Der Stark(e) Glaube
- Сволочи! – надрывалась женщина – Оккупанты!
- Мадам, поверьте, это необходимо…
- Поверить?! Поверить тем, кто прилетел сюда, чтобы всё разрушить?!! Да я понятия не имею, кто вы и откуда!! Как мы можем вам верить?!
Ее дети ревели рядом, хватаясь за платье матери.
- Стадо слепое! Что скажут вам, то и творите, о людях не думаете!!! Матерей же своих позорите!!! – заходилась в крике селянка, когда Баерн волок её через двор к машинам.
Отчаяние переполнило женщину до предела, абсолютно заглушив инстинкт самосохранения. Горе и страх состарили лицо.
Ее не интересовало, что здесь проходила наиболее удобная, по мнению стратегов, линия для создания рубежа обороны. Она не видела ничего страшного в своих вооруженных соотечественниках - надвигавшихся из столицы дивизиях мятежного барона-губернатора. Всю свою жизнь люди прожили под его властью, всем были довольны, и не хотели ничего знать о его нестандартной трактовке Имперского Кредо. Чужаки из невообразимого далека пугали их гораздо больше.
К ней присоединился благообразный мужчина лет пятидесяти, с виду - учитель или староста:
- Молодой человек, почему вы здесь со всем этим оружием? Почему вы слепо верите, что Его Светлость барон-губернатор – еретик? Это же не такие простые вопросы, вы должны понимать…Если Его Светлость и не прав в чём-то, нужно разобраться. Вопросы веры слишком тонки, чтобы решать их вот так, танками, - мужчина примирительно опустил ладонь на рукав гвардейца.
- Мы здесь, чтобы защитить вас. – Баерн скинул мягкую руку и стал нервно оглядываться в поисках командира. Лучше бы тот вёл подобные разговоры! – Ваш барон еретик! Терра так говорит.
- Слепая вера гибельна и не может защитить никого. Вы не думаете, а просто верите во что-то… Это же так по-детски. Вы здесь никогда не были здесь и не знаете методов управления Его Светлости. И вдруг прилетаете, громыхая оружием, но удивляетесь, что вас боятся!
- Сюда двигаются вооружённые дивизии! Это прямой вызов власти Империума, вызов его посланцам! – Баерн начал терять терпение.
- Всё дело в том, молодой человек, что люди с оружием, вроде вас, всегда видят угрозу для себя.- не сдавался мужчина - Вот парадокс! Вы вооружены, вы сильнее других, но и боитесь больше. Поэтому вы ничего не создаёте, вам некогда. Вы лишь ищите угрозу для себя - и находите! Даже там, где её нет! Тем самым вы сеете лишь разрушение, хаос и сме...
Выстрел оборвал его на полуслове. Староста навзничь опрокинулся в грязь сельской дороги, обдав брызгами резной белый заборчик. Женщина закричала и дернулась вперед, кто-то из детей оторвался от её подола и тоже шлёпнулся на землю. Кулаки неистово колотили по шлему и нагруднику Баерна, который безуспешно пытался успокоить женщину.
Внезапно она обмякла, гвардеец едва успел подхватить её.
Удар комиссара был точен. Его холодный колкий взгляд на долю секунды остановился на растерянном лице Баерна. Затем он бросил: «В транспорт!», убрал в кобуру пистолет, резко развернулся и зашагал дальше. Полы его серой шинели вспыхнули красным подбоем. Конец ножен с пиломечом ткнул в обмякшую щёку старосты, казалось, с удивлением глядящего стеклянными глазами в исчерченное инверсионными полосами небо. На ходу комиссар Штарк уже давал инструкции танкистам, указывая на ближайшие два дома. Баерн перехватил безвольное тело и, путаясь ногами в истошно визжащих детях, поспешил к ближайшей машине.
Не смотря на гадкий осадок, в глубине души Баерн был благодарен комиссару за его вмешательство.
