Текущий Сон

[Элагобал]

Он вывалился из сна, как утопающий вываливается из волнистой, солёноватой смерти: цепляясь руками за дерево, и губами за воздух. В холодных затонах простыней, он вспоминал самого себя, глядя, как льётся сквозь гранёное витражное стекло погибельный серый свет. Здесь не было его могущества, золочёной кирасы, блеска церемониальных мечей, стимфальски-острой оторочки перьев на крыльях гербовых орлов, подобострастных взглядов и коленопреклонённых рабьих мыслей. Не было Бога, которому он служил, и демонов, с которыми он боролся. Был только человек, любивший засыпать голым, и мечтавший не просыпаться. Роскошь – это не тяжёлый бархат, не согнувшаяся в изысканном панцире яств черепаха стола, не монеты с твоим профилем, процеженные меж пальцев на яшмовые ступени, тянущиеся от трона. Роскошь – это умереть во сне. Настоящая роскошь – это своевременная малость.

Отбросив покрывало, он поднялся, размял ноги, шлёпая ступнями по холодному рокритовому полу, и остановился перед зеркалом. Приблизившись, оглядел себя – отражение в голубовато-серых глазах отражения - полиэтиленово-призрачную кожу, схваченную заскорузлыми нитями шрамов, ввалившиеся щёки, плоскую, как монета, грудь, белесый живот – и ниже, морщинистый мешок мошонки, член, ноги, лишённые всякой растительности кроме грибковой; вспомнил прошлое и, с горем пополам, представил будущее.

Опустился на колени, прочёл утреннюю молитву, умылся, кликнул сервиторов. Полумеханические рабы обряжали его, грациозно шевеля протезированными руками. На их выбритых затылках чернели, штриховкой спёкшейся плоти, фабричные клейма. Он представил рыбку, поутру изловленную анемонами. Угрюмо улыбнулся, зная, что анемоном является сам. А рыбками… рыбками являются все.

Губернатор Кэмиди нервничал. Он стоял на балконе, а внизу, псом у сапога, стелился подведомственный город, запорошенный моросью утренних, неподведомственных сумерек. Как же ему хотелось смену дня и ночи вписать в делопроизводство, каталогизировать закаты, и рассвет затаврить штампом Администратума. Не получалось. Коловращение планет ещё подчинялось Богу-Императору, а не канцелярии. Бюрократия, бывшая смертью чаяньям сонмов просителей, проминавших скамьи у чиновничьих кабинетов, для Кэмиди была жизнью. Отпрыска мелкого семейства, так и неоперившегося на ледяных вершинах аристократии субсектора, к этим вершинам вознесли цепкость дикорастущего вьюна и мёртвая хватка охотничьего капкана. Природные качества. Губернатор хорошо помнил, как его отец – крикливый крепкий мужчина, носивший презрительную мину как регалию – с контрастным всегдашним повадкам почтением сгибался в поклонах на порогах роскошно обставленных комнат. Акры зеркального стекла запечатлели его унижение. А хозяева этих пышных чертогов кланялись бумажкам с далёких планет, отпечатанным в холоде канцелярской каморки полусгнившим сервитором или каким-нибудь анемичным клерком с жёлтыми зубами и дёснами, усохшими от некачественной синтепищи. В этих контрастах Кэмиди разглядел своё будущее. Человек дисциплинированный и педантичный, он и правил так же – отгородившись машинопечатной прослойкой от любых неугодных решений, бритвенными краями бумаг взрезая чужие глотки. И это помогало. Он обогатил себя, город, планету, уничтожил две трети пиратских флотов, бандитствовавших на окраине субсектора, а с прочими капитанами договорился, вписав их угловатые небритые лица в мимический театр обрюзгших от взяточничества СПО. Неповоротливые громады технокузниц он поставил на колёсики инфраструктуры, через тех же пиратов наладил рынки сбыта, а что эти рынки, зачастую, были чёрными – так революций, в том числе и промышленных, не делают в перчатках. Чернильная кровь документации, испятнав бумагу, текла сквозь этажи Администратума по плексигласовым венам пневмопочты, пока, в загаре копоти, на железнодорожных полотнах разворачивались цепи вагонов наполненных коксом и медной рудой. Заботившийся о благосостоянии, Кэмиди не заботился о душе – ей, в угрюмых громадах соборов, занимались священники, исправно окормлявшие паству, чьи налоги в свою очередь, исправно окормляли казну. Sanctum Terra всегда была для губернатора Terra Incognita. Император, инквизиция, богоподобные витязи Орденов Астартес оставались чем-то далёким и зыбким – изображением на фреске, строчкой в катехизисе. Теперь строчки ожили, и, налившись краской, вполне могли налиться кровью.

