Monique

И то Бьорн выжил только за счёт Сюжетной Брони. Его жизненный показатель был настолько слаб, что ауспик не смог его обнаружить, и обломки дредноута пришлось искать визуально. Из пропасти его вынимали два дня.

Потому что это Битва за Клык. Потому что в конце Битвы за Клык Волки высадились на Фенрис, и Харек Эйрейк Эйрейкссон сразился с Магнусом.

В книге он принимает самые разные образы - Око Саурона, болезненный недоразвитый ребёнок, дряхлый скукоженный старик, примарх во всём своём величии...

Просьба Строчану выделить дискуссию о головах дредноутов в отдельную тему, потому что: - вопрос очень даже важный - эта тема всё-таки про Зверя

Поправлю - нельзя допускать наличие добрых дел у противника. Даже как необходимую статистическую погрешность. И уж тем более нельзя допускать у себя наличие микропроцента "нехороших человеков". Только хорошие и честные люди. Когда уйду на покой, напишу трактат на эту тему. И посвящу моему любимому Луцию Корнелию Сулле :love:

В детстве моей любимой игрушкой был фонарик. Все спали с мишками, и только я с фонариком.

Глянула сейчас "Индекс Астартес" - да, они действительно протаранили линкор крейсером =| Как "Меч Святотатства" вообще пережил такой удар? И зачем Дорн полез штурмовать линкор, который и так протаранили крейсером? Впрочем, какой примарх - такая и смерть =)

"Милота 1" "Милота 2"

Не, я Лэймера люблю :love:

Немножечко правок: С маленькой буквы. С маленькой буквы. Кавычки убежали. Лучше орудиями или огнём крейсера - а то Железный Отец Таматика в своё время любил пробивать бреши самими крейсерами :rolleyes: Его болтер назывался "Голос Терры" и был подарен ему Кустодианской гвардией. Вряд ли бы Дорн его выбросил :rolleyes: Запятая убежала. Поправить бы. Кстати, на самом деле Дорн из принципа не сказал Альфарию ни единого слова =)

HH-FW-2 - стр. 46, 47 HH-FW-3 - стр. 212, 213, 284 HH-FW-4 - стр. 77, 205 HH-FW-5 - стр. 136, 137, 222 HH-FW-6 - стр. 57, 75, 80, 81, 125

А я тебе на что? =| ‘I know you probably would,’ said Kinebad, producing a small lozenge-shaped object from his many trappings, ‘but I had something less messy and more effective in mind.’ ‘The fealty the tablet spoke of,’ said Scar-borne, showing some interest in what Kinebad had discovered for the first time, as the inquisitor began to activate the aetheric beacon, ‘it was to Guilliman, wasn’t it? He was the Avenging Son and the pact he had Dorn make was for the Codex.’ ‘I believe it was, yes.’ As if scenting that their prey was leaving, the skels began to move and their howling increased in pitch. ‘And the gift he gave? The one to force the men of Iron onto bended knee…’ Dematerialisation was in process, and both Scar-borne and Kinebad felt their bodies and immortal souls being slowly surrendered to the warp. The skels were rushing now, shrieking and baying as the prey-scent began to fade. Saliva-wet fangs glistened in their hyperextended mouths. Kinebad spoke a silent prayer as he felt the first pull of aetheric wind, the skin-tingling charge of corposant. ‘It was the skull of their primarch,’ said Kinebad as the screaming of the skels and the tearing of reality merged. His voice trailed off, partially lost to the warp but lingering long enough for Scar-borne to hear what he said, ‘the head of Ferrus Manus.’

Но ведь это 1-й Чёрный Крестовый Поход =|

Дредноут Свелль по прозвищу Гранитная Задница - это истинно по-волчьи.

Кустодесант!

Ещё у них есть Лэнд-рейдеры - например, "Щит Империума" (Shield of the Imperium).

...лопнет надутый бурдюк И зловонным Чёрным вином истечёт!

