[фанфик] Теория выживания

[Dammerung]

Сеттинг: Wh40k

Жанр: боевик, киберпанк, местами псевдоисторическая драма.

Возрастные ограничения: 18+

Статус: закончен

Персонажи и фракции: Адептус Механикус, Адепта Сороритас, отступники Космического Десанта, антиимперские революционеры, подпольные аристократы, силы Хаоса, et cetera

Предупреждения: насилие, смерть персонажей

Аннотация: В ходе кровавой революции планета Брюмер сбросила власть аристократов и отвергла царствие Бога-Императора. Каждый по-своему пытается выжить в новом мире. Тем временем громоздкая машина Империума разворачивается, чтобы нанести ответный удар.

Кровь богу крови, комментарии в тему для комментариев!

Теория выживания

"Персонажи"

Конкордат, Совет равных, Избранное правительство вольной планеты Брюмер

Гийом Амрейль, консул-регулус, единый управляющий ведомств Закона, Защиты и Завесы

Рейя, энактор Защиты

Минн Нуиссет, консул по делам религии, пропаганды и искусства, глава культа Верховного Существа

Диалла Орнье, консул по делам финансов

Анура Меланн, консул войны

Виктор Слиго, консул по делам науки и образования

Высокий дом Аллонвильдов, герцогов и владетелей земных

Эмтиссиан Аллонвильд, старший сын и наследник рода, энактор Завесы

Фредерик Аллонвильд, младший сын рода

Розалинда, почтенная сестра-фамулус

Маклинта, сестра-фамулус

Артифицион, Меч Омниссии и Зубец Шестеренки, механовоинство системы Штальгард-Толлан

Вольфскар фон Штальгард, верховный техножрец мира-кузни Штальгард, магос-биологис, генетор

40-58-Малинели, логициар, главный распорядитель Артифициона

218-4-Зет, альфа-скитарий

98-9-Балам, принцепс-сикарий, ловчая

13-Фау, альфа-прим-скитарий, бывший боец Корпуса Смерти Крига

Братство Вихревого Тока, электродервиши, фанатики Движущей Силы

Красный Ливень, в прошлом - воины ордена Вестников Талиона

Мадраг, первый среди равных, чернокнижник

Канумбра, воин и знаток рун, хозяин Шееруба

Турриан, технодесантник

Гвадалор, осквернитель святынь

Андали Потрошитель, апотекарий, гаруспик

Эстебис и Сараваст, Близнецы

Шееруб, вместилище демона из сонма Крови

Жители планеты Брюмер

Абель Картуш, торговец и контрабандист

Илла Мернеа, старший флоросхоларий агрокомплекса Фертилия-ци-4

Льер, адъютант энактора Завесы

Гатьен, вокс-сержант Завесы

Верноподданные Империума

Капитан Веспис Аммериг, главнокомандующий "Крылатого мстителя"

Полковник Клибаннар, командир 7-го Синкарского, "Пыльных Дьяволов"

Глава 1: БРАТЬЯ И СЕСТРЫ

Тяжелое лезвие поднялось над дубовой доской, черной от крови тысяч людей, и на несколько секунд зависло в воздухе, играя бликами в лучах восходящего солнца. Потом вибрирующий от напряжения трос лопнул, и, бесшумно скользнув по отполированным за годы использования направляющим, полцентнера стальной смерти обрушилось вниз.

Раздался крик. Толпа взволнованно зашумела. Эмтиссиан лишь злорадно ухмыльнулся, что не ускользнуло от внимания Фредерика. Он прикоснулся к руке старшего брата – так, чтобы почувствовал сквозь плотный рукав темно-синей униформы. Эмтиссиан быстро натянул личину легкого беспокойства, подобающую одному из официальных представителей Конкордата в подобной ситуации.

В конце концов, именно Конкордат затеял это мероприятие, и именно Эмтиссиан Аллонвильд, за пределами семьи Эмет Шанри, должен был надзирать за его проведением. В числе прочего, и за безопасностью рабочих, которые суетились на эшафоте, пытаясь помочь раненому товарищу. Сорвавшееся лезвие отсекло ему три пальца, хорошо, что не всю кисть, и бедняга вопил на всю площадь, тряся рукой и забрызгивая людей вокруг алыми каплями. Вскоре в толпе замаячил красно-белый мундир: прибежал медик, которому Эмет предусмотрительно приказал дежурить рядом. Раненого отвели подальше, чтобы перевязать, и остальные рабочие снова взялись за дело. Со второй попытки, для верности воспользовавшись аж тремя тросами, они всё-таки смогли поднять лезвие до самого верха, где можно было раскрыть направляющие пазы и высвободить его.

Пока демонтажная бригада, уже с меньшей опаской, разбирала стойки высотой в два человеческих роста, двое рабочих положили тяжелый трапециевидный кусок стали на брезент. Они осторожно завернули его и поволокли куда-то за ряд давно не работающих фонтанов, к краю площади Свободы, где в ее обширное пространство, как ручей в море, вливался узкий переулок.

Фредерик видел, что там их уже ждали. Люди с лицами, скрытыми белыми карнавальными масками, и облаченные в столь же безликие мешковатые робы, приняли у них брезентовый сверток, вручили в ответ пачки, которые стремительно исчезли в карманах рабочих, и скрылись в глубине квартала. Толпа, заинтересованно наблюдавшая за тающей на глазах деревянной основой гильотины, похоже, даже не заметила обмена.

Но со своего места, высоко на лестнице, широким каскадом ниспадающей на площадь Свободы, братья Шанри озирали ее всю. Фредерик вопросительно посмотрел на брата. “Люди Картуша”, – прош[оппа!]л тот в ответ. Видно было, каких усилий стоит Эмтиссиану просто выговорить это имя, а не выплюнуть его, как проклятье. Фредерик и сам ощутил, как у него внутри поднимается жар гнева.