Огненные гирлянды окон и дымные занавеси, вышитые иглами фабричных труб, остались за спиной - хозяин бумаг отправился на встречу с ожившей строчкой.

Рудольф Аколь - главный распорядитель – вошёл с лестничного пролёта, многопалыми бионическими ладонями теребя Аквилу, нашитую у горловины форменной мантии. В другое время губернатора бы позабавило, как механизм, сам по себе бесчувственный, дрожит, охваченный испугом хозяина.

- Наш гость, - Аколь сознательно опустил титул, - ждёт в приёмном покое для особо важных посетителей. Я предложил напитки, деликатесы…

- И что?

- Ему ничего не нужно, кроме беседы.

- Не обольщайся Рудольф – он не меньший сластолюбец чем все прочие… особо важные. Он просто больший гурман. Ему хочется, чтобы на стол были поданы не наши кушанья, а мы сами. Обсосать бренчащие косточки, распробовать панику, выпить до донышка гордость из беглых глаз – вот тогда он будет сытым.

- Вам, конечно, виднее, господин губернатор, но ведь он всё-таки инквизитор, а не царёк из подулья, не торгующий тайком с зеленокожими пиратский князь. Он видел миры, которых мы и вообразить толком не сможем, решал задачи, правила которых нас бы с ума свели…

- Ты уже у него на кармане что ли?

- Я с вами высоко взлетел, и рухнем мы в одну яму, если вам переломят крылья. Но я не стал бы измерять нашей меркой такие плечи.

Кэмиди покачал головой. Чиновники подошли к резным дверям из синтедерева, выкрашенного под орех, растущий на Терре.

- Рудольф, ты думаешь, что за этим человеком какая-то глубина. А за ним всего лишь пустота. Шелест бумаг, только гербы на этих бумагах - повесомей наших. Власть везде одинакова.

- Да, мантии на плечах одни и те же. Но эти плечи очень разнятся, господин губернатор.

- Всё-таки он тебе платит. – Усмехнулся Кэмиди.

- Не думаю, - возразил Аколь, отходя, - что у меня найдётся кошелёк, подходящий под его монеты.

Кэмиди толкнул створки и вошёл в приёмный покой. Он прищурился – здесь слепящий свет не сочился сквозь стрельчатые окна, он будто сам взрезал архитектурную толщу, пробив эти застеклённые каверны. Алый уток ковра без единой складки тянулся между стволами колонн, увенчанных мраморными кронами лепнины, ворс лежал в их тягучей тени разливом артериальной крови. Над червонной красотой простиралось, топором сумерек над фарфоровым горлом дня, безыскусное полотнище - чёрное знамя с серебристо-белым двуглавым орлом. Это знамя губернатор любил больше всего. Он был чужд заскорузлой гордости солдата-гвардейца и призрак былых триумфов не восставал ему навстречу из-под землистой тяжести аспидных складок – нет, знамя являлось воплощением той сдержанности келейника-аскета, что была обречена вечно противостоять разгульному сибаритству бархата, и вечно ему проигрывать. Кэмиди был бюрократом, аристократов он презирал. Встречая их в этом зале, под неуютной - даже грозной - тенью, губернатор не столько приветствовал гостей, сколько украдкой смеялся над ними.

