему дражайшему племяннику достойный досуг, со шнапсом и шлюхами?! Или захотелось чего-нибудь эдакого, опасного? Нервы пощекотать?
Каспиан ничего не ответил, напротив, сначала понуривший голову, он неожиданно поднял лицо, расправил плечи, и посмотрел в глаза майору. Однако, держаться молодцом не вышло, Цвигельхоф столкнулся со взглядом перепуганного мальчишки, не более. Быть может, это и сыграло свою роль, майор хмуро посмотрел в окно, и проговорил уже тише:
- Я отлично знаю вашего отца, могу сказать, что даже во многом ему признателен. Полагаю, теперь он окажется у меня в неоплатном долгу, что может оказаться полезным... Поэтому, оставайтесь здесь, и не высовывайтесь, пока мы не отбудем. Я вас здесь не нашёл...
После того, как за спиной последнего арестанта клацнул замок фургонной дверцы, отряд милиции выстроился с обеих сторон от повозки. Следом из полумрака таверны вышел и майор Цвигельхоф. Закусив зубами мундштук потёртой трубки, он, щурясь от неяркого света, посмотрел на столпившихся поодаль зевак. Люди рассыпались, заспешив по своим делам...
В трясущемся чреве фургона не имелось никакого освещения, и запертые там люди находились в полнейшем мраке. Кто-то тяжело вздыхал, кто-то даже всхлипывал, слышались тихие слова молитвы...
- Да, попали как куры в ощип... Пиши пропало, сожжёт он нас. – раздался чей-то низкий голос.
- Не бойтесь, ничего не бойтесь... Не за то ли мы здесь, что собрались во Имя Распятого? – ответил ему Учитель.
- Да, отче, истинно так... – ответил голос молодого парня.
- Тебе может и так... А у меня семья, дети. Им-то как теперь?
- Не тревожься, Ральф, не веруешь ли, что всё в руке Его? Сподобишься единого венца с Ним, и не оставит твоих домочадцев без милости.
- Ну, теперь-то что, только так и остаётся думать. Всяко с крючка не соскочишь...
Фургон остановился только на окраине города, достигнув мрачной цитадели Нульнской директории Серебряного Молота. Проехав под арку, в вечно сырой и сумрачный внутренний двор, повозка расположилась задом к серой стене. Там, уходя в землю, уже чернел раскрытый проём дверцы цокольного этажа.
Арестантов стали высаживать и, одного за другим, заломив руки за спину, уводить в разверзшийся зев темницы. Вывели и парня с разбитым лицом, не заламывая ему руки, а поддерживая под них. Весь в запекшейся крови, он еле волочил ноги, до сих пор не придя в себя.
Последним из фургона вышел Учитель. Стражники так же скрутили его, и повели было вслед за всеми, но тут их остановил наблюдавший за процессом Цвигельхоф.
- Минутку. – проговорил он и присел на корточки перед арестантом. В лицо тому пахнуло крепчайшим табаком. - Ну что, Аэций? Может быть ты покажешь мне что-то из того, чему учил этих идиотов? Призови какого-нибудь демона, напади на меня... Я пришёл за грозным и ужасным чернокнижником, а нашёл жалкого слюнтяя. Видит Сигмар, я разочарован.
Выпрямившись, майор отошёл в сторону, и Аэция повели дальше. Но повернувшись, он бросил:
- Видит Бог, ты действительно обманулся, чёрный майор.
Но тут же колено одного из стражей выбило дыхание из подавшего голос арестанта.
Его вели по тёмному сырому коридору, выложенному сиз серого грубого камня, с низкими сводами, и чадящими в узких нишах факелами, дающими больше копоти, чем света. Мимо тяжёлых железных дверей, за которыми, порой, слышались звуки, издаваемые узниками. И кровь стыла в жилах от этих звуков: то низкий, утробный рык, то неясный говор на чуждом, зловещем языке, то нечеловеческий рёв, сквозь который проскакивали самые жуткие проклятья. Впрочем, если в этих стенах и были те, кто умел проклинать, то у них уже не было такой возможности. Серебряный Молот находил подходы к разным людям, и не только.
Наконец, у одной из дверей Аэция прижали лицом и грудью к холодной стене. Звонко лязгнул ухоженный замок, тяжёлая створка отошла в сторону, и узника ввели в его последнюю обитель.
Обычно свет не проникал сюда никаким образом. Лишь сейчас, пока дверь оставалась открытой, Учитель увидел тот же самый серый камень , по стенам, в полу, в потолке. Похоже, эту кладку нельзя было пробить, проковырять и прогрызть, даже если тебе на это отвели бы десятилетия.
В сыром углу ржавели вмурованные в пол кандалы, сковывавшие вместе запястья и щиколотки, так что узник мог сидеть в них либо на корточках, либо поджав ноги. Уже через минуту Аэций оказался именно в таком положении.
Уходя, один из стражников хотел было пнуть чернокнижника по морде, но случайно поймал его взгляд... и не стал. Всё же, у него была ещё семья, а взгляд этот заставил подумать о скором и страшном возмездии. «Это просто служба» - словно оправдываясь перед арестантом, подумал было стражник, но тут же выбросил эту глупую мысль из головы.
- Винс, как насчёт сивухи щас, а? Уже вечер, пора майору и честь знать...
- Вообще да, уже пора бы... Я не прочь.
Дверь закрылась, и в камеру хлынула холодная непроницаемая тьма. Она объяла Аэция, отрезая от всего мира и бытия. И ему показалось что и сама жизнь теперь кончена. Лишь мерное, раздающееся эхом падение капель где-то, говорило о том, что время ещё не остановило свой бег. А потом окованные ноги стали затекать и наливаться болью.
Аэций же, закрыв глаза, всеми силами старался обрести душевный покой. Он знал, что может оказаться здесь, и более того, иногда молил Бога об этом. В те минуты когда благодать обрушивалась неудержимым потоком, когда оглушала светоносными образами и разрывала сердце вдохновением. Тогда именно хотелось нестерпимо встать на сияющий путь мученичества, ведущий прямо к подножию Престолов Господних. Так как это сделал его учитель, святой апостол Лигос.
Аэций помнил его так, словно видел перед собой. Ничем не примечательный человечек: не высок, лысоват, слегка сутул и худощав, да ещё и еврейской породы. Однако в глазах его жило настоящее Небо, исполненное тепла и света. И хотелось смотреть в эти глаза до скончания века ,слушая его слова, всегда пылкие, трогающие, зажигающие сердца верой. Никто не сомневался, что апостол этот видел Бога, и был восхищен до седьмого неба ,ибо всё это оставило неизгладимый отпечаток на его лице, мыслях, действиях. Огонь горевший в его сердце заставлял его путешествовать по миру, не останавливаясь нигде надолго. Он основывал Церкви, он проповедовал в храмах и на капищах, он выступал на рынках и площадях. Его заточали в темницы, забивали на смерть, изгоняли и проклинали, но снова и снова пламя веры заставляло его возвещать Слово Божие.