Абель Картуш был там, в родовом поместье герцогов Аллонвильдских, в ночь, когда рушились замки и горели сады. Он пришел, чтобы забрать то, что осталось после вакханалии насилия и разрушения, чтобы безвозвратно осквернить уже запятнанное руками мародеров оценивающим взглядом торговца. Его люди, смеясь и перешучиваясь, складывали в груды бесценное оружие, картины древних мастеров и передававшиеся из поколения в поколение реликвии, пока Фредерик, мальчишка семи лет от роду, смотрел, затаившись на чердаке, на разрушение своего прежнего мира. Сам Картуш, коренастый мужчина в парчовом камзоле с чужого плеча, бродил среди тлеющих кустов роз и винноягодника, наступая на втоптанные в грязь безделушки. Когда он, шатаясь, будто пьяный, подошел к неподвижно распростертому на газоне женскому телу и наклонился с ножом в руке, чтобы снять с судорожно сжатых пальцев драгоценные кольца, мальчик не выдержал и заплакал. И если бы сестра Маклинта, бесшумно подойдя сзади, не зажала ему вовремя рот...

Фредерик услышал громкий стук и встрепенулся. Эмтиссиан, не отрываясь, смотрел, как рабочие укладывают друг на друга массивные брусья и доски. Его лицо напоминало одну из гранитных статуй леорнисов, что когда-то сторожили ворота поместья Аллонвильдов, как и многих других родов. При старой власти люди верили, что изваяния крылатых хищников способны уберечь дом от злых духов, населяющих темные бездны меж звездами. Но от тьмы человеческих душ они спасти не смогли. Обезглавленные, разбитые, бессильные леорнисы отправились на свалку истории вместе со всем, что новое правительство признало ненужным и вредным пережитком прошлого. Так ушли цветочные сады и речные кареты, сервиторы-привратники и охотничьи кибергончие, золоченые аквилы и крылатые черепа.

Но все это служило лишь символами власти тех, кто от века правил этим миром. И уничтожить эту власть можно было лишь вместе с ними, с людьми, что были выкормлены и взращены для господства, а потому неизбежно вернули бы его себе, если б остались в живых.

Фредерик прекрасно понимал, для чего Эмтиссиан вызвался представлять Конкордат на этом событии, столь же незначительном, как замена единственной шестеренки в механизме. Он хотел увидеть, как умрет машина, убившая отца.

Герцог Мартинен Аллонвильдский сражался, как подобало второму после короля и главе благородного семейства, но бунтующей черни сбежалось слишком много. Топча своих же товарищей, рухнувших под ударами силовой шпаги, они окружили его со всех сторон. Оружие осталось в груди одного из простолюдинов, а остальные накинули на голову Мартинена сеть, повалили его и, содрав доспехи, до полусмерти избили дрекольем. Потом явились люди в темно-синих кителях Конкордата – спокойные, хладнокровные, с трофейными пистолетами, заткнутыми за ремни. Дворян высших родов, сказали они, должен судить суд нового государства, которое будет зиждиться на справедливых зако[ну уж нет], а не на отсталых обычаях старого мира. Они забрали бесчувственного герцога, сковав ему руки, словно преступнику, и уехали на броневике с небрежно замазанной символикой Адептус Арбитрес, предоставив толпе самой искать, на ком еще выместить злость.

В эту ночь – и в череду последующих – они нашли многих, очень многих. Но с каждым убитым аристократом, с каждой растерзанной благородной дамой, с каждым повешенным священником жажда крови лишь усиливалась, как голод бешеного пса, чья сведенная яростью пасть уже не может поглощать мясо. И поэтому, когда суд, спешно собранный из консулов, энакторов и сторонников Конкордата, объявил ожидаемый вердикт, на следующий день площадь Свободы заполнилась людьми от края до края. Чернь, еще не отмывшая рук от погромов и резни минувших недель, теснилась, колыхалась, тянула шеи, чтобы увидеть, как умрут те, до кого они не успели добраться.

Фредерик не видел этого. Он остался в убежище – крохотном домике на окраинах города, куда осиротевших детей привели сестры-фамулус – и был благодарен Маклинте, сказавшей, что он еще слишком мал, чтобы выдержать подобное зрелище. Сестра попыталась удержать и Эмтиссиана, но он сбросил ее руку с плеча и ушел в предрассветный сумрак, не сказав ни слова. Когда он вернулся, уже за полдень, его трясло.

И сейчас, когда он смотрел на убираемые с эшафота куски дерева, на первый взгляд уверенно расправленные плечи едва заметно подрагивали. Фредерик взял брата за руку, как когда-то, в детстве, столь нежданно и страшно окончившемся двенадцать лет назад. Ощутив знакомое тепло ладони, Эмтиссиан, похоже, чуть успокоился и благодарно сжал его руку в ответ, но так и не отвел взгляда от эшафота. Фредерик мог только гадать, не мерещится ли ему скорбная вереница связанных, одетых в рубища людей, которая все тянется и тянется к машине, то вскидывающей, то вновь опускающей красное от крови лезвие.

О том дне, когда жители Брюмера покончили со всей оставшейся знатью и владычеством Империума, Фредерик знал со слов брата, и те удалось выудить лишь через несколько лет. Эмтиссиан заверил его, что отец держался достойно до самого конца, и что всех мучеников того дня, несомненно, принял на небесах милосердный Отец Человечества. Но слышал он и другие истории – от людей, которые рассказывали их не так, как брат, за хладнокровием которого чувствовались сдерживаемые слезы. Вчерашние торгаши, служанки, дворники и лакеи улыбались, говоря о натекшей по щиколотку крови, хлопали о стол, описывая стук катящихся голов, и откровенно хохотали, вспоминая, как таскали их на кольях и с криками “Поцелуй, поцелуй эту дамочку!” тыкали одним окровавленным лицом в другое, так что слипшиеся космы париков мешались друг с другом.

Фредерик снова устремил взгляд на площадь. Толпа прибывала. Те же люди, постаревшие на двенадцать лет, и их подросшая молодь. Мужчины. Женщины. Дети. Совершенно обычные, ничем не отличающиеся от мириад, населяющих миры в лоне Империума. И не верится, что, будто силой варповства, в каждом из них может пробудиться чудовище, способное на такие злодеяния...

Уже порядком запыхавшиеся рабочие с кряхтеньем и руганью вытащили на эшафот что-то высокое, накрытое холстом и перевязанное веревками, и Фредерик с запоздалым ужасом понял, откуда на площади Свободы столько зрителей. И правда, кому интересно смотреть, как разбирают старую гильотину, кроме тех немногих, у кого к ней сохранились личные счеты?

