Сирота
Он был рожден в холодной пустоте звезд. Его первый крик был переполнен болью и горем. Он был один. Совсем один в этой жестокой и пустой галактике. Он был оставлен родителями там, где не было шанса выжить. Там, где ненависть бурлила кипящей лавой и переливалась через край безразличия и ксенофобии. Там, где умирающие звезды глядели на упадок некогда великих цивилизаций. Невинное дитя оказалось в царстве вечного отчаяния и безысходности, но маленькое сердце продолжало биться. Хотя он был и далеко от своих настоящих родителей, какие-то люди склонились над ним и смотрели в его черные глаза, отражающие вселенский холод. Теплые руки приемной матери коснулись холода маленького дикого сердца и попытались согреть его.
- Смотри, какой красавец, по-моему, он похож на тебя, Гжегож.
Они взяли его к себе, они купали его в ласке и тепле, они следили за ним, как за собственным ребенком. Он и был для них ребенком, которого они давно ждали, но сердце не обманешь. Оно всегда подскажет, что где-то в пустоте звезд есть те, кто могут назвать его своим отпрыском. Гжегож и Катаржина не знали о той боли, которую испытывал их приемный ребенок. Они скрывали его, уродливого но самого прекрасного для них. Они были на грани нервного срыва, когда их мальчик отказался говорить, а только холодно шипел. Когда все дети ласково агукали, их ребенок только высовывал длинный и узкий язык между острых зубов, издавая протяжный вой. Замкнутый и скрытный Симон был единственным утешением Катаржины, но каждый день пока он рос, он становился все дальше и дальше от своей приемной семьи, даже не смотря на всю сердечную теплоту, что дарила ему приемная мать. Вместо человеческих слов он рычал, бил своими не по возрасту сильными руками, кусал острыми, словно иглы, зубами. Он был больше похож на дикого зверя, а не на ребенка, но материнский инстинкт словно пелена застилал глаза женщине.
- Бедный мой Симон... Заговори со мной...
Гжегож обнимал свою Катаржину и только любя целовал ее в лоб. Тем временем их ребенок рос и скрывать его от посторонних глаз с каждым днем становилось все труднее и труднее. В маленьких поселениях, даже если ты отшельник, такие вещи не утаить. Слухи о том, что семья Горниковских приютила мутанта заполнили маленький городок. Каждый дом говорил о мелком юрком бесе, который вместо слов мог только шипеть, словно туннельный змей. Кто-то говорил о горящих глазах, кто-то описывал его крылатым, кто-то судачил о метровом хвосте у ребенка, кто-то твердил о восьми лапах, как у паука. Но все соседи сходили в одном - это было порождение порока, выродок. Пастырь церкви Императора никогда не видел этого монстра у себя на обрядах, этот выродок не вкушал кровь и тело Императора на причастии. Длинные языки судачили, что это демон из преисподней, которого послал сам Гор.
Гжегож стоял в дверях и кричал. Сначала послышался глухой удар, кто-то тяжелый упал. Потом второй, третий. Возню прервал оглушительный выстрел дробовика, после чего шахтеры ворвались в дом. Катаржина сидела на коленях и умоляла пощадить ее дитя, но толпа не знала жалости. Снова рявкнул дробовик, обрывая плач матери. За дверью должен был быть Симон в детской кроватке, но послышалось только шипение. Волна холода прошлась по спинам яростных фанатиков уже поджигавших все вокруг, чтобы очистить в священном пламени. Каждый услышал в этом шипении что-то свое. Это было похоже на слова, но тварь за дверью не могла говорить.
Дробовик снова рявкнул, вышибая дверь с петель. Толпа ликующе завопила, но в комнату никто не решался войти. В детской кроватке никого не было, но каждый чувствовал на себе холодный взгляд. Тогда в комнату полетели факелы, предавая все огню. Пламя плясало в тесной комнатушке, пожирая все, до чего только дотягивалось. Фанатики удовлетворенные вышли, наивно полагая, что их кошмары закончились. Но кошмар только начался.