И встретив Лигоса однажды, Аэций загорелся тем же огнём апостольской веры и следовал за ним всюду, становясь свидетелем утверждения молодых Церквей, которые Лигос ревностно соблюдал в чистоте и святости, уча, исправляя недостатки, поддерживая благочестие. Многие тысячи лиг прошли ноги апостола, и никто не знает сколько пар сандалий, брошенных на обочинах дорог, отметили его путь.
Аэций хотел бы пройти со своим Учителем весь его путь, но Господь судил иначе. Они расстались летом 65 года, когда апостол рукоположил его во епископа Вимерского, и пути их разошлись. Уже через два года скорбные вести достигли Киприсского княжества: в Ремасе апостол Лигос вместе с апостолом Кифой, приняли венец мученичества. А ещё через много лет, сам апостол явился своему ученику, и повелел ему идти в самое сердце Империи.
О, как же сложно передать то неземное волнение, охватившее сердце Аэция той ночью, когда он, едва оправившись от видения, поднял с постелей своих пресвиторов, и попрощавшись с ними, отбыл на север, не взяв с собой почти ничего. Сердце его безудержно билось, а в глазах стояли слёзы радости, ибо в ту ночь для него приоткрылась тайна небесной жизни. И путь к этой жизни начинался под распахнутым небом, усеянным звёздной россыпью, меж спящими садами и колоннами кипарисов, убегая далеко на север .
Воспоминания Аэция прервал звук открываемой двери, и тусклый свет, пролившийся из коридора, рассеял тьму.
Всё было готово для судебного заседания. Сам по себе зал был небольшой, но невероятно высокие своды, и огромный гобелен с имперским знаменем во всю стену, создавал в нём атмосферу довлеющего величия. Под гобеленом возвышались ступени президиума, застеленные красным ковром, сбегающим из-под тяжёлого длинного стола. За самим столом уже разместилась судейская коллегия, обвинитель и секретарь. Отряд имперских солдат, не менее двух дюжин человек, вооружённых пиками, разместился вдоль стен.
В центре президиума сидел главный судья. Ожиревший пожилой человек, с очками на оплывшем мясистом лице и вечно усталым взглядом, с недовольством рассматривал кипу документов, выложенных перед ним.
- Господин Майор... – проговорил он, изучая очередной лист. – Я решительно не понимаю, чем вызвано это безотлагательное заседание. Куранты ударят не позднее чем через пол часа... И я хотел бы успеть домой к ужину. У меня, между прочим, язва...
- Прошу прощения, господин Гумберг. Совершенно неожиданная удачная операция, редкая оказия... – равнодушно проговорил Цвигельхоф, пригладив дымчато-серые с проседью волосы. Он разместился слева от судей, положив свою шляпу с двухвостой кометой на стол перед собой.
- Дело в общем-то не сложное, рассусоливать не стоит... – качнул головой судья. – Но сделаем так... Сегодня решим вопрос собственно по чернокнижнику, а подельников оформим уже завтра.
Цвигельхоф болезненно скривился, и Гумберг посмотрел на него поверх очков.
- Господин Майор, неужели для вас так важно казнить их всех вместе, причём завтра же? К тому же я не гарантировал, что дело будет настолько простым. Вероятно, с некоторыми фигурантами всё окажется не столь однозначно... Так ведь?
В зал вошёл сержант, давая понять, что арестант прибыл. Гумберг кивнул и дал рукой знак, что всё готово. Конвой из четырёх воинов вывел на центр зала звенящего оковами Аэция.
- Итак... Двадцать восьмого дня гольцмоната, две тысячи четыреста двадцать первого года от Сигмара, в правление Дитера Четвёртого, слушается дело Аэция из Вимера, обвиняемого в распространении ереси хаоса на территории Империи. Слово предоставляется истцу, нульнской консистории Серебряного Молота, в лице чрезвычайного уполномоченного, майора Ганса Цвигельхофа.
Пока майор не взял слово, было слышно, как скрипит перо секретаря – маленького плешивого старика в очках с невероятно толстыми линзами.
- Уважаемая коллегия... Позвольте представить вам господина Аэция Белифора, он же Аэций епископ Вимерский, две тысячи триста шестьдесят третьего года рождения.
- Позвольте мне представиться самому, – раздался сильный и уверенный голос Аэция, совсем не похожий на голос того растерянного человека, которого Цвигельхов взял под арест менее чем пять часов назад.
Судья Гумберг скривился и, подняв тяжёлый молоток из лакированного дерева, трижды стукнул по столу, призывая подсудимого к порядку. Сержант из конвоя, не церемонясь, двинул Аэция древком алебарды в живот, так что тот припал на колено.
Цвигельхов совершенно спокойно продолжил:
- Киприсское отделение Серебряного Молота, предоставило нам материалы, позволяющие пролить свет как на эту личность, так и на её деятельность. Аэций Белифор родился в Киприсском княжестве, в городе Альбед, в семье успешного морского торговца. В восьмидесятых годах прошлого века он попадает под влияние Лигоса, тёмного пророка. Тот около двух десятилетий сеял смуту среди населения Пограничных Княжеств, Тилеи, и даже Эсталии, за что в конце концов и был казнён в Ремасе в девяносто шестом году. Попав под его влияние, Аэций следует за ним до девяностого четвёртого года, когда Лигос поставляет его своим представителем, или апостолом, в городе Вимере. Там Аэций успешно основывает собственную секту, которая продолжает существовать и до сего дня, находясь вне сферы влияния нашей консистории.
В четыреста пятнадцатом году Аэций покидает Вимер, с тем, что бы распространить свою ересь на территории благословенной Империи. Доподлинно известно о его деятельности в ряде городов Виссенланда, таких как Крейцхофен, Соннефурт, Вустербург, Виттенхаузен, Пфеильдорф и, наконец, Виссенбург. Стараниями Аэция в этих, и во множестве других малых городов, были образованы секты, исповедующие всю ту же вредоносную ересь.
- Господин майор... Не могли бы вы уже перейти собственно к этой ереси. – устало проговорил Гумберг, откидываясь на спинку кресла и заставляя её жалобно поскрипывать. Цвигельхоф, ничуть не смутившись, продолжил.
- Многочисленные свидетельства, а так же ряд признаний, полученных от самих еретиков в ходе проводившихся ранее дознаний, позволяют говорить, что мы имеем дело с новой, и весьма изощрённой разновидностью ереси хаоса. Одним из основных положений культа христиан, как они сами себя называют, является вера в распятого мессию. По заповеди этого своего месии, христиане должны регулярно пить кровь, надеясь таким образом избежать смерти. Как сообщают нам штатные осведомители, и это подтверждается изображениями, имеющими хождение среди самих еретиков, на своих собраниях они закалывают младенцев и их кровью питаются. Отдельные источники сообщают, что объектом поклонения еретиков является ослиная голова, которую те, однако, таят, как величайшее сокровище. Подробности этой мерзостной мистерии нам, к сожалению не известны. Помимо вампирического аспекта, культу христиан свойственна человеконенавистническая доктрина эсхатона, конца этого мира. Весь мир они почитают погрязшим во зле и достойном погибели, в том числе и саму благословенную Империю, и посему неустанно молят своё божество о гибели вселенной. Кроме того, среди христиан практикуются грязные вечери любви ,как они их называют, а по сути гнусное пиршество плоти, где они достигают единства в свальном грехе. Всё это подтверждается и тем, что сами христиане всегда таятся, любят собираться перед самым рассветом, в самый тёмный час, и строго следят, что бы никто кроме посвящённых не проник в тайну их мистерий. Будет ли какой культ скрываться подобным образом, если в нём нет ничего преступного? И, наконец, само по себе, учение христиан враждебно по отношению ко всем существующим культам, узаконенным в пределах Старого Света, и составляющим веру всех тех, кто тысячелетиями сражается с силами хаоса. Это касается и культа самого божественного Сигмара, против которого христиане так же выступают, и поносят его священную церковь, называя её языческой тьмою. Исходя из вышеуказанного, становится очевидно, что христианство есть злейшая и вредоноснейшая ересь, подрывающая священные устои человеческого рода и ведущая мир ко гибели.
