Привет! Писал этот текст на конкурс "Вархаммер без насилия". Возможность выложить появилась только сейчас
Последний день майора Олтона
Имение деда Вилли стояло под огромным старым вязом. Для корней даже земли было мало. Они то здесь, то там выпирали старыми покрученными суставами, поднимая твердую как камень поверхность просторного двора. Дед Вилли Олтон — это мой прадед. Со старым вязом они, похоже, одногодки. Соответственно, каждый имел уже больше сотни стандартных лет. Летом, когда солнце Тангиры высоко, дед Вилли ходил в белой рубашке и у выгоревших на солнце хлопковых шта[ну уж нет]. Какого цвета были эти штаны, когда давно неизвестный портной их мастерил, догадаться уже тяжело. Широкополая шляпа, опоясанная кожаным ремешком, имела почетное назначение: оберегать голову деда от жарких солнечных лучей. И хотя дед днями сидел в тени вяза, шляпу он никогда не снимал. Роскошная белая борода прикрывала воротник и застежку дедовой рубашки. Такой красивой бороды я никогда не видела. Разве что старик Груп из Болотца мог посоревноваться в номинации «лучшая борода Черных Озер». Кушал дед Вилли только деревянной ложкой, которую сам вырезал. Металла не признавал, потому-что он пек старческие губы. Боялся металла, не любил его. Когда вспоминаю деда за столом, то перед глазами почему-то появляется глубокая тарелка с молочной кашей. Помню, что с таких неудобных тарелок-чаш, если верить случайно услышанным разговорам взрослых, ели только у нас в краю Черных Озер и только люди больших габаритов или с исключительным аппетитом. Эти тарелки-чаши были исключительно нашими, черноозерными, и никто другой на Тангире с таких не ел. Дед Вилли не был ни большим, ни имел исключительного аппетита, но кушал из такой тарелки-чаши, потому-что в ней было где разгуляться его ложке. Со своего двора дед уже не выходил много лет. Только под вечер, когда жара спадала, дед подходил к ограде, ложил руки на толстую перекладину и смотрел вдаль, в горизонт, за которым прятался улей Маяк. Днем же его маршрут был по тропинке до красивой левады с разлогими ивамы в конце имения, густо заросшей желтыми цветами.
- Деда, а почему вы никуда не ходите, а только в дворе сидите? - помню,маленькая я как-то спросила старика.
- Видишь, у нас чучела нету. Кто же птиц будет отганять, чтобы урожай не портили? - шутя отвечал вопросом на вопрос дед Вилли.
- Тогда поставьте чучело и гуляйте больше и дальше, а не только по имению? - я не понимала шуток дедули.
- И куда же мне ходить? Как умру я где-то, и людям хлопот наделаю, храни их Император.
- Старенькие люди же в постели умирают или в госпитале. И иногда много лежат не вставая, а вы, деда, еще ногами ходите, - никак я не могла угомониться, чего же вам умирать-то?
- Бывает, что-то иногда внутри болит и сил уже нету.
И обернувшись в сторону имения дребежащим старческим голосом крикнул:
- Евдория! Ты пересыпала зерно из гроба? Когда я еще тебе говорил?
Бабушка Евдория — сестра моей бабушки Гаклы, то и моя бабушка тоже и дочь деда Вилли. Жили они дружно в нашем большом поместьи.
- И что вам, отец, так вспомнилось-то? Сдался вам этот гроб? - послышалось из открытого окна кухни.
- Говорил я тебе, внутри болит что-то. Позови завтра утром Унгара, сына Вятки, пусть мне бороду подровняет и подстрижет.
- О, Император! - баба Евдория выбежала из дома. - Может медика позвать из ближайшего поста? Пусть посмотрит вас.
- Чего на меня смотреть? Пусть Унгар завтра приходит.
Я не до конца понимая их диалог, заколдованно смотрела на дедову бороду. Мне всегда хотелось попросить разрешения у деда Вилли, чтобы позаплетать белые, словно хлопок волосы в косички, но ужасно боялась, что он наругает меня.
Под вечер следующего дня меня позвала с улицы заплаканая баба Евдория.
- Дед Вилли умер, - через слезы сообщила она. - Утром Унгар постриг, подровнял бороду, в обед лег отдохнуть и больше не встал.
На старом дворе собрался весь наш род с Черных Озер: дети, внуки и правнуки деда Вилли. В дом мне было страшно заходить, и через открытые двери я смотрела как одни заходили, другие выходили, а бабушка Евдория выгр[лобзал]а зерно с гроба, который уже не один десяток лет стоял в сарае.
- Надо где-то найти подушечки для медалей и орденов. Перед похоронной процессией надо нести награды на подушечках. Сейчас так принято. В церкви сказали, чтобы Император видел, что хоронят героя. У деда же есть еще?
- Конечно же, еще сколько! Весь Ягеллон прошел! Еще бы!
- Но, говорят, на Ягеллоне были еретики. Не хорошо нести награды которые имеют отношение к Потусторонней Вечности, - сказала какая-то тощая женщина.
- Тогда не надо и подушечки искать, - сказал картавый мужичек.
Мне стало больно до слез, что дедулю будут нести без наград и Император не увидит кто он. Я взялась за мамин рукав и ткнулась носом в него.
- Мамочка, найди пожалуйста подушечки, для дедушкиных медалей и орденов. Разве он хуже остальных? Он же лучший.
И вдруг расплакалась. Мама присела, обняла меня, прижала к себе и успокоила:
- Найду-найду, не плачь. Где-то же они были.
Сквозь слезы, но победно, я посмотрела на эту худую женщину и картавого мужичка, которые почему-то засомневались в героическом прошлом моего дедушки.
Когда моего деда, майора артиллерии триста двадцать седьмой палубы ковчега «Кальпа Максимал» Вильяма Олтона, провожали на погост, впереди мужчины несли синие подушечки с пришпиленными к ним медалями и орденами Ягеллонской кампании. Столько наград, наверное, не было ни у кого в Черных Озерах. Я шла за гробом деда, держа маму за руку, среди нашей родни и мысленно гордилась, что этот красивый старик, который заснул навек, вовремя позаботился про свою, не сравнимую ни с чьей, бороду.
И Император видел...