Все эти люди просто пришли пораньше, чтобы занять самые лучшие места.

Ткань упала, и на солнце заблестел черный металл, как блестят новые, едва вышедшие из рук мастера вещи. Черными были стойки, черной была перекладина, и в черный были выкрашены смыкающиеся пластины с отверстием, подогнанным под диаметр человеческой шеи. Серебристой сталью сверкали лишь пружины, рычаги и, конечно же, широкое, остро отточенное лезвие.

По толпе пробежал вздох не то страха, не то восхищения. Фредерика замутило. Эта вещь, поступившая на эшафот в уже собранном виде – оставалось только накрепко привинтить опоры – явно была рассчитана не на двенадцать лет работы, а на куда больший срок. И выглядела так, будто ей не терпелось приняться за дело.

Когда возводили ее предшественницу, Конкордат заявил, что она станет оружием справедливости. Больше не будет древних, как сам Империум, жестоких казней, похожих скорее на растянутые пытки Инквизиции. Исчезнут кол и колесо, костер и четвертование, и за каждое преступление, достойное смерти, воздаянием будет быстрая смерть путем отсечения головы. Когда-то ее считали уделом аристократов, чьи придворные интриги порой подводили то одну, то другую белую от пудры шею под меч палача. Но ни один человек, сколь ни опытен он был в работе клинком, не смог бы справиться с жертвами, которых требовала революция. И тогда смерть, безразличная к происхождению, возрасту, полу и самой природе преступника, – идеал равенства и единообразия – воплотилась в машине. У нее было много имен, за сарказмом и легкомыслием которых прятался глубокий, благоговейный страх: Красная Дева, Последняя Бритва, Уравнительница. Почему-то эта вещь, чье настоящее имя произносить избегали, чаще всего ассоциировалась именно с женским полом.

Толпа взволнованно зашумела, когда на площадь выехал грузовик с наглухо забронированным кузовом и остановился возле эшафота. Двери транспорта раскрылись, наружу выпрыгнуло двое карабинеров в панцирях и утыканных шипами шлемах. Следом вытолкнули молодую женщину, одетую в грязные тюремные штаны и мешковатую рубаху, с выбритой головой и скованными за спиной руками.

– Эмет? – прош[оппа!]л Фредерик. На этот раз брат повернулся к нему, но лицо его оставалось каменно-невозмутимым, а голубые глаза казались холоднее, чем зимнее небо.

– Зачем ты меня сюда притащил? Я не желаю на это смотреть!

Женщина пронзительно закричала, пытаясь вырваться из рук бойцов. Она вопила, что совершила лишь кражу и не заслуживает смерти, но смех и издевательские крики зрителей быстро заглушили ее голос.

– Как хочешь. Иди домой, – Эмтиссиан снова повернулся к эшафоту.

– Одна из твоих, да? – спросил Фредерик. В его голосе против воли прорезалась злость. – Это ты ее сюда отправил?

– Да, – неожиданно признал Эмтиссиан. – Она псайкер. Не очень сильный, но нейтро-обереги карабинерам я все-таки выдал. Не хотелось бы, чтоб им в головы залезли…

Фредерик не знал, что сказать, и просто стоял, тяжело дыша и сжимая кулаки. Корчащуюся жертву тем временем надежно закрепляли в железной пасти новой гильотины. Как и все жители Брюмера, Фредерик знал, что преследование ведьм было не предрассудком, а жизненно важной необходимостью. Любой псайкер, даже эта безобидная с виду женщина, мог воплотить в реальности самые страшные кошмары человечества. И все-таки мысль о том, что его родной брат, наследник рода, чей отец был обезглавлен на этом самом месте, теперь кормит Деву, была нестерпима.

– Вспомни, что говорила сестра Розалинда, – тихо проговорил Эмтиссиан. – Мы рождены править. Для нас это единственный способ существования. И мы должны стать частью новой власти, сколь бы мерзостной и низкой она ни была, если хотим выжить…

– ...и вернуть свой прежний мир, - эхом закончил Фредерик. – Я понимаю, брат. Я понимаю, что ты хочешь мне доказать, приведя сюда, на это проклятое место. Но я не буду участвовать в этом, даже как зритель.

Развернувшись на каблуках и сунув руки в карманы потертой куртки, Фредерик зашагал прочь. Хотелось бы ему успеть и не услышать глухой удар и восторженный рев толпы, но бег он считал ниже своего достоинства. Дойдя до начала бульвара, Фредерик не выдержал и обернулся. Эмтиссиан продолжал стоять, не отводя взгляд от площади, столь же неподвижный, как изваяние.

– Сохрани тебя Бог-Император, брат, – прош[оппа!]л Фредерик и спешно двинулся прочь, чтобы скрыться в густом утреннем тумане.

Но спрятаться было негде. Город давил на него возносящимися в небеса зданиями, смотрел пустыми глазницами окон, преследовал шепотом проносящихся по улицам транспортов и шипением пара, вырывающегося из труб. Фредерик то шел по тротуарам, то становился на длинные металлические ленты, перевозящие толпы рабочих в серых заводских униформах, то спускался в подземные тоннели, откуда тянуло затхлым воздухом и стоячей водой. Он натянул капюшон так, чтобы никто не видел лица, хотя никто и не думал им интересоваться. В городе, который когда-то носил имя короля, а теперь все называли просто “Городом”, наверное, нашлось бы не меньше миллиона людей, которые внешне ничем не отличались от Фредерика. Такие же светлые волосы, как у большинства брюмерианцев, если не считать южных островитян, голубые глаза, как у брата, разве что чуть позеленее, небольшой рост, из-за которого, вкупе с мягкими чертами лица, он часто казался людям еще моложе своих девятнадцати лет.

Но знай этот город, чья кровь течет в его жилах, он бы сделал все, чтобы ее выпустить. На мгновение Фредерику захотелось выйти на середину улицы и закричать, кто он такой. Чтобы с каждого балкона полетели камни, из каждой подворотни раздались проклятья, и жители Города, такие спокойные в своем сонном утреннем отупении, обратились в зверей, зубами и ногтями сорвали с него – и с себя – липкие покровы лжи.