Это полноценная армия. 10 тысяч воинов - и ни одного танка?

http://forums.warforge.ru/index.php?showtopic=145119 "Предатель". Вел-Хередар приступил к работе. Он протянул одну руку к клинку Дитя Крови, а другой пододвинул к себе инструменты. Однако им владела рассеянность. Вопросы смертной-капитана блуждали у него в сознании, повторяясь, словно в испорченном воспроизведении. На самом деле он никогда не встречался с Владыкой Человечества, однако Малкадор Сигиллит вручил ему свиток, запечатанный Палатинской Аквилой. Послание, собственноручно написанное Императором. Он все еще держал его в шифрованном сейфе. Кто бы отказался от подобной реликвии? Он верил в тайны, которые ему велели хранить, хотя никогда не понимал, какой от них может быть вред. В любом случае, это ведь было только предположение. В то время все указания на церебральную дегенерацию коры мозга были лишь непроверенной гипотезой. Впрочем, он провел квалифицированную оценку. Он осуществил ее, пока примарх еще спал после прикосновения Малкадора, когда технодесантникам и апотекариям XII Легиона велели удалиться. Тогда настала очередь Вел-Хередара, и он занимался осмотром на протяжении семи часов под пристальным взглядом Сигиллита. – Не могу сказать наверняка, – в конце концов, признался он человеку, который каким-то образом одновременно казался древним и не имеющим возраста. – Однако могу сделать оценку на основании немногочисленных имеющихся данных. Ангрон заворчал, ворочаясь во сне на хирургическом столе. Вел-Хередар отпрянул назад, непроизвольно проявив тревогу. И все же время показало, что он был прав. Если воспользоваться грубым и эффективным термином Лотары Саррин, примарху становилось хуже. Он становился менее человечным – если его вообще когда-либо можно было так назвать – в своих поступках, и все больше подчинялся Гвоздям в эмоциональном и физическом отношении. Вырождение было медленным, достаточно медленным, чтобы первые несколько десятков лет на нарушения не обращали внимания. Было нетрудно не поверить Волкам, отказать им и сражаться с ними. Тогда все было не так заметно, как впоследствии. В следующие десятилетия ухудшение ускорилось, но удаленность флотов крестового похода делала нелепой саму идею распределения ресурсов и наказания сбившихся с пути. Донесения не всегда доходили до Терры. Количество экспедиционных флотов исчислялось тысячами, и это мало что значило. А теперь они все воевали. Медленный износ превратился в катастрофический распад. Примарх по-настоящему освободился от привязи Императора, и его припадки ярости стали жарче и дольше.

Малкадор выключил Ангрона одним прикосновением.

