Автор стесняется, канючит, ноет, что не умеет писать. А потому выкладывать рассказ приходится мне, как самому крайнему. Если текст наберет больше десяти положительных отзывов - открою имя автора. И это - автор не я!
Серые тени (Крысиные сказки)
…Я опускаю взгляд и вижу, как верхние – самые тонкие и хрупкие – веточки огромной вязанки робко занимаются в слабом еще, бледном даже при пасмурном дневном свете пламени. Гляжу, как искривленные пальцы мертвого дерева пускаются в свой последний угловатый танец, прежде чем рассыпаться серым пеплом.
Понимаю,что вслед за первыми сначала затлеют, а потом и заполыхают жарко, стреляя жалящими искрами, хворост и дрова у моих ног. Последним займется деревянный столб, к которому я крепко-накрепко привязана грубой веревкой – не то, что вырваться – не пошевелиться, даже пальцем не шелохнуть. Правда, прежде чем запылает мой позорный столб, огонь сначала слизнет красным языком мою рубаху,погладит ласково волосы, спалив их дотла, а потом примется и за тело…
Из глаз одна за одной быстро-быстро катятся слезы, но горло раздирает смех. Я перевожу взгляд со своих босых ног, к которым несмелые пока, робкие языки пламени только начинают подбираться, на толпу, что окружила костер плотно и тесно. Вон там мелькнуло упоенное происходящим лицо тетушки Магды: в детстве она угощала меня молоком и теплой, только из печи, хлебной горбушкой, а сейчас ее глаза от предвкушения столь редкого в нашей деревне зрелища сияют ярче угольев. Вон стоит, потупившись, Август. Рыжий Август, не ты ли признавался мне в любви и верности этим летом? Не ты ли клялся мне, поймав за руку, до синяков впиваясь пальцами в запястье, той ночью, под яблоней, что не оставишь меня никогда, что я единственная, покорившая твое сердце? Прошло лето, и яблоки те созрели давно, и ты стоишь среди толпы, недвижим и нем, не в силах поднять на меня глаза, но и уйти не в силах – ведьм в нашей забытой всеми деревеньке сжигают не каждый день…
С трудом обвожу собравшуюся толпу тяжелым взглядом, но ни дым от кострища, ни слезы не могут закрыть от меня эту картину: передо мной стоят мои соседи и знакомые, те, которых я считала приятелями и называла друзьями. Что ж, в чем-то они мне никогда не лгали – в трудную для меня минуту они действительно здесь,рядом со мной.
Я замечаю шныряющие в ногах у людей серые и черные тени. Их, незаметных собравшимся, становится все больше и больше. В черных блестящих глазах танцуют красным отблески огня, и я знаю, что они печалятся обо мне, что они – те единственные существа, которые действительно любят меня. Крысам не свойственно лицемерие. Потерпите, серые, потерпите…
Полузатуманенным разумом я понимаю, что их сейчас намного больше на площади, чем людей, хотя придти должна была вся деревня. Но они продолжают стекаться, просачиваясь серыми комками тумана и липкого человеческого страха из подвалов и канав. Невидимые простому человеку, но видимые мне. Потерпи, мое маленькое воинство,скоро ты вновь обретешь своего предводителя.
Внезапно смех, разрывающий мне глотку, прорывается сквозь стиснутые от боли зубы: я хохочу, подставив лицо мелкой мороси дождя. Хохочу, как безумная. Тело пронзает острая волна боли – это огонь рыжим котом ластится к моим ногам. Горло саднит от едкого дыма, но я смеюсь. Смеюсь в лицо серому небу и в лицо каждого из собравшихся здесь ради бесплатного представления. Смеюсь, потому что теперь точно знаю: я вернусь к вам этой зимой с первым снегом. Вернусь со своей быстроногой армией серых солдат. Вернусь, и вы пожалеете о многом…
***
Родители Марысы не были родом из этих мест, придя в деревеньку откуда-то с востока, что и нашло отражение в имени единственной дочери. Когда они один за другим покинули этот свет – сначала отец от загноившейся раны (глупая смерть: у лесоруба, валившего лес еще подростком и брившегося топором, так некстати дернулась рука), а затем от какой-то болезни и мать, Марысу с явной неохотой пустила к себе в дом какая-то дальняя родственница. То ли троюродная тетка, то ли еще что-то подобное – вроде бы и родня, но настолько далекая, что уже и не считается.