Но все ли они в действительности были такими же, как зеваки, жаждущие увидеть смерть на площади Свободы? Как толпа, учинившая расправу над семьей Аллонвильдов, над своим собственным королем и жрецами Бога-Императора всего человечества? Фредерик пристально вглядывался в прохожих, идущих навстречу по мосту, перекинутому над лабиринтом улиц, но вскоре бросил это занятие и снова побрел вперед. Подул холодный северный ветер, и он еще глубже спрятался в тени капюшона. Может быть, за равнодушными лицами встречных скрывались чудовища, а может, и люди, которые так же, как он, втайне мечтали о возвращении Империума. Может быть, они радостно внимали пропаганде Конкордата, а может, понимали, что слова нынешних правителей планеты пронизаны ядовитой ложью, но не могли даже возразить им, страшась доносчиков и убийц. Фредерик не знал, как отделить зерна от плевел, и мог лишь молиться о том, чтобы праведные смогли выжить в этом новом мире.

Поэтому он спешил домой, к единственному месту во всем огромном Городе и на всей безразличной планете, где он мог избавиться от всех сомнений и подозрений. Сбросить их, как змеиную кожу, на пороге и войти внутрь чистым и свободным.

Тот дощатый домишко, в котором когда-то укрыли детей Маклинта и Розалинда, давно остался позади. Стараясь уберечь свое бесценное сокровище, сестры-фамулус постоянно меняли имена, переезжали из одного жилища в другое, а порой и вовсе обходились без крыши над головой, лишь бы братья остались невредимыми под покровом безвестности. Но это было много лет назад. А теперь Эмтиссиану, наконец, удалось продвинуться в высшие ряды Конкордата и воочию удостовериться, насколько прогнило его сердце. Семье энактора Завесы, одного из людей, от которых зависела безопасность самой планеты, не пристало обитать в развалюхах, словно нищим, выбравшимся с нижних уровней. Год назад консул Амрейль пожаловал ему особняк, чудом сохранившийся на одной из возвышенных зеленых окраин. Вероятно, то была временная резиденция одного из аристократических семейств, сгинувших в огне восстания. Дом был тщательно опустошен мародерами и вычищен ремонтными рабочими, и ничто в нем не напоминало о прежних хозяевах. Иному могли бы показаться неуютными просторные, до сих пор выглядящие необжитыми помещения со стенами, замазанными белой краской, но за годы скитаний Фредерик привык считать домом любое место, где его ждали, и это было ничем не хуже других.

Ежась от пронизывающего ветра, который здесь, на вершине холма, стал особенно злым, Фредерик подошел к деревянной двери и начал рыться в карманах в поисках ключей. К его удивлению, она тут же открылась сама. На круглой ручке с внутренней стороны лежала рука, покрытая дряблой морщинистой кожей. С запястья, словно браслет, свисали четки из кости и красного дерева.

– Сестра Розалинда? – обеспокоенно спросил Фредерик. Ближайшие здания, обитатели которых могли бы наблюдать за происходящим, [ну уж нет]одились ниже на крутых склонах холма, но он все равно оглянулся через плечо. Не дай Бог-Император, кто-то мог увидеть молитвенные принадлежности. Имперское Кредо теперь было верой еретиков, а новая власть карала их столь же безжалостно, как старая.

Из темной щели за дверью показалась женская голова в черном клобуке. Темные глаза сестры мерцали из-под вуали, ниспадающей на увядшее лицо в обрамлении седых волос.

– Входи, сын мой, – торжественно проговорила сестра Розалинда, взмахнув рукой в приглашающем жесте.

– Сестра, вам не надо себя утруждать, – Фредерик проскользнул внутрь, запер за собой дверь и, осторожно взяв женщину за руку, повел ее к комнате с камином, где она обычно проводила время в отсутствие Маклинты. – Я бы сам открыл. И зачем на вас облачение Сороритас? Это опасно, вы же знаете...

– Не пристало встречать спасителя в мирских одеждах, – сказала Розалинда. Голос ее звучал так, словно она поучала ребенка, нерадиво читавшего священное писание.

По лестнице застучали каблуки: услышав голоса, со второго этажа спустилась Маклинта. Увидев дряхлую сестру в черно-белом одеянии, какое Сороритас обычно носили в дни траура, она едва не ахнула от неожиданности. Сама она была одета в простое зеленое платье-комбинезон, облегавшее ее сухое, поджарое тело – обычную одежду женщин рабочего класса. Фредерик беспомощно пожал плечами, столкнувшись с вопросительным взглядом своей наставницы.

– Спаситель? – переспросила Маклинта, [ну уж нет]мурившись.

– Он придет, и мы встретим его, – убежденно заявила Розалинда, – и возопит и возрадуется каждый, кто узрит славу его. Молитесь, дети мои, ибо в мире, где все палачи, наказание для всех одно.

Фредерик помог старухе сесть в кресло, и она начала раскачиваться взад-вперед, бормоча все менее связные фразы. Она что-то видела, что-то показывала перед собой, тыча узловатыми пальцами, и порой улыбалась, как будто видела кого-то давно знакомого и родного. Фредерик не знал, можно ли ей чем-то помочь, да и нуждалась ли она в помощи? Розалинда прожила без малого девяносто семь лет. Она взрастила несколько поколений семьи Аллонвильдов, и все они, кроме последнего, погибли у нее на глазах. С тех пор редким был день, когда она хоть что-то произносила вслух, и речи ее стали загадочными, а смысл их – темным.

Фредерик положил ей на колени плед и расправил его, сам не зная, зачем. Выпрямившись, он увидел, что Маклинта смотрит на безумную сестру, и в глазах ее, обычно таких строгих и спокойных, стоят слезы. Не говоря ни слова, он подошел и заключил ее в объятья.

Они стояли, согревая друг друга теплом своих душ, посреди холодного пустого дома, а снаружи все громче завывал ветер, заглушая бормотание сидящей рядом старухи. Вихри рвали в клочья туман, гнули деревья и бесновались над крышами. Голубое небо медленно зарастало свинцовой коркой туч, обещая Городу грозу, какой он никогда еще не видел.