Инквизитор стоял у колонны: в незамысловатой медяно-тёмной кирасе и широком, как раздёрнутые надкрылья, кожаном плаще он самой осанкой напоминал богомола, принявшего хищную стойку. Поверх нагрудника висели две золотые цепочки – инсигния и хронометр с откидной крышкой, на циферблат которого и смотрел визитёр. Рядом с инквизитором скрипел прорезиненными суставами сервитор: шрамированная грудная клетка содрогалась от перистальтики вшитых насосов; в глазницах латунной оправой поблёскивали окуляры; под клешнями манипуляторов качались стволы орудийной системы, с анатомическим изяществом имплантированной между рёбер. Влиятельнейшие люди субсектора, подобрав свою парчу и края своих сутан, выстаивали очереди, чтобы, растратив дни в душной анфиладе приёмных, на минуты оказаться здесь, а он явился в плотоядном блеске оружия, и губернаторская охрана просто не имела права доложить о нарушении – ведь сами нарушения этого человека формировали новые правила, с его преступлением надлежало считаться их закону, а не наоборот. Кэмиди больше не был хозяином в своей приёмной, да и приёмная ему теперь не принадлежала.

Он вернулся к началу. К поклону своего отца в праздной роскоши чужих залов.

И только склонившись в этом поклоне – впервые за много лет – губернатор заметил две детали, одна из которых была его третьим гостем. Чуть обок механического раба, в длинной тени колонны, зябко дрожал сухопарый человек с холщовым мешком на голове: кандалы сдавили его лодыжки и запястья, от ошейника змеилась цепь, припаянная к запястью сервитора. Кэмиди перевёл взгляд на инквизитора и, вглядевшись пристальней, разглядел свечение – лёгкие переливы бирюзы обволакивали доспех, пульсируя, словно прибой или дыхание. Простоватая на вид кираса стоила дороже окружавшего её великолепия. Этот человек носил на себе драгоценность, одевался в историю.

Кэмиди пытался убедить себя, что перед ним дорогая бравада, демонстрация превосходства грубого до того, что невольно приписываешь ему скрытую утончённость, но гость не принёс с собой диссонанса, его мифические латы, из тех, что носили только сверхлюди Астартес, не казались золочёным шёлком в изглоданных проказой руках, они были уместны, как кожа.

Инквизитор захлопнул хронометр и, наконец, взглянул на Кэмиди – у него были серые, как дымок от мокрых углей, глаза и пепельное лицо в развилинах морщин. Он заговорил, но безгубый рот ящерицы почти не двигался, казалось, инквизитор вещает сокращениями горла, сцеживая слова откуда-то из бронхиальных мокрот.

- Я ждал вас две минуты. – Голос у него был усталый, но приятный: властный, без снисхождения.

- Простите, святой отец.

- Это извинение перед самим собой. Вы отняли у себя две минуты, которые могли бы посвятить важнейшему делу.

- При всём уважении, святой отец, я вашему делу вряд ли могу помочь – хотя Администратум согласен предоставить что угодно…

- С первой секунды моего прибытия, губернатор, с первого шага по бетону космопорта все дела на вашей планете стали моими. Некоторые из этих дел, вследствие, сами станут следствиями, они будут завершены в казематах сервоэкзекуторами, они слюнявыми криками вгонят в дрожь потолки. Другие укоренятся, поползут метастазами, дадут всходы – возможно, эти всходы пожинать вашим внукам. А возможно, вы не доживёте и до сыновей.

Кэмиди не хотел бояться, это была формальная угроза, издержка чужой тяжёлой службы, но боялось не сознание, ледок подгрызал тело, пожёвывал мышцы. А инквизитор продолжал говорить, и при этом леденить, вымораживать.

- Вы управляете миром Коменафи двадцать семь лет, я прав?

- Да, святой отец. Почти двадцать восемь. Через две септимы будет двадцать восемь.

- Статистика Муниторума и мои донесения говорят, что это были успешные «почти двадцать восемь». Почти патология. Прирост казны, солидный и стабильный, утроение технопромышленной базы, безопасность торговых путей… не без огрехов, но даже Император ходил когда-то по земле. Спотыкаясь о камни. До вас, при лорд-губернаторе…де Аклейне - кажется, такая фамилия - не было и тени подобного. Многие задаются вопросом, где вы раздобыли ключ к сокровищнице. Кто принёс этот ключ?