- У вас всё, господин майор? – осведомился Гумберг.
- Полагаю да, Ваша Честь. Материалы свидетельств, письменные и вещественные доказательства предоставлены к рассмотрению судейской коллегии.
- Да, мы уже ознакомились, спасибо. – Гумберг поправил очки на носу. - Ну что-ж... Подсудимый, вы подтверждаете свою принадлежность к секте христиан?
Аэций выпрямился, расправил плечи, и всем стала заметна его необычайная статность, некое величие во всей его фигуре, даже несмотря на тяжёлые оковы. И голос его, звучный и исполненный неизъяснимой силы, снова наполнил зал:
- Я служитель Единого Господа Христа Спасителя, Чьё Имя начертано в моём сердце, и с упованием на Него ношу звание христианина.
Снова заскрипело перо, фиксируя слова подсудимого.
- Подсудимый, признаёте ли вы то, что христиане пьют человеческую кровь?
- Мы, христиане, причащаемся одной крови нашего Господа, что бы иметь Жизнь Вечную. Что же до употребления нами крови младенцев, то это ложь и клевета.
Гумберг с интересом качнул головой.
- Откуда же вы берёте эту кровь вашего «господа»?
Здесь Аэций промолчал.
- Секретарь, отметьте, что подсудимый промолчал. – сказал судья. На лице Цвигельхофа появилась еле заметная улыбка.
- Подсудимый, что есть упомянутая ослиная голова?
- Басни глупцов, какими пугают детей.
- Подсудимый, признаёте ли вы то, что христиане желают конца этого мира?
- Христиане желают Спасения всем, и нового неба, и новой земли, где не будет более ни греха, ни смерти, но одна только Жизнь и радость о Господе.
- Подсудимый, вы не ответили на вопрос. Христиане желают конца мира?
- Мы желаем обновления мира, который ныне лежит во зле.
- И благословенную Империю вы так же считаете злом?
- Много в Империи блага, и светлых людей, но не знаете ли сами, что смерть и ужас властвуют в ней, ибо и сама она поражена грехом. И если не обратится к Свету, падёт под натиском хаоса.
- И тогда, по вашему, наступит обновление мира?
- Обновление мира неизбежно. Падет ли Империя или нет.
- Вашему богу не нужна Империя?
- Вашей Империи нужен Бог.
- Подсудимый, признаёте ли вы то, что христиане практикуют разврат на своих собраниях?
- Кто говорит так, похоже, и сам бы желал участвовать в подобных действах, посему и приходят ему в голову столь дурные помыслы.
Снова Гумберг взялся за молоток, и сержант с ещё большим усердим ударил подсудимого древком пики. Аэций согнулся и присел, но стражники его быстро подняли на ноги.
- Соблюдайте порядок, подсудимый . Отвечайте кратко, да или нет.
- Подсудимый, почему христиане так тщательно скрывают свой культ?
- Церковь открыта для всех, кто желает Спасения. Тем же кто хочет тайн и зрелищ, не место среди нас. Это не цирк, и не дешёвое увеселение.
- А по вашему, церковь Сигмара это цирк, если она не прячется подобно вашей секте?
- Не существует иной церкви, кроме Церкви Господа нашего Христа Спасителя. Собрания людские блуждают во тьме язычества, поклоняясь собственной твари, делаясь посмешищем даже для демонов. Тщетна борьба с хаосом, когда хаос в головах самого народа. В каждом посёлке у вас свои божки, в гаждом городе и в каждой стране. Поклоняются всему, и с готовностью внемлют всяческим басням. Отсюда и зло, и смерть, и болезни. Господь, создавший самое бытие, устал попускать вам скорби, дабы вы обратились , но вы не желаете ничего знать. Вы считаете Империю святой, и себя праведными, а правды противитесь. Вы боретесь с хаосом ,а уже ему покорились. И я говорю вам: не примите благовестия Христова , и тогда не будет для вас оправдания. Империя вознесённая до неба, до ада низвергнется, и земле Содомской отраднее будет в день суда, чем этой стране! Христос Спаситель – единственная ваша надежда!
В зале повисла звенящая тишина. Придя в себя, Гумберг запоздало постучал молотком по столу, и сержант нанёс дежурный удар. Аэций упал на колени, корчась от нестерпимой боли.
Судьи о чём-то быстро переговорили, и Гумберг провозгласил:
- Полагаю, факт ереси доказан. Заключительное заседание переносится на завтра...
Последний удар молотка ознаменовал собой окончание заседания. Аэция повлекли к выходу, майор мрачно посмотрел на встающего из-за стола судью.
- Господин майор, вынужден вас огорчить. Мне действительно пора... Сегодня дома мне обещали чудное оленье рагу. – проговорил Гумберг.
Вернув Аэция в камеру, стражники отчего-то не стали приковывать его к полу, хотя радости от узник он так и не испытал. После усмиряющих действий сержанта у него нестерпимо саднила печень, отдавая вспышками боли при каждом движении. Дойдя потихоньку до сырой стены, он сел, оперевшись на неё спиной. В таком положении побои действительно причиняли меньше страданий. Относительный покой и совершенный мрак подействовали успокаивающе, и уже через минуту Аэций склонив голову, задремал.
Разбудил его лязг двери. Снова стражники подхватили его под руки и повлекли куда-то, не говоря ни слова. Вскоре Аэция ввели в просторное помещение, оборудование которого красноречиво свидетельствовало о его предназначении. Здесь имелось несколько деревянных столов с прилаженными к ним устройствами, а так же иные приспособления, принцип действия которых был не всегда понятен, но все они служили для того, что бы причинять человеку боль.
Огромная жаровня в дальнем конце камеры переливалась светло-алым блеском раскалённых углей, и окрашивала стены багровым отсветом, наполняя всё душным жаром. На лицах вошедших моментально выступили крупные капли пота.
В помещении уже находился некто. Огромных размеров человек, жирный, обнажённый по пояс, в чёрном капюшоне-полумаске и с огромным уродливым ртом на тяжёлом подбородке.
- Здорово, мужики! – пробасил он.
- Привет Гарлик... Мы тут тебе клиента доставили. – усмехнулся сержант.
- Да знаю уж, сказал майор. Ну располагайте штоль, не досуг мне, ещё всю ночь работать.
Стражники приказали Аэцию раздеться до нага, затем подняли его руки и заковали в кандалы, свисающие с потолка.