Настоящая звериная ярость бушевала в сердце Симона. Он лишился родителей дважды. Если бы он мог заплакать, он был готов месяц оплакивать своих приемных родителей. Но ярость не давала ему покоя, кипящая лава боли воспламенила его некогда холодное звериное сердце. В узких туннелях темных шахт он питался крысами, охотился на змеев. Техническая вода с разводами масла и прометия казалась ему сладкой. Невинное дитя было выброшено, медленно становясь похожим на зверя. Тьма проходов стала его новым домом. Неестественная гибкость позволяла ему избегать тоненьких лучей проходческих фонарей. Он научился жить в тени, в стороне от чужих взглядов, но он помнил то, что сделала с ним толпа. Он шипел в ярости, забыв как звучат слова. И вот однажды он вышел на охоту... Два дня длилась бойня, не выжил никто. Когда силы правопорядка прибыли в отдаленное поселение, даже они не смогли вынести этой картины. Внутренности пяти десятков человек были вывешены, словно гирлянды в макабрастическом танце. Медный привкус крови туманом окутывал мощные фигуры с дробовиками. В глазах умерших отражался только первобытный ужас. Оторванные головы застыли в посмертной маске ужаса. Все поселение без малейшего колебания было предано всеочищающему пламени прометия. Так появились легенды о Звере Челмруды.
Шло время, Симон рос, набирался силы. Успевшему позабыть материнскую ласку маленькому зверю было больно каждую секунду его существования. Душу терзало желание найти настоящих родителей. Он пытался найти их в самых темных уголках планеты, но их нигде не было. Симон даже рвался в холодную тьму космоса, но инстинкты самосохранения сдерживали его. Зверь оставался в тени, пока не встретил Божену. Она сладко пела, высунувшись из своего окна, привлекая Зверя. Он долго боялся подойти ближе, зная, что он уродлив, но пение манило его. Однажды он начал подпевать ей на своем шипящем языке.
- Кто здесь?
Но Зверь уже скрылся. Много недель он переживал, не подходя близко к дому Божены, но однажды он бродил неподалеку, вдалеке от фонарей. В этот момент судьба нашла его. Стройная фигура стояла в тени, облокотившись о стену, и плакала. Изодранное платье, подкосившиеся ноги. Симон протяжно зашипел. Девушка дернулась и уставилась на монстра. Их взгляды встретились. Они стояли в оцепенении, ни один не решался сделать первый шаг.Кровь в жилах Симона бурлила, инстинкты брали верх над разумом. Он сделал первый шаг. За ним еще один, и еще... Когда до девушки оставалось чуть больше метра, ставший окончательно зверем Симон одним прыжком подскочил к Божене и подарил ей свой первый поцелуй. Это было незабываемо для них обоих, но в тот момент все поменялось для Симона, он впервые за долгое время почуял близость своих настоящих родителей. По его разуму скользнула тень чего-то большего. Он чувствовал теперь и свою новую любовь, он чувствовал ее мысли. Они стали одним целым. И это чувство помогло семенам тоски по настоящим родителям прорости. Зверь понял, чего он был лишен так долго, а главное, он понял, что надо делать.
Прошло много месяцев после первого поцелуя. Зверь охладел к своей первой любви. Он жаждал только одного - встретить настоящих родителей из холодной глубины космоса. Он чувствовал уже множество десятков душ, они подпитывали его разум силой, подпитывали мыслями. Он чувствовал рождение своих детей, чувствовал страхи родителей за своих уродливых отпрысков. Зверь помогал найти приют этим горбатым выродкам в проходах шахт, которые он уже успел изучить за долгие годы скитаний. Зверь учился говорить, но у него получалось только протяжно выть или шипеть длинным языком. Но весь его разум подсказывал, что его дети его слышат. Они его понимают. Они были частью его, его продолжением. Когда Зверь грустил, его дети грустили вместе с ним. Какая-то невидимая связь была между ними. Зверь начал пытаться усилить эту связь. Он кричал, звал своих детей. Звал своих настоящих родителей. Эту тягу в космос унаследовали и его отпрыски. Они молились вместе холодной темноте космоса в ожидании пришествия. Они кричали в пустоту. Они знали, что однажды пустота ответит им.
Обессиленный, Зверь лежал после целой недели криков. Его когти уже потупились после сильных ударов по камню. У него не оставалось никаких сил. Его тело разрывало от боли и усталости, а душу съедала тоска по родителям, но он никак не мог докричаться до них. Даже его дети не могли помочь ему в этом. В уголках черных глаз впервые за долгие годы показались слезы. Зверь встал, глубоко вдохнув горячий воздух шахты. Он закрыл глаза, пытаясь дотянуться своим разумом до каждого своего ребенка. Он пытался пропустить через свое сердце ту боль, которую испытывали уже они, когда Зверь не отвечал им взаимностью, а только холодно рвался в пустоту космоса. Только соединив разумы всех своих отпрысков, можно было надеяться докричаться до настоящих родителей и заглушить ту боль, что бушевала долгие годы в груди. Он дотянулся своим разумом до каждого. Дотянулся и проревел: "Сплетаемся"!