Девочка росла тихой и замкнутой, как мышка. Серые жиденькие волосики, бледная кожа, водянистые глаза. На первую красавицу деревни она никак не тянула. Прибавить к тому низкий рост, мелкую суетность движений и остренький нос – и прозвище крыска-Марыска привязалось к ней, едва она вошла в девичью пору.
Деревенские детишки ее откровенно сторонились: она казалась им слишком хрупко-болезненной, да и симпатии практически не вызывала. Поэтому мало бы кто удивился, узнав, что девочка нашла общий язык лишь с себе подобными существами – домовыми крысами.
Они ее слушали, они ее слушались.Выходили на ее тихий зов, говорили с ней о чем-то на своем поскрипывающем языке, ластились к ней.
Тетка относилась к таким приятелям по играм с явным неодобрением – негоже человеку, пусть даже такому, как полуобморочная Марыска, водиться с этими, грязными… Но когда у нее пропадала монетка или закатывалась под половицу любимая сережка с синим камушком, тетка,скрипя зубами, шла на поклон к воспитаннице: «Марыска, деточка, ты же добрая.Скажи своим, этим, вдруг видели…» И «эти» неизменно притаскивали закатившееся,упавшее, потерявшееся. Потому в доме, где росла Марыска, крыс не любили –впрочем, как и везде в деревне, да, пожалуй, что и в мире. Но не травили и из подпола не гнали.
А потом случилась беда: в повзрослевшую, но так и не похорошевшую толком Марысу влюбился Август. Рыжий Август, сын деревенского головы. Все от мала до велика гадали: ну что он в ней,сильный, статный, красивый парень, мог найти? Ну коса ниже пояса – так неказистого серого цвета. Ну глаза на пол-лица – мышастые, водянистые. Вон в селе сколько красавиц – и Агна с золотой копной волос до самых щиколоток, и Амалия с глазами ярче императорских сапфиров, и Вилда, стати и пышности груди которой завидовало поголовно все женское население деревеньки. Выбор был велик,но парень решил остановить его именно на тихой и серой, как тень, Марысе.
По деревне шептались: приворожила она его, что ли? Не иначе как Марыска – того, ведьма…
За ведьмовство девушку и поймали – не перенесли две заклятые душеньки-подруженьки, Агна и Амалия, того, что ихкрасота оказалась слабее каких-то непонятных, явно темных, звериных, чар.
Смешное дело – сложно ли настроить против безответной сироты, которую и без того не особо любили, остальных жителей деревушки, обвинив ее предварительно в колдовстве? Тем более, что и случай выдался хороший: подружки случайно подсмотрели как-то, как Марыса разговаривает с крысами, а те, вытянувшись на задних лапках, чинно стоят и слушают, да еще и мордами одновременно кивают. Что это, как не черное ведьмовство?
Схватили Марысу ее же соседи, сонную, с постели, в одной рубашке, привязали к столбу на главной площади. Чьи-то руки –не суженого, чужие, жесткие, - первый и последний раз распустили серую косу до пояса. И сожгли девицу.
Хорошо горела ведьма, ярко. Меньше зла,меньше колдовства – больше радости честным людям. Так что пьянчужке, который рассказывал всем, как ночью из пепелища восстала тонкая серая девичья фигурка,как собрала она вокруг себя целую прорву разношерстных крыс и как, не касаясь земли, плавно и тихо ступая, ушла из деревни в окружении своей серой армии,никто и не поверил. Мало ли что с пьяных глаз чудакам всяким видится…
***
Той зимой в деревне часто горели костры на главной площади: споро, ярко. Люди скидывали на деревянные помосты трупы своих соседей, родственников, знакомых. А потом и сами ложились на кровать в последний раз, и больше с нее уже не вставали…
…Леди Серая Чума ничего не прощает,никого не щадит…