Гражданские двигались медленно, словно не отошедшие ото сна, оглушённые внезапной трагедией. Они нехотя грузились по транспортам, испуганно и зло глядя, как бегающие гвардейцы топчут клумбы и посадки, как ломают изгороди, подготавливая местность для шанцевых работ. Кто-то из селян попытался пристроить в кузов вазу, ее отобрали, вышвырнули на дорогу, а тупо глядящего на осколки мямлящего пожилого владельца затащили внутрь. Другие тоже пытались пихать в машину свой домашний скарб – что-то в сумках и завернутое в скатерти. Гвардейцы безжалостно выкидывали все, повторяя: «Нет места! Новый Администратум возместит перемещённым лицам весь ущерб!». Баерн не мог представить, что же в этих тюках может быть такое ценное, что мешает людям убраться как можно скорее с дороги войны!
У него самого уже долгие годы из личных вещей был только старинный трофейный лазган (из того личного арсенала миллионера-культиста никто не ушёл с пустыми руками!), да кое-какие мелочи в разгрузочном жилете. Карточки домашних давным-давно погибли, когда химера загорелась от прямого попадания. Он почти не помнил родных, да и не старался вспоминать – так было легче.
В утробах транспортов не хватало места, приходилось стоять вплотную друг к другу, а селяне всё равно упрямо пытались втиснуться с чемоданами и котомками. Все вещи подчистую выбрасывались наружу под гвардейские башмаки и колёса машин. Книги, детские игрушки и платья – безвозвратно утраченные напоминания о мирной идиллии смешались с грязью.
Когда «Леман Русс» на скорости свернул с дорожки и аккуратно въехал в дом, смяв нарядный фасад и перекрытия между этажами, в толпе заплакали.
Вскоре весь хрупкий домашний уют был перемолот, гусеницами, и вместе с землёй нагромождён отвалами рино в насыпи вдоль окопов. Вместо милой деревеньки вдоль опушки тянулись зигзаги траншей.
На бруствере, заложив руки за спину, стоял комиссар. Ветер развивал полы серой шинели. Штарк хищно всматривался в надвигающуюся массу мятежников. «Имперский орёл в дозоре, ни дать не взять, только голова одна!».
Уже можно было различить отдельные звуки в приближающемся грохоте. Лязгали тяжёлые гусеницы, хлопали флаги с безумными каракулями, над строем пехоты волной прокатывались речёвки. Как сердце сумасшедшего гулко и мощно бил барабан, тысячи глоток как одна отрывисто гавкали проклятия.
Баерн занял позицию: привычно разложил рядом запасные батареи, оценил угол простреливаемого пространства и размял шею, поудобнее примериваясь к прикладу. Проверил, легко ли вынимается нож – без рукопашной не обойдётся!
«Хаос и смерть» - вспомнил Баерн прерванную комиссарской пулей фразу старосты.
Он не винил местных за неверие. Они никогда не сталкивались с подобным, для них Империум ограничивался их планетой, их деревней, их домом и семьёй. И Терра была нематериальным, мифическим местом, словом из молитвы, а ересь до этого дня не имела видимого воплощения. Баерн знал, что даже если эта баба с детьми окажется сейчас здесь, и увидит лавину ползущей техники, увидят деформированные фигуры солдат и их символы, услышат их вопли – она все равно не поверит ему, всё равно будет ненавидеть всю жизнь именно его. Потому что он разрушил её жизнь на пару часов раньше, чем мятежники барона-губернатора.
Грянул первый залп артиллерии. Раньше в эти мгновения руки дрожали, и пересыхало горло. Крылатый череп на прикладе старинного оружия смеялся. Теперь он лишь глубоко вздохнул и припал к прицелу. «Вот он хаос, на подходе, сейчас будет и смерть».
…Темнота вокруг лишь изредка разрывалась багровыми сполохами. Он стоял совершенно один. Перед ним громоздилась гора тел. Трупы гвардейцев были навалены почти в рост, кровь и сырая грязь ужасным раствором скрепляли эту стену. Стена тянулась в обе стороны на сколько хватало глаз. Баерн, спотыкаясь, побрёл вдоль неё. Кое-где к телам были приколоты семейные портреты и снимки письма и иконки. Вот в чей-то локтевой сгиб всунута кукла. Спины, лица, ноги рядом заклеены кусками обоев. Наконец, Баерн увидел фигурку далеко впереди за поворотом траншеи. Женщина в простом платье стояла перед грудой из мертвецов. Она положила слишком тяжёлый для неё лазган поверх стены павших и палила в темноту.