Изменено 24 мая, 2017 пользователем Dammerung

[Dammerung]

Глава 2: AD GLORIAM SCIENTIAE

Два корабля летели бок о бок сквозь вихри невозможных цветов и туманности с алчно взирающими глазами. Мраморные крылья ангелов, венчающих дорсальную поверхность одного из них, рассекали перьями встречные потоки энергий, переливающиеся, как струи жидких кристаллов. Нос, выполненный в форме колоссальной орлиной головы, резал визжащую плоть варпа, ни на долю градуса не отклоняясь от курса.

Второй корабль, лишенный вычурных украшений, шел так близко, что серебристый ореол его поля Геллера едва не сливался с таким же сиянием, исходящим от корпуса летящего рядом корабля-орла. Его строгие лаконичные формы имели столь же скупую темно-красную расцветку, единообразие которой нарушалось лишь золотым узором из сцепленных друг с другом шестеренок, что тянулся по обоим бортам от двигателей до сдвоенного носового тарана.

Имперский Флот и Адептус Механикус. Совокупной мощи этих двух кораблей, столь похожих и непохожих друг на друга, хватило бы, чтоб уничтожить любую пиратскую эскадру, что посмела бы встать на их пути. В чревах обоих кипела жизнь: древние машины излучали энергии, отталкивающие обитателей Эмпирей, вырабатывали тягу, поддерживали локальную гравитацию и атмосферу. Живой же груз состоял не только из экипажей, удовлетворяющих все нужды механизмов и направляющих их духи к общей цели, но и воинов, ждущих своего часа в транспортных отделениях – армий, что по смертоносности могли бы поспорить с полным набором корабельных орудий.

С равной, надменной легкостью пронзая космос и варп, “Крылатый мститель” и “Конгруэнция” неумолимо мчались к цели, словно копья, брошенные рукой завоевателя.

– За победу, – произнес капитан Аммериг и поднял кубок.

Салон, где происходило собрание, роскошью не уступал тронному залу какого-нибудь планетарного губернатора. Стены, возносящиеся на четыре метра, украшали чешуйчатые шкуры ксеносов и до блеска начищенное трофейное оружие, а покрытые звездными картами потолки рассекали тонкие серебряные дуги, по которым бесшумно скользили фигурки ангелов с сияющими фонарями в руках. По опаловой мозаике пола плыли мягкие отсветы, сплетаясь с отражениями неподвижно застывших вдоль стен бойцов личной гвардии капитана. На доспехах каждого красовался герб династии Аммеригов и символика линейного флота, к которому принадлежал “Крылатый мститель”, а за их спинами в потоках ароматного кондиционированного воздуха еле заметно трепетали корабельные штандарты с орлиной головой, окруженной нимбом из молний.

– За победу Империума, да стоит он вечно! – полковник Клибаннар столкнул свой стакан с капитанским кубком. Строгая темно-песчаная униформа и коротко стриженная белая шевелюра командира “Пыльных Дьяволов” Синкары контрастировали с пышным окружением, равно как и граненая посудина, из которой непривычный к роскоши служака, словно воду, пил двадцатилетний амасек.

Веспис Аммериг знал, что Клибаннара, с которым он успел сдружиться за долгие недели путешествия, можно было бы угощать и простым вином в личной каюте, а не лучшем салоне “Мстителя”. Но он просто не позволил бы себе принимать делегацию Адептус Механикус в иных условиях, иначе те бы могли принять это за недостаточное уважение. Разумеется, о том, чтобы встреча произошла на борту “Конгруэнции”, не шло и речи – ни один жрец Бога-Машины не допустил бы простых смертных, к каковым относился и капитан, на свой корабль, живой храм культа. Особенно, если этим жрецом был Вольфскар фон Штальгард.

– Воистину так, господа, – сказал магос и пригубил из чаши, отделанной янтарем. Его худое тело, закутанное в просторное темно-красное кимоно, удобно разместилось на пурпурных подушках ложа, окруженного его собственной безмолвной стражей, в такой же позе, как если бы он был обычным человеком, не пронизанным проводами, металлом и аугметикой. Вольфскар принадлежал к Дивизио Биологис, и его облик был куда более естественным, чем у насквозь механизированных корабельных техножрецов, с которыми Аммериг привык иметь дело. О том, чем он являлся на самом деле, капитан еще не знал, но намеревался выяснить.

– Как я понимаю, вы ведете свой корабль туда же, куда направляемся и мы. Что за чудное совпадение, – проговорил Аммериг, вдосталь насладившись глотком амасека. - Могу ли я поинтересоваться, какую цель вы преследуете?

– Разумеется, – Вольфскар вернул чашу на стол черного дерева, заставленный блюдцами с замысловатыми, пряно пахнущими закусками. – Мне стало известно о… беспокойствах в системе Брюмер, которая больше десятилетия тому назад перестала выходить на связь с правительством сектора и, по слухам, была захвачена некой повстанческой и еретической организацией. Столь длительное отсутствие достоверных данных вызывает тревогу и должно быть исправлено.

– Простите, магос, – полковник осушил стакан и крякнул, звякнув медалями, – но я не вижу, как эти события связаны с Культом Машины.

– Согласитесь, это редкий случай, когда столь высокопоставленный генетор, как вы, – поспешил добавить Аммериг, приложив руку к расшитому шелковому мундиру, – решает покинуть покой лаборатории, чтобы заняться каким-то приземленным мятежом.

Чуть тронутое морщинами лицо с благородным профилем весьма правдоподобно изобразило улыбку, но в бионических глазах магоса, напоминающих защитные очки в латунной оправе, отразилось лишь перевернутое изображение его собеседников.

– Все события взаимосвязаны, но та информация, что поможет вам увидеть эту связь, секретна. Я надеюсь, что мы можем доверять присутствующим здесь людям?

– Я доверяю им не менее, чем вы – своим скитариям, – чистосердечно заявил Аммериг. Клибаннар только кивнул: за время пребывания на “Крылатом мстителе” он успел придирчивым глазом проинспектировать корабельную охрану и остаться довольным ее дисциплиной и выправкой. Техностража магоса – четверка полулюдей-полумашин в богато украшенных багровых одеяниях и разноликих глухих масках – никак не отреагировала на слова капитана. Вольфскар кивнул и откинулся на подушки, сцепив перед собой тонкие многосуставчатые пальцы.