- Да, святой отец, многие задаются вопросом. А могли бы молча оглядеться. Я не сделал ничего, что не смог бы де Аклейн. Я просто с большим толком использовал ресурсы, расширил Администратум, пригласил эмиссаров Адептус Механикус с миров-фабрик – к ним обращаться-то боялись, чего ждать от железных людей? Вам интересны эти детали? Потом, я договорился о поставках с губернаторами соседних планет – род моего предшественника и те правящие фамилии, они враждовали, чуть ли не с Ереси Вандира – если не Ереси Хоруса – а я не столь именит, для них было просто унизительно питать неприязнь к голытьбе. Ключ от сокровищницы… он всегда был здесь, святой отец. Лежал под старой половицей.

- А вы, значит, просто сменили половицы?

- Можно и так сказать.

Инквизитор молчал. Оставив позади неиссчитанное число приёмов и деловых встреч, Кэмиди научился читать в мимике собеседников то, что никогда не выдали бы их речи, но это лицо было книгой на чужом языке. Нет, оно было книгой вообще лишённой слов. Его обладатель мог смотреть на выпотрошенную рыбу и выпотрошенного младенца с одинаковым, отстранённо-грустным выражением. Невероятный, недостижимый самоконтроль.

- Чтож, можно сказать, и я перетряхнул здешние половицы. Не повезло с ключами и сокровищницами – допускаю, что я не там искал. Но повезло с другими вещами. С подпольными контрактами и с чёрным рынком. С закупкой людьми из СПО контрабанды у ксеносов – у зеленокожей дряни, и с амнистиями для тех, чьи клейма не сгладила бы никакая щелочь. И будь эти дела моими делами, я бы сказал, что половицы надо вновь менять, губернатор. Начисто. Наново.

- Император… тоже ходил по земле, святой отец... И тоже спотыкался о камни…

- Тридцать тысяч лет Бог-Император недвижен на Золотом Троне в Гималайских горах. А для шагов нашего размаха ни на одной земле нет препятствий.

- У вас было тридцать тысяч лет, святой отец, чтобы выработать походку. Боюсь, мне вы и двадцати восьми не дадите.

Ясность успокоила Кэмиди. Раз он не мог сделать ничего, то говорить мог всё: пташка вольна петь любые песни, оказавшись в клетке.

Инквизитор снова посмотрел на хронометр. Стрелка будто отмеряла жизнь его собеседника в неустанных пробежках по алебастровому циферблату.

- Моё имя Альберт Гальба, я занимаю свой пост в Ордо Еретикус вдвое дольше, чем вы – свой, в Администратуме. Местечковая коррупция, в конце концов, дело Адептус Терра. Давить вшей, присосавшихся к казне субсектора – для нас это слишком мелко. Вы не хуже меня знаете, что Империум – это титанический и громоздкий механизм, его сложнейшую механику только разграниченные редуты юрисдикций защищают как от хаоса, так и от Хаоса.

- Тогда вам не о чем беспокоиться, святой отец. Здесь, возможно, имеется недостаток святых, но и особых грешников пока не расплодилось.

- Я же сказал, что не буду ввязываться в вашу юрисдикцию, губернатор. А вы уже лезете судить мою. Вот поэтому – угрозы, губернатор. Вот поэтому – вечное указание «к ноге». Я не угрожал вам, я только очерчивал границу. У вас нет должной оптики, чтобы самостоятельно разглядеть мои проблемы.

- Наши проблемы, святой отец.

Гальба выдержал короткую паузу, а затем громко произнёс:

- Покажи! – Кэмиди не сразу понял, что инквизитор обращается к сервитору.

Тот подъехал ближе, дёрнул цепью, и узник упал на колени у его сборчатых, как брюшко насекомого, гусениц. Манипулятором подцепил край ткани, прятавшей лицо кандальника, и отбросил в сторону ненужный больше мешок.

На губернатора Кэмиди смотрел губернатор Кэмиди. Синяки, уже вызревшие чернотой каймы, не скрадывали, а наоборот подчёркивали абсолютное сюрреальное сходство, которое нарушали только глаза допельгангера – в зрачках Кэмиди никогда не было этой хищной мглы, что, и будучи бездвижной, всё равно казалась движущейся, вопреки законам оптики; глаза внутри глаз.

- Это… это…

- Это ваши достижения и полномочия, возвышение и упадок и это, безусловно, ваша смерть – когда оно стало бы вашей жизнью.