- Ну, бывай. – сержант махнул палачу рукой, и воины удалились.
Аэций почувствовал, как страх овладевает им, заставляя сердце бешенно колотиться, сковывая грудь, не давая дышать.
Гарлик подошёл к нему и, пахнув смрадным чесночным дыханием, проговорил:
- Боишься, несчастный? Правильно боишься... Гарлик своё дело знает... – палач, тряся бледным жиром, подошёл к стойке с разнообразными инструментами, вроде крюков, гарпунов, и штырей, вынул один, но, осмотрев поставил на место. Затем куда-то направился.
– Та-а-ак... Скажу тебе сразу, можешь меня ни о чём не молить, и ни в чём не признаваться. Признаваться будешь вон завтра, там, наверху. – Гарлик ткнул ручищей куда-то вверх. – Там и кайся ,тогда больше со мной не увидишься. А моя задача состоит в том что... в том что... состоит задача...
Палач принялся что-то искать, деловито оглядываясь. Потом поднял какое-то ведро ,с торчащей из неё рукоятью, и потащил его к жертве.
- Да! Задача моя состоит в том, что бы у тебя не возникло желания видеться со мной снова. А так же, что бы его не возникло у твоих подельников. Работать будем долго, ибо я сыт и выспался. Пум-пум-пум... пум-пум-пум.. тары-бары-пум-пум-пум...
Напевая свой жуткий нехитрый мотивчик себе под нос, Гарлик одел толстые стёганные перчатки по локоть, подошёл к жаровне и, крякнув, снял с решётки котёл с бурлящим и парящим кипятком.
- Перед приготовлением, продукт необходимо обдать чистой и тёплой водой...
Аэций зажмурил глаза. Он в ужасе зашептал слова молитвы, судорожно, неистово...
- Господи, Крепость моя... Помоги мне, Господи... Спаситель мой ,помоги мне, Свет мой...
- А...Молишься? – хохотнул Гарлик, заходя с котлом к нему за спину. - Молись, молись... Но орать, говорят, больше помогает.
Аэций продолжал молиться и всё ждал ,когда же отступит этот ужас, который сам по себе уже был болью, но он не отступал. Хотя Господь всегда помогал своим детям... Сердце билось и билось ,бешенно неистово, в горле стоял тяжёлый ком, руки в оковах колотились крупной дрожью.
- Господи... Господи... Где Ты, Господи?
- Н-н-на! – палач с натугой выбросил котёл вперёд, и струя кипятка ударила в спину Аэцию.
Мир погас во вспышке простой страшной боли, ударившей в голову, оглушившей... Аэций кажется оглох, но не знал отчего. Он висел на руках, и кровь сбегала по ним, от самих впившихся в кожу браслетов. А в воздухе всё ещё висело звенящее эхо его собственного вопля.
- Господи... Господи... – повторял он, уронив голову.
- Так... Теперь нужно аккуратно удалить кожу... – проговорил Гарлик, взялся за рукоять торчащую из ведра, и извлёк оттуда свою плеть-семихвостку, вымоченную в рассоле. С широким взмахом он ударил ею, словно страшной дланью, срывая остатки обваренной кожи с живого человеческого мяса. Из пробежавших по оголённым мышцам рубцов заструились струйки крови... И снова крик жертвы отразился от стен камеры. Соляной раствор жёг ободранную спину, и страшная боль никак не отпускала.
- Господи!... Господи!... Спаситель мой!... – из глаз Аэция текли слёзы, но он не знал об этом.
И снова удар, и новая волна боли, разорвала сознание, накрывая предыдущую. И так удар за ударом, волна за волной. Всё утонуло в боли и страшном крике терзаемого живого существа.
Цвигельхоф сидел перед камином, откинувшись в своём старом, жёстком кресле, оббитом потёртой кожей. В руке его парила кружка с крепким глинтвейном, старые раны почти не тревожили и всё, казалось бы хорошо. Немного раздасадованный задержкой в судопроизводстве по делу Аэция, он однако уже успокоился. Действительно, не было особенно никакой разницы, сожгут ли мерзостного культиста завтра или послезавтра. Просто это охотничий азарт подстёгивал инквизитора, требуя расправы здесь и сейчас. Но можно ведь и подождать, теперь никуда не денется ни добыча, ни очередное дело в послужном списке.
Ордена на ленте не бывают лишними. Именно они являют собой всё, чего чёрный майор добился за свою долгую службу, в них же он оставит память по себе, когда их понесут на подушках за гробом. Он старел и чувствовал это, и новые ордена ,один за другим, были для него пульсом собственного сердца: один, ещё один... И когда их не станет больше, тогда не станет и самого Ганса Цвигельхофа.
В дверь постучали.
- Да. – ответил Цвигельхоф, смотря как пляшет рыжее пламя.
- Господин майор, к вам с визитом господин Таугерц. – доложил тщедушный эконом в потёртом камзоле и с моноклем на глазу.
- Бургомистр? – майор резко оторвался от спинки кресла.
- Нет его сын, господин Каспиан Таугерц.
- Хм... Что ему ещё надо?.. Ну пусть заходит.
Через некоторое время вошёл Каспиан. В неприметном плаще, раскрасневшийся, с растрёпанными волосами.
- Чем обязан? – Цвигельхоф, не вставая, пригубил глинтвейна.
- Я должен с вами переговорить, господин майор... – голос молодого человека был взволнован.
- Я вас слушаю.
- Господин майор, произошла чудовищная ошибка. Я расскажу вам всё, только помогите им... нам... – запинаясь, проговорил Каспиан.
- Юный Таугерц, вы определённо рехнулись. Самая лучшая помощь, какую я могу оказать кучке еретиков – отправить их в пекло как можно быстрее. И об этом я, как раз, позаботился. Если вы так желаете быть с ними, я могу это устроить, однако мне бы этого не хотелось. – глаза майора заледенели.
- Позвольте мне объяснить вам, кое-что... Они не враги...
- Предоставьте решать это мне, юноша. Если у вас всё, то можете быть свободны. И не выводите меня из себя...
- Вы жестоко ошибаетесь, господин майор! – неожиданно для самого себя юноша возвысил голос. - Мы ненавидим хаос ещё сильнее, чем вы... Мы с вами... Мы знаем, что делать!
- А что ты знаешь о хаосе? - Цвигельхоф поднялся с кресла и поставил кружку на камин. – Что ты видел, мальчишка, что бы судить о нём? Думаешь твой «учитель» умеет бороться с ним? Да чёрта с два! Он и есть этот хаос... Я за свою жизнь пережёг наверное сотню таких сладкоголосых проповедников! Каждое их слово – яд, лишающий разума. Они говорят, а матери приносят своих детей в жертву. Они проповедуют, а крестьяне жгут храмы и убивают священников. Они – пророки последних времён, которым не терпится ввергнуть мир в хаос, они приготавливают пришествие своего «мессии», разлагая Империю изнутри, уничтожая всё святое!!
- А что вы знаете о христианах? Выслушайте меня, господин майор! Выслушайте, самого христианина, а потом судите!
- Глупо... Глупо и недальновидно, юный Таугерц. В следующий раз я не прощу вас. Если вы не оставите это безумие, я поймаю вас снова ,и сожгу как и ваших единомышленников.