Баерн всмотрелся во мрак. Там за стеной металось и ревело что-то огромное, бесформенное, оно то тянулось тысячами щупалец, то нависало воронкой исполинского вихря. Клубящаяся тьма выла, гудела, говорила сотнями разных голосов и грохотала. Эта какофония за преградой из тел накрыла его, оглушив и раздавив. Баерн весь как будто высох изнутри, он онемел, ужас схватил и не отпускал, заставляя всё глубже всматриваться в бешеную круговерть хаоса. Он чувствовал, как начинает растворяться, теряя связь с маленьким беспомощным телом…
Мелькнувший перед глазами луч - прямой, яркий - вырвал его из оцепенения.
Женщина издали весело кивнула ему, не переставая жечь лучами мечущиеся в ярости тени. Тьма не может преодолеть преграды из тел, понял Баерн.
Чуть поодаль, среди мусора и разбитой мебели послышался смех. Трое детишек с визгом носились вокруг большой вазы. «Что они здесь делают?» - мелькнула мысль – «Все транспорты с гражданскими уже ушли, а этих мы не заметили!» Баерн хотел было крикнуть женщине, что нужно увести детей, но голоса не было. Он зажал уши от нестерпимого гвалта и, стараясь не смотреть за стену, согнувшись, попытался побежать. Но с места не сдвинулся, провалившись в грязное месиво. Женщина же, бесстрашно глядя в неистовую бездну, продолжала стрелять. Потом она обернулась, и он узнал ту крестьянку с плачущими детьми.
Она уставилась на него матовыми незрячими бельмами.
Тонкая белая рука указала в сторону, во тьму за стеной:
- Не бойся и не поглотит, – тихие слова отчётливо донеслись до Баерна.
- Ты откуда здесь взялась?!!! – Баерн орал на пределе связок и лёгких, но не слышал своего крика.
Женщина взяла запасную батарею из скрюченных серых пальцев, зажатых штабелем тел, перезарядила лазган. Она погладила, запрокинутую голову, торчащую сверху нагромождения убитых. Мертвец щерился в агонии, глаза закатились. Крестьянка гладила светло-пепельные волосы трупа:
- Они всегда защитят меня, сынки мои. Мои сынки…- молодая женщина нежно провела по щеке мёртвого гвардейца - сухая шея торчала из истлевшего красного форменного воротника, рядом в кровавой каше застряли обрывки фуражки, - Мои защитники… А я помогаю им как могу. Мне не страшно. И ты не бойся ничего.
Ветер сбивал Баерна с ног, рвал униформу, но платье и волосы женщины оставались неподвижны.
- Как тебя зовут?!!! – снова давясь, что есть сил, заорал Баерн. «Зачем мне её имя?»
Она коснулась горла гвардейца, незрячие глаза расширились. Шёпот вновь без труда перекрыл инфернальный рёв:
- Вера.
Баерн задохнувшись, закашлялся, открыл глаза, повернулся на бок, но тут же заорал и рухнул обратно на спину. Он судорожно ощупал правое бедро и поднёс красную мокрую руку к лицу. Снаряд… или нет, танк еретиков взорвался совсем близко от его позиции. Кажется, собственная артиллерия накрыла, когда комиссар поднял отделение в контр атаку. Баерн завертел головой: поблизости, за вихрами чёрного дыма слышались стрельба и вопли, но рядом никто не шевелился. Он попытался осмотреть рану. Осколок прошёл навылет, рана несерьёзная, но крови вылилось. Голова гудит, да ещё что-то в горло ударило…
Баерн подполз к трупу еретика, обрывком из трёх траков тому раздавило голову. С помощью ножа он оторвал штанину и перетянул раненую ногу, стараясь не смотреть на оголившуюся уродливую конечность отступника. Бросив узел, он в последний момент успел схватить лазган. Верный дух оружия гневно оплевал выскочившего из дыма еретика священным огнём. Тот загорелся, и, вопя, исчез в стороне. Судя по нараставшему гулу, рукопашная только начиналась.