Дрожь унималась, вот уже ноги твёрдо держат оцепеневшее тело, и пальцы вполне могут сжать что-нибудь вроде пера или ручки…Неизвестный кошмар оказался принадлежностью известного мира, делом чудовища была не кровавая загадка ритуалов, а сухая сцепка бумаг. Эта обыденность успокаивала.

- И сколько…

- Оно по мелочам. По окраинам. Не центральные планеты, разумеется, и уж точно не столица – двух губернаторов, боюсь, ни одному городу не прокормить. Но по окраинам оно могло продавливать нужные прошения, имитируя визиты диктовать свои указы губами неотличимыми от ваших. А благодаря бумажной волоките, которую допустил оригинал, никакой контроллёр местного уровня не заподозрил бы подмены. Псайкеров – зарегистрированных - способных увидеть в этом существе то, чего никогда не будет в вас, даже если вы захотите – троица на субсектор. Оно позаботилось о том, чтобы с ними не пересекаться. Глядя на такие чудеса проворства в ваших канцелярских лабиринтах, поневоле задумаешься - не стала бы эта тварь лучшим губернатором?

- Сколько их ещё? – Безводные барханы губ прошелестели вопрос – сухой, как самум. Пересохшее красноречие.

- Нисколько. Чтобы создать один такой гомункулус - нужны месяцы копотливых работ, а чтобы убить создателя…достаточно выстрелить. Я – выстрелил.

Кэмиди приглядывался к двойнику, тот смотрел в ответ со змеиным стеклянным спокойствием, и губернатор не думал, что, оказавшись на месте чудовища, сможет проявить такую выдержку. Он знал о работе инквизиции по обмолвкам – но даже эти лакомые крупицы сведений, тяжелевшие на языках и никогда не падавшие окончательно в тишину глотки впечатляли. Муторно, и вместе с тем любопытно было представлять, как собственная плоть, дрожа, мягчает в тисках и зажимах, пока плёночный холод, обозначающий присутствие псайкеров-дознавателей, обволакивает спутанные от боли мысли, и перебирает их, точно лопата могильщика шевелит мёрзлые комья земли, постукивая по гробовой крышке твоего черепа.

- Можно спросить, святой отец…

- Смотря что.

- Что это… у него в глазах?

- Это наш враг, губернатор. Наш настоящий враг – страшнее демонов, страшнее инакомыслия, вкрадчивей ересей. Вы не подходите к зеркалу, просыпаясь? Не смотрите в глаза отражению? Где опять отражаетесь вы. Не задумываетесь – может вы тоже точка наблюдения в другой деревянной раме? Может и на вас кто-то смотрит? Может он – вы?

Кандальник улыбнулся губернатору, Кэмиди отвернулся. В зеркале этих глаз он не хотел отражаться.

- Это наш враг, губернатор. – Продолжал Гальба, - они верят, что в их глазах будущее.

- Они ошибаются. – Он сказал это с меньшей твёрдостью, чем подумал.

- От нас зависит. Спасение в подвижности, губернатор. Единственный шанс победить будущее – это его обогнать. И, может быть, в один далёкий день, заглянув в наши глаза, они - испугаются. Оно испугается.

- Это существо.

- Нет. Зеркало.

- Я… запомню это, святой отец.

- Мне больше нечего здесь делать. Это существо будет уничтожено. Прощаться не стану, в моей организации не зарекаются от повторных визитов.

- Они не понадобятся. Нет…никогда не понадобятся… Прощайте… прощайте…

Кэмиди вышел из приёмного покоя, схлопнулись двери, крашеные под орех. Ему показалось, что вокруг невыносимо жарко. В гостевой зале он будто погрузился в айсберг. Слова инквизитора о подвижности горели так, как не горели бы клейма его палачей и подпалачиков, отравляя душком страха каждую мысль, выхолащивая мир, сводя его к дрожи. Этот кошмар мог оказаться неузнанным – из-за медлительности его аппарата, из-за волокиты, что привела его к власти. Страх подгонял, заставляя думать не о мучителях Альберта Гальбы и гомункулусах, слепленных еретиками в подпольных лабораториях, а о реорганизации, административном реформировании, упрощении процедур… О суматошной гонке с будущим.

- Рудольф! Где ты!?