- Но сначала выслушайте меня.
- Ну что-ж... Извольте. Располагайтесь, плащ повесьте вон там...
- ...Господин Майор. Как было передано нам, и в чём мы сами убедились, около века назад, на землю пришёл Бог. Но не такой бог, в каких верят люди, но единственный Бог, который создал весь мир и самого человека. Он пришёл, что бы спасти нас, людей от смерти...
- Каким образом?
- Он умер за наши грехи, из-за которых смерть и и хаос существуют в мире. Когда иудеи предали Его на распятие, Его кровь омыла наши грехи, и теперь, мы сильнее, чем смерть.
- Юноша... Смерть настигает всех, даже богов. И тем более жалких еретиков, в чём вы сами сможете в скором времени убедиться.
- Но мы христиане не умираем насовсем. Можно разрушить наши тела, но наши души бессмертны. А потом, когда Спаситель вернётся на землю, мы воскреснем, так же как он воскрес.
- А остальные умрут...
- Без Спасителя умрут. Вы правы, всех настигает смерть, но Спаситель дарует жизнь.
- И для этого вы пьёте кровь?
- Его Кровь, под видом вина. И Его Плоть под видом хлеба...
- То есть как под видом вина и хлеба? – Цвигельхоф поднял бровь.
- Ну каждое наше собрание Учитель берёт хлеб и вино, и они становятся Плотью и Кровью Спасителя.
- В самом деле? И вы поедаете тело своего бога? По меньшей мере, это мерзко...
- Ну это действительно Плоть Спасителя, но она сохраняет вид хлеба, что бы мы могли вкушать...
- То есть вы едите хлеб и пьёте вино, и считаете ,что это плоть и кровь вашего спасителя? – чёрный майор нахмурился.
- Да, мы верим в это. И это так.
- Проклятье... Жалкие глупцы... – проговорил Цвигельхоф уже сам себе. – Но не более... А что у вас за вечери любви?
- Ну это простая трапеза, после Причастия, мы приносим из дома всякой снеди, у кого что есть, и делим её на всех. Учитель рассказывает нам что-нибудь, мы тоже общаемся... Как одна семья.
- А чему он учил ваш спаситель? Просто есть хлеб и запивать вином? Если так, то у него много последователей, поверь мне... – Цвигельхоф впервые усмехнулся.
- Кроме Причастия Плоти и Крови, мы должны подражать Ему в жизни. Любить всех, поступать с другими так, как хотим, что бы поступали с нами, не копить богатства, и молиться Богу всегда.
- О конце мира?
- О спасении мира. Что бы Спаситель пришёл, и не было больше смерти и хаоса, и что бы все мы воскресли. И что бы все люди пришли ко Спасителю и тоже спаслись.
- Даже северяне и слуги хаоса?
- Мы желаем, что бы все отвратились от хаоса, что бы все пришли к Свету. Но придут ли, это один Бог знает.
- Скорее я к ним приду... – майор задумчиво посмотрел в окно. На сумеречном стекле появлялись, одна за другой, капли дождя.
- Понимаешь... – продолжил он, не поворачиваясь. – Даже если и так. Даже если вы – кучка благодушных придурков, трескающих хлеб и запивающих вином... Империи вы не нужны. Сигмар реально спасает, на поле боя, где льётся кровь, где воины орут его имя, и умирают с ним на устах. Там его сила. И Алрик, будь он не ладен... А ваш Спаситель нарушит хрупкое равновесие, Он нов, а значит опасен, и не нужен, Он принесёт раздор в нашу Империю... Но это не важно. Я обещаю, что более никогда не буду гнать вас, пока вы сидите по своим норам и едите эту Плоть и Кровь. Но твои друзья... Думаю им уже не помочь.
- Быть может это что-то решит. – Каспиан достал из плаща увесистый тяжёлый кошель и протянул майору. Цвигельхоф долго смотрел на подношение, затем всё же взял...
- Сколько здесь?
- Сто пятьдесят гульденов...
- Вероятно, и решит...
Он снова стоял на залитой солнцем траве, в маленьком садике за домом. Мама в белой тунике присела на корточки, и смеясь, протянула к нему руки. Она была красива...
- Ну, Аэций, малыш, иди к маме!
Он побежал к ней навстречу, оказался в её объятиях...
...И всё утонуло во тьме. Что-то ударило в нос нестерпимой резью, и сквозь пелену слёз он увидел грязную губку, промоченную уксусом, у себя перед лицом.
- Ну что? Молитвенник? Не уходи, мы ещё не закончили!! – раздался откуда-то весёлый голос Гарлика. Спина горела, и боль становилась всё сильнее. А потом новый удар вернул его в ад.
- Господи... Спаситель мой...
- «Господи-господи», надоел уже право слово... – проворчал палач. – На ещё!
Уже на рассвете дверь в камеру отворилась и двое стражников затащили бесчувственное тело, влачащееся ногами по полу.
- А кровь всё равно тянется...
- Да... Хреново Гарлик ему раны прижёг-то...
- А чего там прижигать? Если только целиком в углях запечь... – стражники рассмеялись, бросили узника на пол и вышли.
Аэций долго ещё лежал без сознания, хотя его и колотило иногда приступами мелкой дрожи. Кровь почти перестала стекать сквозь холщовую рубаху, напитав её до тёмно-багрового цвета.
А потом он медленно открыл затуманенные глаза и долго смотрел во тьму. Боли уже не было, и самого своего тела он не чувствовал и подумал даже, что уже умер. Но где же тогда Господь? Где Спаситель, на Которого он так надеялся и за которого пострадал? Он так и не пришёл, ни тогда когда был ему так нужен, ни сейчас, когда пришло время принять своего мученика. Ничего, просто холодная тьма. Значит ли это?... Нет. Аэций знал, что будет смотреть во тьму и ждать Его вечно. Ибо Он есть.
- Мир тебе.
Аэций не поверил, что услышал что-то. Но внезапно ощутил, как чья-то легкая длань легла на его волосы.
- Блажен ты, друг Христов. Встань.
Аэций попытался подняться, но страшная боль вернулась, ибо от спины со всеми её мышцами не осталось ничего, кроме кровяного месива. Тогда некто взял его за плечи, и усадил. Повеяло тонкой прохладой, и разум истерзанного человека наполнился ясностью. На него, сквозь тьму, смотрели чьи-то незримые глаза, но он не только знал об этом, нои каким-то образом понял что они бездонны, и блики вечного Света играют в их небесной синеве.
- Твой Господь ждёт тебя, блаженный Аэций, и ни одно слово твоё не прошло мимо Него. Но будь мужественен, и понеси крест свой до конца, и тогда Он Сам встретит тебя на блистающем пути святых.
- Верую во Христа Господа, и Ему жизнь моя... – прошептали истрескавшиеся губы.
- И святой Лигос передаёт тебе целование, и чает видеть тебя. Испей же, во Имя Господа Христа Спасителя.
Холодный край незримой чаши коснулся окровавленных уст, и благодатная сила заструилась по измождённым членам полумёртвого тела.