– Восстание на планете началось вскоре после того, как ее в спешном порядке покинули все представители Адептус Механикус, – доверительным тоном сообщил магос. – Все и каждый, от последнего лексмеханика и до самых Мастеров Бронзы. Они отправились в экспедицию, которую, как ни странно, возглавлял вовсе не верховный техноург Мастеров, а женщина, имя которой мне неизвестно. Но, исходя из имеющихся сведений о ее свите, также отправившейся с ними, эта персона – не кто иная, как глава брюмерианского отделения Инквизиции, известного – не сочтите за шутку – скрытностью своих действий.

Вольфскар протянул руку, чтобы взять со стола плод эддамийского дерева. Воспользовавшись паузой, Клибаннар потянулся к хрустальной бутыли, чтобы налить еще амасека, а капитан Аммериг крепко задумался. О делах Инквизиции он твердо знал одно: в них лучше не ввязываться. Когда-то “Крылатого мстителя” реквизировал для своих нужд один из представителей священных Ордо, и о двух годах безумия, последовавшего за этим, капитан предпочитал не вспоминать.

– Если все это произошло так скрытно, то откуда вам об этом известно? – спросил полковник. Вольфскар выдвинул из пальца напоминающее коготь лезвие и принялся аккуратно чистить фрукт, снимая длинную ленточку розовой кожуры.

– У Культа Машины есть свои каналы связи. К сожалению, о том, что верховный техноург оставил сообщение, предназначенное “Конгруэнции”, стало известно лишь годы спустя, а на его расшифровку также было потрачено драгоценное время… не буду утомлять вас подробностями. Но сам тот факт, что отбытие экспедиции произошло без приличествующего покрова тайны, говорит о том, что целью ее было нечто экстраординарное.

– А сразу после этого произошла революция, – Клибаннар яростно укусил хрустящий ломоть мяса, насаженного на серебряный вертел. Выражение его лица явственно говорило, что он думает о мятежниках. – И что, неужто Инквизиция не предвидела подобного исхода?

– Никто не предвидел, – Вольфскар издал нечто похожее на вздох. – Экспедиция пропала без вести на окраинах Брюмерианской системы, не дойдя до точки Мандевилля. Впрочем, возможно, они и не предполагали входить в варп, и целью их был один из объектов периферического пояса. Так или иначе, я намерен выяснить, что произошло, а для этого мне нужна база операций. Планета Брюмер, как единственный цивилизованный мир системы, представляется мне наиболее подходящим местом.

– Полагаю, что после того, как мир будет заново приведен к согласию, командование сектора с радостью допустит ваших людей… – начал Аммериг, но Вольфскар покачал головой. Капитан и сам прекрасно понимал, что магос не для того вел боевой корабль к Брюмеру, чтобы ждать на его орбите завершения операции, но гордость не позволила ему оставить фразу незавершенной.

– ...до архивов Механикус, которые могли остаться на планете, – закончил он, к своему неудовольствию сбившись почти на скороговорку.

– К сожалению, мои люди, по большей части, лучше подготовлены к войне, чем к работе с документами, – извиняющимся тоном сказал магос и развел руками в стороны, как будто приглашая оценить его спутников и их пригодность к умственному труду. Воины в красном синхронно повернули головы. На капитана, вздрогнувшего от неожиданности, и невозмутимого полковника уставились морда фелиноидного хищника, фарфоровое женское лицо, черные линзы противогаза и череп с четырьмя глазницами-окулярами. Стрелкового оружия, в знак уважения к Имперскому Флоту, скитарии с собой не взяли, но у каждого в руках имелся цепной меч весом как минимум вдвое больше обычного, и, несмотря на богато украшенные рукояти и покрывающие клинки узоры в виде двойной спирали, они отнюдь не выглядели церемониальными.

– Вы желаете участвовать в бою наравне с “Пыльными Дьяволами”, – кивнул Клибаннар. Аммериг помедлил, пытаясь разгадать, чего именно желает магос и подспудно надеясь, что это не идет вразрез с его интересами, и добавил:

– Я думаю, это будет честью для нас всех – лицезреть воинов Омниссии на поле боя.

– По правде говоря… – Вольфскар сделал паузу, надкусил хрусткую мякоть эддамийского плода и проглотил, прежде чем продолжить, – ...я полагаю, что мог бы избавить вас, господин Аммериг, и ваш полк, господин Клибаннар, от необходимости лететь к Брюмеру. Мои небольшие силы вполне могут справиться с восстанием сами. К чему губить людей там, где достаточно машин?

Капитан приподнял брови, выражая удивление и легкое неодобрение. На деле же он почуял, как внутри поднимается жар, вызванный не только горячительными свойствами амасека – и, похоже, был не одинок в своих чувствах. Полковник грохнул стакан о стол и, [ну уж нет]мурившись, воззрился на магоса.

– Я не ослышался? Вы предлагаете мне отвергнуть приказ командования сектора и отказаться от высадки на Брюмер только потому, что считаете его завоевание пустяковой задачей?

– Будьте уверены, что приказы командования изменятся, – Вольфскар наклонился вперед и небрежно уронил на блюдо истекающий соком плод, – стоит нам совершить следующую остановку в реальном пространстве и снова выйти на астропатическую связь. Я делаю вам одолжение, извещая об этом заранее.

Лицо полковника побагровело не хуже плаща скитария. Он явно не привык, когда к нему обращались подобным образом те, кто не был выше по званию. Но определить истинное положение генетора в сложной, как город-улей, иерархии Адептус Механикус, не представлялось возможным – не говоря уж о том, чтобы сравнить его с собственным чином.

– Откуда вам известно? – спросил он. Капитан Аммериг явно слышал в его голосе сдерживаемое негодование.