Русс прибыл на Фенрис, как ему говорили впоследствии, во время сезона штормов. Скьялды по-прежнему рассказывали об этом – северные небеса раскололись, освещенные серебристыми полосами, и земля несокрушимого Асахейма содрогнулась в первый и последний раз на памяти смертных. Сам примарх ничего из этого не помнил, как и того, что было раньше, за исключением обрывочных снов, которые приходили к нему в короткие затишья между битвами – запахи химикатов и гул таинственных машин; наполовину осознаваемое ощущение плавания в жидкостях, прислушиваясь к осторожным движениям обслуживающего персонала снаружи амниотических емкостей; тиканье контрольной аппаратуры; шепот голосов, которые могли быть, а может и нет, человеческими. Обладать такими воспоминаниями было невозможно, так что они, видимо, являлись послесобытийными проекциями, только облеченными в определенную форму, как только Всеотец объяснил обстоятельства создания Русса. После этого он был вынужден признать, что родился вовсе не на Фенрисе, а волки, лед, шторм и летний огонь стали случайным наложением на детство, которое задумывалось совершенно иным. Конечно, у него было чувство, что он всегда об этом знал. Еще до прибытия Всеотца он чувствовал неправильность происходящего, словно он вследствие какого-то грандиозного обмана оказался запертым в кошмаре, одновременно чарующим и ужасающим. Волки склоняли пред ним головы, как и смертные воины, которых он подчинял или убивал с такой ошеломляющей легкостью. Ему хотелось закричать: Кто вы? Почему я сильнее вас? Понимание не пришло и на Терре. Император, Всеотец, чей меняющийся образ было невозможно прочесть, долгое время держал его в изоляции, выдавая информацию по крупицам, обучая пользоваться силовым доспехом, управлять звездолетами, контролировать варп-сознание, которое текло по его венам так же обильно, как и сверхнасыщенная кислородом кровь. – Я мог бы прямо сейчас покинуть Фенрис, – однажды сказал Русс отцу. – Планета слишком дикая для жизни и никогда не обеспечит армии, которые ты заслуживаешь. Покинуть Фенрис. Невозможно представить, что он когда-то это сказал. За десятилетия, прошедшие с того разговора, фенрисийцев VI Легиона жестко превратили в подобие мира смерти. Они начали строить Клык, выдалбливая Великую Гору землеройными машинами размером с титан «Разжигатель войны». Император, несомненно, рассчитывал, что Волков будут рекрутировать из мира льда и пламени, а уникально жестокий родной мир, случайно или умышленно, останется проверенным горнилом Легиона. Поэтому притворство продолжалось. Русс стал большим фенрисийцем, чем они сами. Он пил мёд с берсерками и боролся с черногривыми на кровавом снегу, презрительно и весело хохотал в море звезд. Он позволил годи украшать доспех и гравировать мечи. Он избегал советов Гиллимана и Льва, и игнорировал каждого эмиссара Лоргара. Он делал именно то, что ему говорил Всеотец – стал оружием последнего выбора, самым верным из братьев, исполнителем грязных войн. Волчий Король не возмущался, когда пурпурно-золотой Легион Фулгрима получил палатинскую аквилу, а Вулкана надолго и без объяснения причин отозвали. И даже когда Гор был назначен магистром войны, а доводы в пользу того, кто был истинно избранным сыном стали бесполезными, он промолчал. Русс нутром знал, что Волки были созданы именно такими по причине: никто другой не смог бы выполнять их кровавую роль. В конечном счете, если Империум пошатнется, это его нога наступит на шею любого узурпатора под благосклонным и непостижимым взором генетического отца, творца всех его несчастий и неуверенности, его счастья и славы. Но теперь с этим притворством было покончено. Он и в самом деле стал тем, кем когда-то только притворялся. Он чувствовал, как душа мира пульсирует под кожей, и никакая чистка не смоет это пятно. Руны больше не были просто знаками, которые терпели как суеверия отсталого народа. Они говорили с ним, словно надзиратели-заговорщики, радующиеся привлечению на свою сторону узника. Потерпев поражение, примарх, наконец, понял, почему Император так и не позволил ему покинуть Фенрис. Планета завоевала меня. И не отпустила.

Даже мудрецы не всегда хорошо понимали простую истину: примархи были чужаками для их народов. У них не было родных миров, даже Терра не являлась им. Примархи формировались под влиянием своих новообретенных подданных, а те в свою очередь менялись под их влиянием. В результате получалось нечто новое, которое могло быть могучим или же сломленным, но всегда гибридом, чье происхождение скрывалось непредсказуемыми играми загадочных богов. Каждый генетический сын Императора во тьме наполненной сомнениями ночи размышлял над тем, какая часть его души была создана в амниотических баках родного мира, а какая на равни[ну уж нет], в лесах и пустынях планет, куда их забросило. Каждый слышал в своих снах разъедающий душу шепот: ты чужак, тебя не должно быть в этом месте, это не твой народ. Даже Повелитель Зимы и Войны, живое воплощение Фенриса, облаченный в волчьи шкуры, с синими, как свод Асахейма глазами, слышал эти нашептывания. И сейчас он их слышал отчетливее, чем когда-либо. Русс сидел на каменном полу своих покоев, набросив на плечи шкуры и перебирая костяные символы иссеченными пальцами. Эти пальцы большую часть жизни сжимали рукоять топора. Они никогда не использовались для ремесла или ласок, поэтому они были широкими, с твердой, словно вываренной, кожей, натянутой поверх адамантиевой прочности костей. Долгое время Русс, отдавая себе отчет о собственной силе, сомневался в том, чтобы примарха можно по-настоящему ранить, не говоря уже об убийстве. Теперь он знал, что возможно и то и другое, так как лично совершил оба. Если он закрывал глаза, то все еще видел подлинный ужас в единственном глазу Магнуса за секунды до того, как ревущий варп-ураган разорвал изломанное тело на кусочки. В своих снах Леман слышал последние слова брата, произнесенные в тот самый миг, когда разрушились стеклянные пирамиды. Ты – меч не в тех руках, брат. Ты перерезал невинное горло, и это будет мучить тебя вечно. В тот момент Русс не обратил на них внимания, так как каждый человек, легионер и полубог, которых он когда-либо убивал, молили перед смертью о пощаде. Они всегда так поступали, цепляясь за жизнь, как голодный щенок за материнский сосок. Так или иначе, он ненавидел Магнуса. Ненавидел всей душой за то, кем тот был и за то, кем притворялся. И все же. И все же.