- Вы с ума сошли, Цвигельхоф? Не то что бы так вопросы не решались, но от вас, признаться, не ожидал... – судья Гумберг сидел за столом в своём кабинете, а напротив него, в кресле, расположился майор.
- Я полагаю, что вина этих людей минимальна. Если учесть, что они раскаиваются в своём заблуждении, присягают на верность Империи, а так же делают взнос в пользу казны, можно дать им и условное наказание.
- Вы уверены, что они раскаиваются? – судья ещё раз бросил взгляд на ящик своего стола, куда минуту назад сгинул очередной кошель, правда наредкость увесистый.
- Как видите... Предлагаю не тянуть с этим, и оформить надлежащие документы заочно. В конце концов, все издержки вполне покрываются суммой взноса.
- Ну... Хорошо, господин майор... Я переговорю с коллегами, сегодня к вечеру вопрос будет решён. Однако должен оговориться сразу, с Аэцием Белифором всё гораздо сложнее. Во-первых, он выступает в роли организатора группы, причём убеждённого, и протокол заседания однозначно свидетельствует о его виновности. Будет сложно найти аргументы для снисхождения по этому делу...
- Вчера я попросил Гарлика провести с ним разъяснительную работу. Думаю, сегодня заседание пройдёт в несколько ином ключе.
- Вполне разумно. Если подсудимый пойдёт навстречу, я предложу ему принудительные работы, скажем в Серых горах...
- Мудрое решение.
Когда дверь открылась, и отряд стражников вошёл в камеру, на лицах их отобразился ужас.
- Добрый день, полагаю. – Аэций стоял перед ними и улыбался. Румяное лицо его, обрамлённое аккуратной бородой, светилось здоровьем и жизнерадостностью, глаза сияли.
- К стене, проклятый колдун! – мечи воинов направились на узника.
Когда его ввели в зал заседаний, там повисла напряжённая тишина. И Цвигельхоф, и Гумберг вглядывались в статного человека, уверенно вышагивающего, несмотря на оковы, выглядящего лучше отдохнувшего на эсталийский курортах вельможи. Все знали Гарлика, и весьма редко его гости могли передвигаться на утро без посторонней помощи, а частенько и вовсе не являлись по состоянию здоровья уже никогда.
- Приветствую вас, господа судьи, и вас, господин майор! – раздался голос Аэция. – Благодарю вас за этот день моей жизни, когда я смогу исповедовать пред вами веру в Господа моего Христа Спасителя!
Сержант уже занёс древко для привычного удара, но судья не брался за молоток, но смотрел на этого странного человека.
- Болью и страхом тщились вы отвратить меня от моей веры, и покорно признать вражьи наветы! Но знайте же, что Спаситель, пришедший в мир спасти людей от греха ,проклятия и смерти, даровал своим детям великую силу. И самый ад не страшит нас, что же могут сделать нам ваши устрашения?! Безумцы! Вы погубите моё тело, но я снова обрету его, а душам вашим кто поможет? Когда умрёте, хаос поглотит их, и не помогут вам ваши боги ,которые суть тварь, как и вы. И если не обратитесь к Свету, мне жаль вас! Уверуйте же во Христа Спасителя, Который создал нас, пришёл в этот мир, умер на кресте, и воскрес во славе, даруя и нам быть причастниками Его страшной Жертве и Воскресению! Богов же ваших отвергнитесь, ибо боги ваши - суть бесы!
Здесь уже молоток застучал, и сержант всё же ударил Аэция в живот. Но странное дело, подсудимый лишь слегка склонился, как бы в сдержанном поклоне, и продолжая улыбаться поднял лицо.
- Спокойно! – гневно выкрикнул Гумберт. Обычное усталое выражение на его лице сменилось гримасой ярости. – Подсудимый, говорить будете тогда, когда я прикажу вам это, и не иначе! Вам ясно?!... Двадцать девятого дня гольцмоната, две тысячи четыреста двадцать первого года от Сигмара, в правление Дитера Четвёртого, продолжается слушание дела Аэция из Вимера, обвиняемого в распространении ереси хаоса на территории Империи. В ходе минувшего заседания судебная коллегия пришла к выводу, что вредоносность ереси, распространяемой Аэцием Белифором, была доказана. Итак, подсудимый! Вы признаёте себя виновным в человеконенавистнеческой ереси христианства, противной Сигмару и всем богам благословенной Империи?
- Безумец! И сам Сигмар стыдится тебя, ибо и он ведал Господа, ты же дальше носа своего не видишь. Нет богов кроме Господа Спасителя!
Гумберг, ударил молотком, повернул раскрасневшееся лицо к Цвигельхофу и произнёс трясущимися губами:
- Ведьмак...
Цвигельхоф сидел в своём кабинете и, щурясь, потягивал терпкий сизый дымок. Солнечные лучи струились через большое стрельчатое окно с витой чугунной решёткой, ложась на малиновый бархат стола, на грубое лицо майора с трёхдневной щетиной.
Он выпускал дым носом, затягивался, и всё пытался понять это странного человека. Нет, опыт подсказывал, что это не тот случай, какой мог бы быть понят. Не чернокнижник, не хаосит, но и не флагеллянт, тронувшийся умом. Кто-то другой, каких не было прежде... Слишком разумен, но разумен как-то иначе, против всяких законов человеческого разума. Он словно бросает вызов всему миру, но не с отчаянной храбростью, а с тем же беспечным спокойствием, с каким давят ботфортом таракана. Этот Аэций был уверен, что он сильнее всего и вся, и сегодня, глядя на него, Цвигельхоф почти усомнился, не так ли это на самом деле. Почти... Но определённо в этом человеке была невероятная сила. Определять силу на глаз майор умел как ни что иное, ибо от этого часто зависела сама его жизнь. И здесь он увидел мощь, заставившую его насторожиться. Всё это было чрезвычайно странно, непонятно... И во всём этом стоило разобраться.
Уже через пол часа он сидел в комнате для допросов, с грубыми каменными стенами, маленьким окошком, выходящим над самой землёй, и простым деревянным столом. Очень скоро дверь отворилась, и внутрь завели Аэция. Майор жестом приказал стражникам оставить их наедине, и те, в недоумении вышли, оставив его с чернокнижником один на один.
- Садитесь, Аэций. – проговорил Цвигельхоф.
- А я, признаться, подумал уже, что должен буду снова нанести визит господину Гарлику. – улыбнулся Учитель. Он действительно здорово выглядел, держался уверенно, лицо его было непринуждённо весело.
- Кстати хочу перед вами извиниться, хотя, конечно, сложно извиниться за Гарлика. Но, такова уж установившаяся здесь практика.
- Ну что делать. Если бы не было на это воли Господа, то и волос с моей головы не упал бы. По слову Спасителя, нет у вас надо мной никакой власти ,кроме данной вам свыше...
Цвигельхоф усмехнулся. Многим другим подобные слова стоили бы очень дорого, не стоило подзадоривать чёрного майора. Но Аэций... С ним всё было не так просто, но что именно...
- Вы не боитесь смерти. – проговорил Майор.
- Да, Спаситель победил смерть ,и сделал нас причастниками этой победы.
- Вот в этом я и хочу разобраться. Кто и как победил смерть, и почему вы в этом так уверены?
