Это самый знаменательный день в моей жизни. День окончания Схолы Прогениум. Теперь я полноправный комиссар Гвардии Императора. В последний раз я иду по гулким коридорам Схолы, а со стен на меня смотрят суровые лики знаменитых выпускников. Я видел их не раз и не два, знал биографию каждого наизусть, именно поэтому они совершенно не интересовали меня. Нет, мой взгляд всегда приковывали не эти парадные пикт-портреты, а кое-что иное.
Это мозаичное панно было обнаружено археологами на самой Святой Терре около сотни лет назад и теперь его тщательная реконструкция, сделанная руками кадетов нашей Схолы, украшала её стену. Оно изображало одну из сцен войны на Терре, предшествовавшей ещё Эре Раздора и Тёмному веку технологий. Наставник что-то упоминал о ней, однако как-то вскользь и становилось ясно, что и сам он толком ничего не знает о той былой войне, однако показывать этого не хочет.
На плоскости панно, выложенной простыми квадратными плитками, солдаты с зелёных шинелях, со знаками различия в петлицах из окопов отстреливались от других солдат — одетых в серое. Особенно взгляд мой приковывал молодой парень с первого плана, бегущий с винтовкой наперевес. Винтовка была примитивной, с примкнутым гранёным штыком и не шла ни в какое сравнение с современными лазганами, но для этого бойца — она была единственной надеждой пережить этот бой.
Рядом с ним расчёт пушки заряжал своё орудие, из которого только что, по всей видимости, был подбит вражеский танк, исходящий дымом и огнём перед самой позицией артиллеристов. Ещё один яркий персонаж панно, как раз принадлежал к этому расчёту. Солдат по-старше в сером бушлате поверх гимнастёрки, пригнувшись так чтобы голова не торчала над краем окопа, нёс снаряд пушки, держа его двумя руками.
Ну и конечно, здесь были изображены отцы-командиры. Два офицера в шинелях и касках осматривали поле боя. Один из них держал в руках бинокль, второй, на что-то указывал, наверное, корректировал огонь орудия. Оба они отважно высовывались из окопа, что хоть и было глупо, но на этом панно выглядело как-то особенно мужественно с их стороны.
Что ещё всегда удивляло меня — это тот факт, что лица и форма каждого зелёного солдата были изображены в мельчайших деталях, каждый из них был по-своему индивидуален. Парень с винтовкой что-то кричал. Командир расчёта отдавал очередной приказ. Офицеры явно переговаривались о чём-то. А вот враги их были не более чем серой массой. Ни одного лица — даже у тех, кто был ближе всех к окопу, как например, сражённый взрывом гранаты солдат, заваливающийся на спину, роняя винтовку. На танке их также не было никаких знаков различий — он просто стоял, понуро опустив сломанный ствол, как будто признавал этим своё поражение.
«У врага не должно быть лица, - так всегда говорил нам на лекциях комиссар-наставник. - Втолкуйте это вашим солдатам так, чтобы это дошло до самого тупого из них. Враг — это просто цель, как мишень в тире или на полигоне. По поводу его смерти ни у кого, а особенно у вас, будущие комиссары, не должно быть никаких моральных терзаний. Ведь для вас врагом может стать любой солдат вверенного вашему попечению подразделения, а равно и любой командир. Стреляйте в них, если поймёте, что они изменили присяге, а значит и самому Императору.» Наверное, он именно отсюда почерпнул эту идею, основательно дополненную богатым жизненным опытом комиссара, прослужившего в гвардии не один десяток лет.
Я в последний раз оглянулся на панно, понимая, что скорее всего больше не увижу его, и вдруг, повинуясь внутреннему порыву крутанулся на пятках, вытянувшись по стойке «смирно», как будто был на плацу, и взял под козырёк своей новенькой комиссарской фуражки. Я отдал честь этим людям, жившим и сражавшимся тысячелетия назад и принёс ещё одну — молчаливую — присягу. Я поклялся им, что буду драться врагом и карать предательство так, как это делали они, чтобы этим прославленным воинам не было стыдно смотреть и на других комиссаров с этого панно.
