Ещё один круг.
Восьмой день войска отбивались от падших десантников.
Восьмой день надежда не желала погибать под градом болтов войск хаоса.
Восьмой день радист посылал в немой эфир просьбы о помощи.
Все восемь дней пятый корпус Гайдамака был уверен, что находится в аду.
Ад начался утром девятого дня.
Хаоситы смогли пробиться сквозь первый ряд укреплений, что бывало уже дважды, но отбросить их обратно в этот раз не получилось – истощённые и малочисленные солдаты просто не успели на подмогу.
Почти одновремемно с этим, в ставке материализовалось порождение варпа. Оно было мгновенно уничтожено, но в лагере осаждённых начался мор.
Болезнь выкосила всех, кто был в ставке в момент появления демона, меньше чем за час, и самый старший по званию, из уцелевших во второй линни обороны, майор Грач, отдал приказ сжечь командный бункер.
Больше надежды на спасение не было – вместе с бункером погибала и станция связи.
Оставалось только смерть между руинами первой линии обороны и пепелищем бывшего штаба.
Оставалось только воевать.
Гвардейцы были деморализованы, с позиций хаоситов вёлся постоянный обстрел, и люди медленно, но верно, отступали.
Вот оставлены укрепления в километре от космопорта.
В восьми сотнях метров.
Семи.
Космопорт не мог помочь ничем: его разбитое поле и взорваные здания управления теперь были ещё одним напоминанием о смерти. Только пара ещё работающих оборонительных орбитальных пушек не давала войскам хаоса занять этот регион. Но сейчас это был вопрос времени.
Оставалось только сражаться.
За себя и за того праня. И за того тоже. И за всех тех.
Сутки ада подходили к концу.
Оставалось около сотни солдат и двести метров до руин ангаров.
Мелькнула первая, очень ранняя для неба Тизуса, звезда.
Майор Грач, с перевязаной рукой и волосами, залитыми спёкшейся кровью, сидел за плитами укреплений, стараясь не давать волю нервам.
Ему не нравилось, что хаоситы не идут в рукопашную. Ему не нравилось, что к хаосу не идут войска подкреплений. Сомнений в том, что планета захвачена не было – восемь дней молчащей рации говорили о многом.
Майор несколько раз проваливался в забытиё, но и там шло сражение: в его мозг и душу моментально вцеплялись чёрные когти, и рвали до безумной боли и душу, и мозг. Майор просыпался, и всё оставалось как прежде...
Хоть бы одного астропата! Хоть одного... Все погибли при обстреле бараков. Обстреливали с какой-то издевательской, невероятной и нечеловеческой точностью. И счастье, что боевые части были в тот момент на учениях...
Хаос пришёл неожиданно. Тизус, небогатый аграрный мир, не имеющий никаких важных структур и не представляющий никакой стратегической ценности. Мир, где сразу несколько реджиментов имели свои тренировочные-перевалочные базы. Обкатывали молодняк, лечили раненых.
В одну ночь на планете появились легионы хаоса, и превратили её в проклятую пустыню. Что случилось с остальными войсками можно было только гадать – но Грач знал, что это гадание очень скоро прекратится. Хаос не щадит.
Обстрел прекратился в полночь.
Небо усыпали звёзды, видневшиеся даже сквось дым пожаров. Автоматика лазерных орудий пару раз сработала, и небо пробивали ярчайшие лучи. Куда и зачем? Космопортом интересовались только миньоны хаоса за кольцом укреплений и кучка выживших защитников.
Почему не стреляют? Ответить было невозможно. Тьма и дым очень надёжно скрывали позиции хаоситов, а в зоне прямой видимости никого, кажется, и не было.
Кто-то из солдат, наверное сошедший с ума от нежданной тишины (что тут говорить, сам майор тоже не сразу понял, что вокруг тихо – девять дней непрерывных боёв, как-никак) выскочил из-за укрытий и с диким воплем побежал туда, откуда ещё минуту назад по ним стреляли.
Ничто не шевельнулось во тьме, а майор, подняв винтовку, размышлял, стрелять или нет. Долг подсказывал застрелить несчастного, но любопытство, весьма вредное свойство для военного, не позволяло.
А уже через секунду несчастный исчез в дыму и тьме.
Грач, для очистки совести, пару раз выстрелил, но ничего не услышал.
Подошёл Бяскань, рядовой, молодой паренёк, новобранец.
-Разрешите обратиться!
Майор улыбнулся про себя такому духу своих солдат – в аду соблюдать субординацию.
-Отставить. Говори по людски.
-Так точ... Господин майор, почему они не стреляют?
-Не знаю. Как думаешь, много их оставалось?
-Не больше двух десятков. До того, как комиссар Бацевич погиб, он сказал, что хаоситов пара дюжин. А потом ещё час сплошной стрельбы...