- Бог, создавший мир, Тот и победил смерть, став человеком, и умерев за наши грехи. Затем Он воскрес, и вознёсся, и нас призывает следовать за Ним, что бы так же как Он, наследовать жизнь вечную. А вера наша зиждется на благодати Духа Святого, и ею мы познаём тайны неизреченные, не от людей проповеданные, но данные свыше.
- Ну допустим... Вы надеетесь воскреснуть, как воскрес ваш Бог, в тот день когда он вернётся. Что нужно вам сделать, что бы удостоиться этого?
- Мы должны возлюбить Его всем сердцем и жить в Нём. Ибо Он есть Жизнь. Им одним мы движемся, живём и существуем. Мы должны родиться водою и Духом, что бы войти в жизнь вечную, ибо через это совершается Спасение. Мы должны причащаться Его Тайн, ибо через это становимся с Ним едины. Всю жизнь мы должны служить ему, проповедуя Истину, и являя в мире Любовь. Ибо Он есть, Любовь и Истина.
- Любовь и Истина... – повторил тихо Цвигельхоф. – Определённо не хаос... А зачем эта Плоть и Кровь, под видом вина и хлеба?
- Это и есть Святые Тайны, Божественные и Животворящие. Мы не только веруем, но и знаем, что Тайнами этими соединяемся с божеством Спасителя, и общаемся с Ним, но никто не скажет как. Ибо сие есть Тайна. Учение Господа само есть тайна и тайнами исполнено, ибо не от человека дано. Но и не от хаоса ,ибо по плодам судят о древе. Может ли древо худое давать плоды добрые? Учение же Христа – есть вода живая, дарующая бессмертие.
- В этом ваша сила... Вы бессмертны, по крайней мере ощущаете себя таковыми... Сила... И сила направленная против хаоса. А что есть хаос, и почему Бог не уничтожит его?
- Хаос есть проклятье за наши грехи. А грех есть отвержение Бога, отвержение Жизни, отчего и приходит в мир хаос, умирание. Что бы истребить хаос, нужно истребить грех, а для этого нужно принять Господа Христа Спасителя.
Цвигельхоф задумался. Кажется, он увидел перед собою то оружие, действительно способное дать сыграть в борьбе с хаосом. Воинства, считающие себя бессмертными, не обращающие внимания на раны, исполненные этой невероятной силой и верящие так, как верят сегодня одни только боевые священники Сигмара. И, быть может, неуязвимые для хаоса... Этим надо будет заняться... Вот только что делать сейчас...
- Проклятье... – процедил сквозь зубы майор ,глядя в тускло светящее оконце. Не много лучей проникало во внутренний двор цитадели. – Я должен сказать вам... Ваши ученики вне опасности. Им оформили раскаяние в ереси христианства, заочно. Можете не волноваться ,сами они даже не поняли что случилось, их выпустили и всё. Я со своей стороны обещаю, что вашу группу более трогать не будут, сам прослежу...
- Слава Господу нашему, милующему и спасающему. – Аэций осенил себя странным жестом, очерчивающим крест.
- А вот вам я уже помочь не могу. Вы исповедовали свою веру пред судьёй, причём должен сказать, старый Гумберг был очень зол... А ведь всё могло быть иначе...
- Нет, не могло. Я знал об этом, но никогда и не за какие блага мира не отступил бы от животворящего света Истины. И не вините себя ,Ганс. Просто настало моё время стяжать мученический венец. И поверьте мне, нет большего счастья, даже если бы вы сейчас отпустили меня, я не захотел бы уходить. Я хочу пострадать за Христа, этого просит моя душа ,истомившаяся по Его свету.
- Да, Аэций... Если бы все верили как вы, мы бы стёрли саму память о хаосе с лица этого мира... Что я могу сделать для вас?
Учитель задумался ненадолго, печально глядя перед собой.
- Позвольте мне увидеться с одним из учеников. С Теодорихом Карцем.
- Что-ж, сделаю всё возможное... – кивнул Цвигельхоф.
Перед тем, как Аэция увели, майор распорядился, что бы его разместили в иной камере. А потом он ещё долго сидел в одиночестве, и всё смотрел в маленькое окошко, в которое потихоньку пробивался свет.
В этой камере имелась мягкая койка, окошко под потолком, и даже светильник на полке. За стенами уже давно стемнело, и только тусклый свет тлеющего фитилька падал сейчас на стены.
Аэций стоял на коленях лицом к окошку и молился. Он знал, что это его последняя ночь, и страх снова подкрадывался к сердцу, сковывал его. Но молитва спасала, и на каждое её слово Господь отвечал благодатью. Обильные волны её наполняли, изгоняли страх, рождая в душе такое же радостное волнение, как и той ночью в далёком Вимере, перед отправлением на север... Снова, как и тогда, Аэцию предстоял большой путь, и на этот раз он вёл уже к самим блистающим вратам Царствия Небесного. И дух захватывало от непередаваемого ожидания этого счастья. Вот вскоре спадут покровы тленного мира, и обнажится Истина, во всём своём великолепии, и он увидит лицо Того, Кому отдал всего себя, без остатка. И жизнь засверкает в вечности нескончаемой лентой вечного Причастия Божеству, оставляя в забвении недолгие мгновения земных испытаний...
Когда дверь отворилась, Аэций перекрестился и, обернувшись, увидел Теодориха. Ничем ни примечательный молодой человек, с аккуратной бородкой, крупным носом и внимательными, мудрыми глазами. Чем-то он напоминал Аэцию Лигоса, хотя по нраву отличался от апостола народов, будучи тихим и спокойным, даже нежным человеком. Более других он внимал словам Аэция о Христе, впитывая учение о Спасении, как губка. Никто не видел его гневающимся, но часто улыбающимся и редко смеющимся. Был он не очень общителен и немногословен, но сердце его было чисто, и в нём, по указанию Господа, могла поселиться благодать, сопутствующая апостолам.
- Здравствуйте, Учитель! – Теодорих крепко обнял Аэция, и тот, рассмеявшись, перекрестил его.
- Здравствуй, родной. Благодать Божия с тобой...
- Учитель... Что нам делать? Чем вам помочь?...
- Успокойся, давай сядем... Знаешь зачем я позвал тебя? Настало время, когда я должен покинуть вас, ибо от Господа мне готовится венец правды. Не скорби, ибо и сам я желаю этого, и более чем жизни земной, которую прожил и могу принести на жертвенник Господу, как жертву непорочную. От сего же мне и воздаст Господь Причастие Жизни вечной. Тебе вручаю нашу малую Церковь, ибо так угодно Господу. Ты отныне станешь служить Господу так, как делал это я, и сделаешь больше... Ну что ты плачешь? – Аэций, грустно улыбнувшись, отёр ладонью слезу, сбежавшую по щеке Теодориха. – Не надо... Все мы провожаем наших учителей, уходящих в вечность, но они не покидают нас, и я тебя не покину. Так что смотри мне, я буду смотреть за тобой, как ты тут управляешься. А срок земной жизни так мал, что ты и не заметишь, как снова будем вместе... Не плач... А теперь встань на колени и помолись.