Аколя нигде не было. Очевидно, он затерялся в одной из многих исчислительных палат. Вскоре их количеству предстояло уменьшиться.

Он давно отвык раздеваться самостоятельно – сервиторы сняли кирасу, подкладки, форменный плащ: всегда послушные, всегда молчаливые. Исполнительность шелестела пергаментными лентами печатей чистоты в хореографии слаженных движений - из этих людей, наконец, вытряхнули всё лишнее.

Альберт уже надел неброский полотняный халат, когда вошёл Рудольф Аколь. Несколько секунд они молча стояли у иллюминатора, глядя на устланный ветошью облаков бок Коменафи. Над сочной синевой океана зыблющейся воронкой скручивался циклон.

- Его пробрало. – Аколь говорил с добродушной улыбкой, - Я его понимаю.

- Страх - это стимул.

- Я не понимаю вас.

- Что именно во мне?

- Зачем? Вы ведь были здесь мимоходом, почти случайно. И выясняли обстановку больше из привычки, чем из необходимости?

- Всё так.

- Когда вы меня вызвали - это было любопытно. Когда предложили сыграть с господином губернатором – страшно. Когда играли – удивительно. Я вошёл через боковую дверь – он был как слепорождённый! А потом просто смотрел на меня, Боже-Император, как вспомню, смотрел прямо, в упор, смотрел на меня и видел…

- Это для вас чудо. А для меня – рутина. Псайкеров, попавших в Школы Прогениум и отобранных для инквизиции делают, по вашим меркам, почти волшебниками.

- Зачем вы это сделали?

- Может быть, я опустил руки? И видя всю картину – многоходовые партии еретических организаций, мясорубки новых, новых и новых конфликтов, решил, походя, исправить хотя бы мелочь?

- Бог не играет в кости. А вы, как сами сказали, тридцать тысяч лет делегируете Его волю.

- А может быть, я - пошутил? Может быть, глядя на ту же картину, я увидел только ничтожество собственных пропорций рядом с ней. Может быть, такие игры с могуществом – подтверждение собственного величия чужой незначительностью, едким розыгрышем - единственное, что меня ещё хоть как-то веселит?

- Я хотел ответа, святой отец. А получил два вопроса.

- Разве это не интересней? Идите, Аколь. Вас заждались на Коменафи – скоро там будет очень много дел.

Аколь давно покинул каюты, а Гальба всё стоял у иллюминатора, глядя в тяжёлую топкую темноту. Ему не нужно было зеркало, космос и так всё отражал. Непроглядный холод, уставившийся на тебя аргусовыми глазами звёзд. Было время, когда он видел в этом пространстве гигантский полигон, невозделанную человечеством пажить, которую ему предстояло покорить. Прошло много лет – срок, отпущенный инквизитору этой мглой - уменьшился, а мглы меньше не стало. Пажить переваривала крестьян. Он не боялся Хаоса – во многом потому, что знал его лучше большинства – все они, от психопатичного сектанта-демонолога до древнего, напитанного потусторонними эманациями, легионера, чью внешность обезобразили мутации, а разум исковеркало время, считали себя будущими хозяевами этих мест, но Альберт чувствовал, что эти места и их сломают о колено. Как сломали его учителя Гермута Коля – слишком пристально смотревшего в испорченные ересями души и недостаточно пристально смотревшего в зеркало. Как сломали Исфима Верте - одного из умнейших, по мнению Альберта, людей в Ордо Ксенос, теоретика работавшего с Криптманом, изучавшего очаги средоточения улья-флота Левиафан, и растратившего себя на попытки просчитать масштаб грядущих тиранидских вторжений. На пять лет он заперся в своей боевой барже, а потом перебил весь персонал, уничтожил результаты исследований и застрелился на капитанском мостике. Гальба был в числе инквизиторской экспедиции, засвидетельствовавшей трагедию. Верте, не в униформе Ордоса, а в простом халате Магос Биологис, лежал среди покойников – словно председательствующий мертвец некоего загробного трибунала – остекленевшими глазами вперившись в черноту за иллюминатором, откуда к нему приближалось то, что он просчитал.

Гальба поёжился. Он не знал, сколько прошло времени – поток его сознания давно обрёл стиксовую летейскую неспешность. Как поверхность силового доспеха, чело планеты мерцало вдалеке нимбом атмосферной оболочки. На этой планете он разбудил человека ото сна.