http://forums.warforge.ru/index.php?showtopic=212218 Дадим слово самому Руссу: – Если бы вюрд был написан… – Русс попытался выдавить вялую улыбку. – Подумай о нас, Однорукий. Мы всегда сражались в войнах других. Мы преследовали каждого ренегата и ксеноса и вырывали им глотки. Мы не щадили себя на алтаре воли моего отца и были рады этому, цементируя тем самым наше место подле него. Мы стали верить историям, которые сами выдумывали, чтобы устрашать наших врагов. Мы были цепными псами, часовыми, следящими за тем, чем не стоило следить. Бьорну не нравился скептический тон в голосе Русса. Он же говорил об истинных вещах, о том, что определяло Легион. – Всегда работали в одиночку, – сказал Русс, качая головой, как будто недоуменно. – Я призывал к ответу братьев, давая понять, что мы сделаем все, чтобы сберечь Великий крестовый поход. Хель, я даже отправился за Ангроном. Моим искалеченным братом. О чем я думал – что добьюсь успеха с ним? Что за высокомерие? – Мы были необходимы, – спокойно ответил Бьорн. – Да, да, были, но для кого? Какой еще Легион губил бы себя на Просперо, когда можно было завоевать новые миры, чтобы отбросы человечества могли плодиться и хныкать? Хватит этого! Вернулся старый гнев. Воздух задрожал от низкого рыка, тут же подхваченного лежащими истинными волками. – Ярл, я не понимаю, о чем вы говорите, – сказал Бьорн. – Только об одном, – ответил нетерпеливо Русс. – Это не может продолжаться. Мой брат разорвал Империум ложью, и если мы не изменимся, тогда заслуживаем той же участи, что и уничтоженные нами колдуны. Я больше не буду палачом Императора. Я больше не хочу видеть моих сыновей искалеченными, лишившимися союзников, цепляющимися за старые мифы о превосходстве. Здесь лежит путь. Здесь [ну уж нет]одится дорога через чащу, и мы должны научиться видеть ее.

It was as though Sanguinius gleamed with a pale light, his face as white as Curze’s, eyes becoming blood-red, surrounded by the golden crown of flowing hair. Guilliman had witnessed glimpses of his brother’s wrath before, but had never seen the true Blood Angel unleashed. Sanguinius surged forward on alabaster wings, half a metre from the floor, whiteness streaming from him like flames. ... Sanguinius turned, an apparition of angelic death. His crimson eyes regarded the Lion for a second. The golden light dimmed and the regent emperor settled, his eyes becoming their usual clear blue, his skin regaining its bronzed complexion.

Прописано же, что Сангвиний может менять цвета в зависимости от настроения - в "Ангелах Калибана" он меняет цвет глаз с голубого на красный, а цвет кожи - с бронзового на белоснежный. Как хамелеон.