– Прямо сейчас на центростремительном краю сектора идет самое массовое вторжение орков, какое видели эти края за последнее тысячелетие, – сообщил Вольфскар. – Между прочим, еще пять лет тому назад жрецы Биологис подавали властям сектора данные о росте популяции зеленокожих за Чандорской Пустотой и прогнозировали скорое начало Вааагха, но разве бюрократов интересуют достоверные научные сведения... Все наличествующие силы Астра Милитарум направлены к центробежной окраине Чандора. По слухам, туда же летит неопознанная боевая баржа Космического Десанта, замеченная среди миров Индрагаты. Пока мы разговариваем, возможно, зеленая волна уже [ну уж нет]лынула на берега Пустоты и вырезает один улей за другим.

С каменным лицом выслушав речь генетора, капитан Аммериг взял с блюда ломтик мяса, закрученный в декоративный узел. Полковник тихо выругался под нос и откинулся на спинку своего кресла.

– Насколько мне известно, у вас, служителей знания, не принято принимать информацию на веру, – ровным голосом сказал капитан, но к этому моменту Вольфскар уже сделал знак скитарию в женской маске. Являлось ли это существо женщиной до того, как превратиться в полумашину, сказать было невозможно. Оно извлекло из-под пышных одеяний широкоэкранный инфопланшет и с почтительным поклоном обеими руками протянуло его магосу.

– Здравый скептицизм похвален не только среди людей науки, господа, – сказал Вольфскар и положил планшет на свободное место среди бутылей и яств. – Этот видеоряд был передан мне незадолго до того, как мы отправились на ваш славный корабль. Мои коллеги, весьма вероятно, пожертвовали жизнью, чтобы осуществить трансляцию и передать знание о вторжении.

Скитарии все так же в унисон сложили пальцы в знак шестеренки и опустили головы. Вольфскар присоединился к их почтительному молчанию. Хмуро сдвинув брови, капитан переглянулся с полковником и прикоснулся к планшету. На экране заплясало пламя и замелькали размытые силуэты хорошо знакомого им обоим грязно-зеленого оттенка. Похоже, запись велась из устройства, встроенного непосредственно в голову или грудь некоего техноад[оппа!]. В верхней части экрана отображались универсальные пространственно-временные координаты, в нижней мелькали руки оператора, то стреляющие, то перезаряжающие макростаббер. Аммеригу захотелось отвернуться, когда их сменили громадные кулачища орочьего ноба, схватившие адепта за перед красной рясы, и весь экран заполнился слюнявой пастью с желтыми обломанными клыками. Запись прервалась, и планшет, мигнув, снова превратился в безжизненный кусок пластека.

– Чертовы орки, – выругался Клибаннар. Нечто тяжко ударило в поле Геллера, отчего посуда на столе жалобно звякнула, и Аммериг метнул на полковника предостерегающий взгляд.

– Надеюсь, это развеяло ваши сомнения, и вы согласны с тем, что Седьмой Синкарский полк, равно как и “Крылатый мститель”, как нельзя лучше придутся там, где не справились Адептус Механикус, – генетор устремил на собеседников ничего не выражающий взгляд искусственных глаз, ожидая ответа.

Клибаннар погрузился в раздумья, подперев кулаком щетинистый подбородок, а Аммериг напряженно забарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Он понимал, что Вольфскар преследует собственные цели, но не знал, как их выявить, и стоило ли вообще пытаться. Магос не проявлял враждебности, как могли бы поступить очень многие его коллеги, он лишь предлагал собственный план и выдвигал весьма убедительные причины... Но все это складывалось чрезмерно гладко. Да и сам Вольфскар ему не нравился, равно как и его гвардия, лишь издали напоминавшая обычных людей. Слишком массивные, слишком неподвижные, испускающие еле заметный запах машинного елея и медицинского кабинета, они буквально излучали неправильность. Единственным сравнением, которое пришло на ум капитану (и было спешно изгнано как граничащее с ересью), были ксеносы, чье обманчивое человекоподобие было столь же губительно, как яд. Нет, солдаты Артифициона, несомненно, были достойными воинами и ценными союзниками, но мысль, что такими их сотворила не природа, а руки фон Штальгарда, вызывала неизъяснимую тревогу.

– Я должен переговорить с генералом, – к удивлению Аммерига, первым сдался Клибаннар. – Думаю, он согласится насчет перенаправления полка. Трон Златой, да он уже наверняка строчит приказы, чтобы нас вернуть. Вааагх – вещь серьезная, не то что какая-то кучка еретиков.

– А что думаете вы, капитан? – поднял Вольфскар брови над окулярами. Над его головой проплыл медный -увим, и ангельский фонарь огненным блеском отразился в глазах магоса.

– Соглашусь с господином полковником, – натянуто улыбнулся Аммериг.

– Отлично, – магос поднялся со своего ложа и слегка поклонился, как равный равным. – Мы ведь скоро покинем варп и сможем отправиться на свой корабль, не так ли? Надеюсь, до тех пор я смогу пообщаться с техновидцами под вашим командованием, господа. Жрецы Машины, служащие в рядах Гвардии и Флота, всегда вызывали у меня глубочайшее уважение, а я так и не успел засвидетельствовать им свое почтение…

Клибаннар встал, одернув мундир, и ухмыльнулся в усы.

– Конечно, магос. Покажу вам наших техновидцев, не сомневайтесь. Одни из лучших ребят, что у меня служат.

– Сожалею, но не могу сопроводить вас лично. Если мы меняем курс, необходимо составить план дальнейших варп-прыжков, а это займет не один час, – Аммериг сделал жест паре корабельных стражей, и те, отдав честь, приблизились к делегации Механикус. – Мои люди препроводят вас, куда следует.

– Не стоит беспокойства, я все понимаю, – магос снова поклонился, на сей раз лично капитану.

– Полагаю, это может быть последний раз, когда мы видимся вот так, лицом к лицу, магос, – сказал Аммериг, протянув на прощание руку и ощутив в ней тяжесть металлизированной ладони.

– Да сохранит нас Омниссия, – Вольфскар приложил свободную руку к сердцу и улыбнулся. – Прощайте, капитан.