Его самого некому было разбудить.

Изменено 2 марта, 2010 пользователем Элагобал

[samurai_klim]

Инквизитор - святой отец????

30000 лет на золотом троне?

А так неплохо, правда на мой вкус несколько много "Пажить переваривала крестьян" и есть лишние

Изменено 3 марта, 2010 пользователем samurai_klim

[BLooDkrasher]

меня вставило

[LynxCancer]

Ну и шуточки у инквизиции :)

Пара замечаний: это очень хорошо, что вы стараетесь писать образно, с использованием метафор и тропов. Но иногда эта манера вас подводит. Во-первых, образуются странные предложения:

Статистика Муниторума и мои донесения говорят, что это были успешные «почти двадцать восемь». Почти патология.

Патология это болезнь. Что патологического в том, что губернатор успешно правит? Ну и еще парочка не ляпов, а просто мест, где мысль путается в красивостях.

Во-вторых, у вас два POV и диалог двух героев (Аколя можно не считать, он эпизодический). Два разных человека не могут думать и тем более говорить одинаково вычурно. Они должны говорить по-разному. Когда стиль речи персонажей не различается потому что он везде одинаково бесцветный, это плохо, но простительно; Когда он вот такой -- и одинаковый, это режет глаз.

Потом, я просто слабо представлю в разговорной речи фразы типа:

Империум – это титанический и громоздкий механизм, его сложнейшую механику только разграниченные редуты юрисдикций защищают как от хаоса, так и от Хаоса.

-- Здесь особенно примечательна заглавная буква в слове Хаос. Как вы различаете на слух заглавные и строчные буквы?

Оно по мелочам. По окраинам. Не центральные планеты, разумеется, и уж точно не столица – двух губернаторов, боюсь, ни одному городу не прокормить. Но по окраинам оно могло продавливать нужные прошения, имитируя визиты диктовать свои указы губами неотличимыми от ваших. А благодаря бумажной волоките, которую допустил оригинал, никакой контроллёр местного уровня не заподозрил бы подмены. Псайкеров – зарегистрированных - способных увидеть в этом существе то, чего никогда не будет в вас, даже если вы захотите – троица на субсектор. Оно позаботилось о том, чтобы с ними не пересекаться. Глядя на такие чудеса проворства в ваших канцелярских лабиринтах, поневоле задумаешься - не стала бы эта тварь лучшим губернатором?

С первой секунды моего прибытия, губернатор, с первого шага по бетону космопорта все дела на вашей планете стали моими. Некоторые из этих дел, вследствие, сами станут следствиями, они будут завершены в казематах сервоэкзекуторами, они слюнявыми криками вгонят в дрожь потолки. Другие укоренятся, поползут метастазами, дадут всходы – возможно, эти всходы пожинать вашим внукам. А возможно, вы не доживёте и до сыновей.

-- вот про метастазы, про "вгонят в дрожь потолки" -- вы так говорите в жизни?

Диалоги полезно перечитывать вслух. Если на середине предложения ломается язык, значит надо упрощать :)

Изменено 3 марта, 2010 пользователем LynxCancer

[Iron Maiden]

Интересный рассказ. Если говорить о его недостатках - присоединяюсь к предыдущему оратору.

Скромно добавлю, что

давно обрёл стиксовую летейскую неспешность

звучит как масло масляное.

Изменено 3 марта, 2010 пользователем Iron Maiden

[Элагобал]

Благодарю первых прочитавших.

Я начну отвечать по порядку.

2 LynxCancer

"Патология это болезнь. Что патологического в том, что губернатор успешно правит? Ну и еще парочка не ляпов, а просто мест, где мысль путается в красивостях".

Патология - отклонение от нормы, не обязательно, кстати, медицинское. В контексте диалога, и равно из ретроспективы в начале рассказа, становится ясно, что правление Кэмиди разительно отличается от действий предыдущих, да и всех окрестных властей. Что само-собой привлекает внимание.