-Почему они не штурмовали нас, а, парень?
-Не могу знать, господин майор.
-Ладно, парень, тебя как зовут?
-Мицек.
-Хорошо, Мицек. Иди отдохни. Поспи. Завтра... А, нет, уже сегодня, нам умирать за Императора.
-Не могу я спать... Кошмары.
-Ну тогда посиди здесь. Только смотри внимательно. Вдруг что?
-Ага. А вы, господин майор, тоже с Гайдамака?
Майор проснулся. Он не столько удивился самому факту того, что спал, сколько картине вокруг.
Стены медотсека на имперском крейсере было сложно не узнать. Особую гравитацию, создаваемую на борту крейсеров, всегда не похожую на планетарную, хотя по всем физическим параметрам идинтичную земной, тоже не узнать невозможно.
Один медик сидел в изголовье койки, рядом с ним стоял гвардеец, и кто-то невидимый с этой точки позади него. Голову повернуть не полуалось – что-то держало.
Майор захрипел - прочистил горло.
-Где я?
-Крейсер Имперского флота ”Ледяной Шквал”. Сейчас с вами будут говорить – отвечайте, расскажите, пожалуйста, всё, что помните, - ответил медик и собрался подняться со стула.
-Стойте! Скажите, как я здесь оказался?
Медик обернулся, словно спрашивая разрешения у стоящего за спиной. Видимо, разрешение было дано.
-Вас нашли скауты космодесантников чаптера ”Белые Звёзды”. ”Белые Звёзды” смогли отбить планету. Они и доставили вас сюда.
-А что случилось с моими людьми? Почему в нас не стреляли? Почему...
Раздался новый голос, тихий и спокойный:
-Это вы мне расскажите. Почему многие ваши товарищи были принесены в жертву миньонами хаоса, и почему вы, и некоторые другие солдаты остались нетронутыми? Кто готовил ритуал, и почему его не завершили? Сейчас вы мне расскажите, что и как случилось. Разрешите представиться – инквизитор Миалс.
Майор закричал.
Он вдруг понял, что настоящий ад только начался.
Предвидя вопросы. Да, это тот самый Миалс что действует в Русуртуге.
Археотек.
Каждый шаг приводил к тому, что в воздух вздымались клубы пыли и праха, щедро устилавшие пол узкого хода. Пыль сыпалась со стен, с потолков. При каждом шаге. При столь низкой гравитации она надолго зависала, а потом медленно опадала вниз тёмными облаками.
Фонарики Альтуса и Марри, свободных торговцев, исследователей, археологов, пиратов, наёмников удачи, осветили дверь. Целую, но, похоже, достаточно ветхую.
Марри, шедший первым, с размаху пнул дверь ногой. Дверь выстояла, но сильно прогнулась. Второй удар окончательно добил ветхую конструкцию. Взглядам исследователей открылись бараки этого мёртвого корабля.
Уровень разрушений был не так высок, как в прочих отсеках, а датчики скафандров показывали, что в бараках уровень кислорода даже несколько выше, чем в остальных частях мёртвого крейсера. Пробоин видно не было, и наличие останков на койках выглядело вполне логичным – тела не выбросило в открытый космос при аварии. Теперь оставалось найти хоть какие свидетельства о том, что случилось.
Корабль был исключительно ветхим, а уровень повреждений был настолько велик, что идентифицировать его визуально не удалось. На борт было высажено два добровольца для поисков информации и археотеков. Древние технологические примочки весьма ценились в городах-ульях, а шансы их найти в этом осколке боевого флота, были велики.
Альтус отправился осматривать останки справа от входа. Большинство коек были пусты. На некоторых лежали кости, обтянутые плотью, и Альтус задержался у одной из таких коек. Когда-то это было человеком, скорее всего мужчиной (судя по отсутствию волос и военного вида остаткам одежды) – но точнее сказать нельзя. Едва Альтус дотронулся до мумии, она рассыпалась в пыль, вместе с койкой.
Марри не интересовался костями. Он нашёл в изголовье одной из коек непонятный прибор, который оказался достаточно прочным, чтобы выдержать транспортировку с койки в рюкзак.
Обойдя казарму ещё раз, торговцы отправились обратно.
- Брат-медик, как ты думаешь, что мы нашли? – задал первый за всю экспедицию вопрос Марри.
- Не уверен, но, похоже, что это потерявшийся в варпе древний корабль. Я думаю, что экипаж и весь крейсер были подвергнуты сильному искажению хаосом – многие тела содержали мутации, а все конструкции кажутся невероятно ветхими, да такими и являются.
Подтверждая слова Альтуса одна из секций пола, по которой только что шёл Марри, ушла вниз. Марри удивленно замер на мгновенье, а потом, пользуясь низкой гравитацией, одним прыжком преодолел расстояние в пять-шесть метров. К его счастью та секция, на которую он приземлился, лишь взметнула свою порцию пыли.