Культист наконец замолк. Не сам, конечно, угомонился.
Солдат-мятежник стрелял не целясь. Потом уронил лазган и с разбегу наткнулся на воющий пиломеч, подставленный комиссаром в последний момент. Еретик дёрнулся, и не переставая орать, в фонтанах черных брызг, упрямо продолжал тянуть руки к намеченной жертве. Комиссар попробовал рывком провернуть меч в теле одержимого, но цепь заклинило. Всем весом гвардеец-предатель подался вперёд, силясь сделать ещё один шаг к комиссару. Он двигался медленно, но упрямо. Могло показаться, что изрядно набравшийся вояка от переизбытка чувств лезет обниматься к своему товарищу, а тот мягко его отстраняет.
Подоспевший Баерн обрубил руки, сжимавшие горло комиссара Штарка, а тот, совладав, наконец, с духом оружия, вновь запустил его, распилив противника почти до паха. Всё это время яростно завывавший одержимый, захлебнулся кровью.
Бой прекратился. Артиллерия поработала на славу, до траншей добралось не так уж много техники. Но мятежная пехота превышала их численностью вдвое. Атака была жестокая. Первую отбили.
Отпихнув труп, комиссар сел на насыпь. Отступник свалился в воронку от снаряда, подёргался и затих. Штарк аккуратно снял фуражку, пристроил её рядом. Затем вытер черное от крови лицо рукавом шинели и достал папиросу из тяжёлого портсигара с черепом, размял в пальцах, дунул. Сощурившись, сплюнул в валявшуюся под ногами каску с намалёванными грязной охрой стрелами, закурил.
Поток адреналина иссяк, пробитая нога заныла сильнее, Баерн тяжело опустился напротив комиссара на кусок штукатурки с обрывком обоев в голубой цветочек - обломок исчезнувшего в одночасье уютного мирка.
Он почувствовал, что сейчас самое время. Именно сейчас, когда усталость ещё не навалилась и эйфория победы заглушает горечь утрат. В эти минуты заслуженного отдыха, когда ощущение воинского единства и общей причастности к победе стирает ненадолго разницу возрастов и званий. Кто-то из его товарищей, возможно, осмелился бы панибратски стрельнуть у Комиссара папиросу. Баерн курить не хотел.
- Господин комиссар, разрешите вопрос?
Штарк исподлобья глянул на него, затягиваясь, и качнул головой, мол: «А чего ж, валяй». Он выглядел словно демон - пепельные волосы («Наверное, такие нравятся женщинам» - не к месту подумал Баерн), на перемазанном гарью и нечистой кровью лице блестят белые зубы, светятся серо-стальные глаза.
- Тот человек, которого вы… казнили в деревне. Он сказал, что мы верим слепо, что это гибельно и слепая вера никого не защитит…
Он осекся, потому, что комиссар вдруг выплюнул папиросу и… расхохотался! Смеющийся комиссар Штарк! Никто из оставшихся в живых в его отделении не поверит!
От резкого звука вздрогнули бредущие мимо медикусы.
Штарк перестал смеяться и, подняв упавшую папиросу, снова взял её в зубы. Он нагнулся и рывком выдернул свой пиломеч из трупа. Комиссар вытер лезвие о грязную униформу культиста, и поднял оружие на вытянутой руке горизонтально перед глазами Баерна. клинок отразил багровый сполох – вечерело, кровь и пожарища на земле закатом отразились в небе. На полосе стали, в обрамлении кривых зубьев скалился череп с замотанными пергаментной полосой глазницами, и красовалась гравированная готикой надпись. Кровь еретика залилась в углубления, делая рисунок и буквы более чёткими.
«Слепая Вера!» - прочёл Баерн.