"Во-вторых, у вас два POV и диалог двух героев (Аколя можно не считать, он эпизодический). Два разных человека не могут думать и тем более говорить одинаково вычурно. Они должны говорить по-разному. Когда стиль речи персонажей не различается потому что он везде одинаково бесцветный, это плохо, но простительно; Когда он вот такой -- и одинаковый, это режет глаз."

А их манера речи отличается. Не в разговоре губернатора с инквизитором, а в его предшествующем разговоре - с Аколем, все эти чисто-чиновничьи, бюрократически-криминальные "на кармане".

Я сознательно сделал речь инквизитора предельно образной , переусложнённой - хотелось показать, что она отлична от нашей, это другое мышление сформированное этикетом. А Кэмиди подстраивается под него.

Да, не я, не вы - не говорим так. Мне хотелось передать это "не так".

Если бы я описывал подулье, Гвардию - уверяю, речь была бы совершенно иной.

"Здесь особенно примечательна заглавная буква в слове Хаос. Как вы различаете на слух заглавные и строчные буквы?"

Интонационно. У меня при написании была обратная проблема - как показать интонационные различия письменными средствами, не прибегая к восклицательным знакам. Я решил её верхним и нижним регистром.

2 samurai_klim

"30000 лет на золотом троне?"

Насколько я помню - именно столько. Ересь Хоруса как раз десятитысячный год.

"Инквизитор - святой отец?"

Да, я счёл это обращение вполне грамотным. Пусть он представитель светской организации - но не стоит забывать: организация эта светская настолько, насколько могут быть светские организации в государстве которым правит Бог.

2 "Iron Maiden"

Спасибо.

"давно обрёл стиксовую летейскую неспешность звучит как масло масляное".

Нет-нет, значения сильно разнятся. Согласно античной мифологии, Стикс - это река смерти (их в Тартаре ещё две таких - Ахерон и Коцит). А Лета - уже река забвения.

Я вообще стараюсь в голове прокручивать метафоры, прежде чем всписывать их, чтобы - сообразно старой пародии - волны не падали через мол стремительным домкратом.

[Iron Maiden]

Замечательно, что вы знаете количество рек в Тартаре, но не все люди могут быть настолько же искушенными в географии этого мрачного места. Красивые, глубокие метафоры - это огромный плюс для рассказа, но во всем следует знать чувство меры.

[Элагобал]

Да я без всякой попытки задеть вас, или ещё кого-либо, не подумайте.

Мне просто было интересно построить сравнение на фольклоре - понимаю, что это может отсечь часть читателей, но сам эксперимент с лексикой был занятен.

Ещё раз спасибо.

[LynxCancer]

А их манера речи отличается. Не в разговоре губернатора с инквизитором, а в его предшествующем разговоре - с Аколем, все эти чисто-чиновничьи, бюрократически-криминальные "на кармане".

Я сознательно сделал речь инквизитора предельно образной , переусложнённой - хотелось показать, что она отлична от нашей, это другое мышление сформированное этикетом. А Кэмиди подстраивается под него.

Не похоже, что подстраивается, потому что в таком стиле он _думает_ в первом абзаце.

[Knightmare]

"30000 лет на золотом троне?"

Насколько я помню - именно столько. Ересь Хоруса как раз десятитысячный год.

Ересь Гора - это примерно тридцатитысячный год.

[samurai_klim]

1. Император восседает на золотом троне десять тыщ лет.

2. В Вахе есть те, кого надо называть святыми отцами. Инквизиторы к ним не относятся. Ты же знаешь, кто такой святой отец и мне не надо приводить ссылки? Ты бы его сразу кардинальским титулом наградил)))))

И все таки метафор многовато - мрачности, мрачности поболе, более приземленной,а не матафоритичной - но это конечно на усмотрение автора.

И флаффбиблию скачай, почитай, там много интересного для твоей будущей творческой работы

[jONES]

"Золотой трон" - это саркофаг, но образно. "Воссесеть" на него помог Хорус со своей ересью.

До этого император правил человечеством "недолго" относительно "сорока тысяч лет", после того как за один день захватил власть на всей Терре.

Родился император ещё до Рождества Христова, направляя развитие человечества в желаемом направлении неявно. Вроде так по бэку.

-----

Слог очень радует. Вообще всё клёво, кроме путаницы с 30 000 и 10 000 :D

Изменено 5 марта, 2010 пользователем jONES