Теодорих повиновался, склонил голову, и сцепив руки, стал молить Господа о чём-то, беззвучно шевеля губами. А потом Аэций возложил на его голову ладони, и закрыв глаза, произнёс тайную молитву рукоположения. Он призывал благодать, данную от Христа апостолам, и переданную от них епископам, снизойти и на сего человека, возвышая его в архиерейское достоинство. И в эту ночь Дух Святой незримо посетил сырую нульнскую темницу, осеняя главу Теодориха и продолжая благодатную цепь апостольского преемства.
Когда Цвигельхоф вошёл в камеру, Аэций, сидевший на койке, встал, с улыбкой глядя на майора.
- Я готов, господин майор.
- Называйте меня Гансом, Аэций. Видит Сигмар, вы один из тех, кто имеет на это право... Хорошо, пойдёмте.
День выдался прохладный и солнечный. На Гриссенской площади было уже полно народу, толпившегося морем шляп, чепчиков, колпаков, беретов и просто непокрытых голов. И это море буднично галдело, обсуждая что-то, сливая тысячу голосов в единый гомон, постоянно пребывая в движении и оставаясь при этом на месте.
А в центре всего этого скопища народа размещалось свободное пространство, шагов тридцать в поперечнике, оцепленное городской стражей. Там стоял высокий, в пятнадцать локтей столб, до середины заложенный аккуратной кладкой из поленьев и хвороста. Поверх кладки был сооружён помост, где уже стоял одинокий глашатай.
Вскоре, по одной из улиц, не без труда миновав толпу, проехал тот самый глухой фургон, остановившись уже у самого столба. Дверца открылась, и толпа разразилась оглушительным свистом, гвалтом и руганью, встречая осуждённого. В первых рядах уже приготовились швырять в него тухлые яйца ,помидоры и прочие полагающиеся в таких случаях вещи. Ведь это было неотъемлемой частью аттракциона.
Однако из фургона вылез никто иной как... чёрный майор, окинувший толпу таким взглядом, что она ,насколько возможно, подалась назад. В руке у Цвигельхофа была обнажённая наголо рапира.
Следом вышел Аэций, босиком ,в простой белой рубахе.
Майор и осуждённый поднялись на помост, и двое стражей, заведя руки Аэция за столб, сковали их кандалами. Цвигельхоф передал в руки глашатаю свиток.
- Внимание! Внимание! В соответствии с приговором судебной коллегии под председательством...
Аэций не слушал глашатая. Он смотрел на серые обрывки облаков , мчащиеся по бледно-голубому небу, на чёрные длинные трубы и красные кирпичные стены заводских цехов, на толпу, пристально устремившую на него тысячу жадных, внимательных глаз...
А в переднем ряду он увидел своих чад. Здесь был и Теодорих, и Каспиан, и даже Ральф, тот самый бородач ,который всегда был чем-то недоволен. И у всех были заплаканные красные глаза. Аэций почувствовал, как и на его глазах набегают слёзы, заопрокинул голову, уткнувшись затылком в столб, но влага засверкала в уголках глаз и сбежала на виски.
- Помоги им, Господи... Не оставь моих чад...
- ...будет приведен в исполнение немедленно! – закончил глашатай.
Майор подошёл напоследок к Аэцию и проговорил, не громко:
- Для меня было честью знать вас. Лёгкого пути...
- До свидания, Ганс.
Один из воинов окатил осуждённого нефтью, и чёрное горючее покрыло собой всю голову Аэция, замарало рубаху. Затем с кладки сняли дощатый помост, и, под торжествующий рёв толпы, сразу несколько факелов зажгли огромный костёр.
Пламя выросло быстро, загудело на ветру ,рыжее, хищное, взбираясь всё выше и выше. Аэций снова почувствовал ужас, рвущий грудь изнутри. Смертное естество не желало погибать, оно противилось концу всеми своими силами. Хотелось биться, вырываться, кричать, молить о помощи... Только не стоять, и не ждать, когда пламя пожрёт тебя! Воздух, наполненный жаром и взмывающими искрами, задрожал перед глазами. Пахло дымом ,сносимым ветром в сторону... Аэций поднял глаза к небу и стал петь. Петь гимн Воскресению...
- Воскресение Христово видев, поклонимся святому Господу Спасителю, Единому Безгрешному! Кресту Твоиму поклоняемся Христе, и святое Воскресение Твое воспеваем и славим! Ибо Ты Бог наш!
И сквозь гул пламени, он услышал, как поют из переднего ряда голоса его чад. Они пели громко и стройно... Аэций стал улыбаться. Огонь лизнул его ноги, пронзая их болью, но он всё пел...
- Кроме Тебя иного не знаем, Имя Твое именуем! Приидите все верные!
Огонь взметнулся по рубахе, и объял Аэция. Волосы вспыхнули факелом, пламя в одно мгновение сожрало кожу, и была боль...
Но Аэций пел, ибо вместе с ним пели мириады голосов небесных воинств, и он видел, как хоры простираются в небо, один над другим, уходя в бездну титаническими витками. А ещё выше, в той дали, где само сознание меркло во свете величия горних чертогов, своего сына ждал сам предвечный Бог Отец, Спаситель и Утешитель.
- Прииди, сын мой, и вступи в свое наследие! – вселенная наполнилась этим голосом.
Аэций пел и восходил вверх по небу... Ангелы держали его под руки, и венец ярче адаманта сиял над его главой...
Цвигельхоф смотрел на огонь, стиснув в кулаке свою шляпу, и танцующее пламя отражалось в его серых глазах. Уже никто не пел, лишь плакал кто-то в первых рядах. Майор подозвал одного из стражников и что-то сказал ему тихо.
Поздно вечером они собрались, как обычно, в той же самой маленькой таверне. Никто не хотел говорить, сердца свело судорогой, слёзы то и дело сбегали по щекам. На месте Учителя сидел Теодорих.
- Братья. Да нам больно, как было больно апостолам в ту страшную субботу... Но это было преддверие славы Воскресшего. В день нашего прощания, Учитель сказал: не скорбите...
В дверь постучали. Каспиан, стоявший ко входу ближе всех, приоткрыл створку и отступил на шаг. Внутрь вошёл чёрный майор. В руках у него был средних размеров ларец.
- Честь имею... – произнёс он сухо. – Вот... Возьмите.
Каспиан бережно перенял ковчег, и все, поняв, что это, собрались над ним.
- Честь имею... – повторил Цвигельхоф и вышел.
На улице накрапывал дождь, летевший из ночного мрака. И отчего-то захотелось вернуться к этим людям, и к этому ларцу... Но майор запахнулся получше в свой плащ, и залез в карету.
Его Высокопревосходительству,
Генералу Ольгерду Фирхосту,
Командующему директории Серебряного Молота.
Г. Нульн. Консистория Серебряного Молота.
«Довожу до Вашего сведения, что чрезвычайный уполномоченный представитель Нульнской директории Серебряного Молота, майор Ганс Цвигельхоф, со времени следствия по делу Аэция Белифора, своею деятельностью вызывает подозрения в том, что находится под влиянием христианской ереси. В связи с этим прошу вашей санкции на проведение внутреннего расследования по данному направлению. Материалы доказательного характера к заявлению прилагаются.»
15.10.2421. Капитан Брим Найтхорн.