- Марри, я спущусь в нижний коридор – там, похоже, есть нечто интересное… Надо идти.
- Давай сматываться. Я не желаю быть там, где работал хаос. Знаешь, инквизиция это довольно известная садо-мазо организация. Причём её сотрудники, почему-то, сплошь садисты.
- Двадцать минут. Потом можешь смело бросать меня и переть на корабль.
- Кислорода хватит?
- Да. Я спускаюсь. Смотри за мной по ауспексу.
Фигура в скафандре спрыгнула в яму, похоже, не особо озабоченная возможной опасностью этого поступка.
Точка на экране ауспекса Марри быстро двинулась параллельно верхнему коридору.
Марри стал ждать.
Альтус быстро осмотрелся по сторонам, и направился к открытой двери метрах в сорока от того места, где он находился.
Внутри комнаты оказалось почти не тронутое тленом тело. Судя по форме - это был лейтенант. Реджимент определить не удалось. Лицо было изуродовано мутациями, явно не врождёнными. Один глаз закрывал кожистый нарост, свисавший со лба, рот был как бы вдавлен в череп, открывая верхнюю челюсть, а уши разделялись на несколько шупальцеподобных отростков. Зрелище было жутковатое и неприятное, но Альтус обшарил комнату в поиске артефактов.
Медальон, три непонятных коробки с кнопками. Всё.
Альтус не стал искушать судьбу и стал выбираться.
Низкая гравитация позволяло прыгать в высоту почти на четыре метра.
Брат-исследователь случайно нажал на какую-то кнопку на одном из приборов, вытащенных с корабля. Прибор издавал звуки, похожие на речь, но языка никто сразу не понял. Кроме Альтуса. Он узнал древнейшее, хотя и сильно искажённое, наречие медиков.
И он слушал.
«Все было как и вчера. Вокруг царила мгла, казалось, сегодня стало еще темнее. Раздался стук в дверь. Пришел мой сосед, сержант Дутринг. Войдя, он сел на стул рядом со мной, и вместе со мной уставился в лампу на потолке, из которой, если и падала какая-то частица света в мою комнату, она была настолько мала, что этого никто не замечал. Наоборот, казалось что свет от горящих вещей освещает её.
Но я привык. Уже сколько времени осматриваю эту тьму!
<разрыв>
…равда это не очень хорошо получается в тесной каюте крейсера, который построили невесть когда. Однако все лежало у меня на своем месте, никогда ничего не терялось, и вещи лежали, насколько это здесь можно, в порядке.
Дутринг, неплохой человек, который не раз выручал меня, принес с собой откуда-то добытую полулитровую бутылку со спиртом, который мы, разбавив немного водой, пили маленькими порциями, закусывая размоченными сухарями с солью. Увы, ничего другого у нас не нашлось, да и вряд ли могло найтись у кого-нибудь еще.
Кого-нибудь еще… Кого-нибудь... Живя так, в сердце острой иглой иногда впивается мысль, что, возможно, твой сосед и ты – самые последние живые здесь. Смотришь во тьму, не видишь ни одной живой души, и такая тоска хватает!..
Если раньше еще виделся какой-то смысл в своем бытие, когда я был более-менее здоров, и еще мог как-то передвигаться в окружающей тьме, искать чего-то, надеяться найти еще одну живую душу где-нибудь, то сейчас это означает для нас с Дутрингом верную смерть. Без нормального питания тела наши ослабли, кости стали тонкими, кожа сухой, глаза впали, мышцы иссохлись без активности, руки дрожат, а зубы гниют. Что-то ещё происходит с телом, но я не вижу, а Дутринг не говорит.
Так мы и живем запертыми, остальные, наверное, давно умерли. Последний – Зульд, рядовой, скончался около недели назад. Припасы сухарей у нас подходят к концу, зато соли еще много. Похоже, больше еды в нашей жизни не предвидится, как не предвидится и жизни, после того как еда закончится. Иногда даже жалеешь, что умерли твои соседи, а не ты, а тебе придется умирать этой голодной смертью через два-три месяца, как подсчитали мы с Дутрингом по количеству оставшихся сухарей и того, что можно сжечь.
Но никакого страха не осталось ни во мне, ни в Дутринге. Существуя в такой безысходности тебе уже нечего бояться. Мысли о самоубийстве иногда закрадываются в мою душу, но я не покончу с собой. Я задумывался в самые тяжелые минуты (ибо в другое время гонишь от себя такие мысли), когда черное, как мир вокруг, отчаянье топит тебя с головой, что же все-таки заставляет нас жить и не покончить с собой.
Сегодня я понял, что, все-таки, это надежда».
Запись закончилась. Экипаж молчал, глядя на Альтуса. Но слов у него не было.