“Крылатый мститель” и “Конгруэнция” вышли из варпа практически единовременно, так что их появление слилось в единую бело-голубую вспышку для наблюдателей с бортов патрульных кораблей, круживших по замысловатым орбитам за самой дальней планетой системы Фракарна. Обменявшись дежурными приветствиями с пограничными стражами сектора, корабли начали движение к ближайшему доку, где им предстояло пройти технический осмотр и набрать припасы перед следующим этапом путешествия. Здесь их пути разделялись: одному, уже получившему экстренные инструкции от генерального штаба, предстояло совершить дальний бросок в сторону центра Галактики, чтобы лицом к лицу встретиться с ордами ксеносов. Другой же, следуя давно заложенному плану, продолжал неторопливый путь к планете, отпавшей от Империума.

Лишь когда челнок с символикой Адептус Механикус вошел в зияющий ангар “Конгруэнции”, и его врата захлопнулись, убрав из виду длинный, богато украшенный корпус “Крылатого Мстителя”, логициар 40-58-Малинели отважилась, наконец, обратиться к магосу по каналу, зарезервированному для его непосредственного окружения.

= Это было рискованно, магос. =

Вольфскар повернул к ней голову. Гладкое, похожее на керамит лицо 40-58-Малинели фосфоресцировало в полумраке шлюза, среди клубов пара, в который уже начинал просачиваться столь родной и знакомый запах кора[эх жаль].

= Как видишь, риск оправдался. Я не мог позволить, чтобы Имперская Гвардия, не говоря уже о Флоте, вмешалась в чистоту столь масштабного эксперимента, = ответил он мыслью, мгновенно преобразовавшейся в поток кода и ускользнувшей из его разума одновременно в эфир и в подкорковые хранилища памяти.

= Я оценивала вероятность успешного исхода переговоров в семьдесят восемь процентов. =

= Вероятность уже произошедшего события не имеет значения, ибо всегда стопроцентна. =

= Но какова была вероятность того, что нам так вовремя придет известие о вторжении орков? =

Врата открылись, и генетор в окружении свиты вышел на аппарель, к которой уже спешили младшие техножрецы и слетались сервочерепа.

= Стопроцентна, = повторил он.

40-58-Малинели протянула руку, над которой склонился один из помощников магоса, чье тело полностью скрывала красная мантия, а голову – масса сканеров, щупов и кабелей. Она позволила ему считать свои данные и взять пробу крови, обязательную после длительного пребывания в жилищах простых смертных. Той же рутинной проверке подверглись и трое ее товарищей – истинные скитарии, в отличие от логициара, чья аугметика была приспособлена не для боя, а для хранения и обработки огромного количества постоянно меняющихся значений – прежде чем разойтись по своим постам. Но логициар не собиралась уходить, пока оставалась недоговоренность. Сам факт пустоты в информационном поле причинял ей неудобство.

= Вы что-то скрыли от меня, = передала она, постаравшись встроить в оболочку сообщения как можно больше символов уважения и иерархических коннотаций, чтобы оно не выглядело обвинительным, = а ведь я отвечаю за повседневную организацию жизни Артифициона. Отсутствие данных может быть пагубно для моей работы. Прошу вас исправить пробел в моих знаниях, магос. =

= Я гарантировал, что вторжение произойдет в срок, = сообщил Вольфскар и склонился над клавиатурой, выскочившей из-под верхней челюсти одного из летающих черепов. Металлические пальцы забегали по рунам, вводя персональные коды идентификации и управления.

= Прошу подтверждения? =

= Ты ведь не была логициаром шесть лет тому назад, Малинели? Ты, должно быть, не помнишь, как мы тогда пролетали Чандорской Пустошью и спускались на крупнейшие планеты, чтобы распылить споры питательного грибка. =

На мгновение логициар замерла, пытаясь переварить эту информацию. Пара сотен байтов, не больше, но вес этих слов казался почти физически ощутимым. Ей пришлось напомнить себе, что она разговаривает с Вольфскаром фон Штальгардом, повелителем “Конгруэнции” и стоящего за ней мира-кузни, человеком, которому она была обязана всем, что имела и чем являлась, чтобы с ее передатчика не сорвались слова, которые уже не вернуть назад.

Нажатием последней руны генетор отдал сервочерепам команду передать ему информацию о состоянии кора[эх жаль]. Один из них присоединился к его затылочному разъему шипом на конце кабеля, второй, в свою очередь, прицепился кабелем к нему, и сервочерепа образовали длинную гирлянду, конец которой воспарил к самому потолку ангара. 40-58-Малинели почувствовала отдаленный гул потока данных, который хлынул в мозг Вольфскара. Ее собственное сообщение, несомненно, заглохло бы среди бесчисленных сигналов от разных систем “Конгруэнции”, и потому она обратилась к генетору по свободному голосовому каналу.

– Магос, – произнесла логициар, с некоторым удивлением отметив скрипучий тембр давно не использовавшегося речевого имплантата, – простите, но… зачем?

– Не бойся вопросов, что могут расширить знание, – голос Вольфскара, в противовес ее собственному, звучал мягко и ровно. – Миры на краю Пустоши слабы и изнежены отсутствием войн. Точно так же, как было это с Брюмером, планетой, вскормившей мятеж и ересь. В размякшем подбрюшье этих ульев поднялись культы, массы их охвачены невежеством, а верха декадентством… Но Омниссия все видит, Малинели. И нет в нем милосердия. Грибок паразитирует на тех, кто его поглощает, и генетически запрограммирован на убийство хозяина, но, прежде чем он погубит орков, война совершит отбор. И на берегах Пустоты выживут только те, кто достоин жизни.

– Как выжили мы, – глухо ответила логициар.

Против воли, без всяких сознательных команд, ее хранилища памяти извлекли наружу картины прошлого. Горящий город, развалины схолы, отвратительный ксенос, скалящий клыки на пороге комнаты. Чистый и яркий свет, пронзающий тушу твари, стирающий ее с лица земли, как страшный сон. Алый силуэт в полумраке дверного проема. Протянутая навстречу оборванной и забрызганной кровью девочке рука, пронизанная аугметикой…

– Как выжил каждый, кто стоит плечом к плечу со мной, – кивнул Вольфскар. Одной рукой он отсоединил от затылка цепь кабелей, а другую простер к ней, как тогда, много лет назад. 40-58-Малинели полубессознательно потянулась к нему, и их механизированные пальцы сомкнулись, словно сцепившиеся друг с другом зубья шестеренок.

= Брюмер ждет то же самое, = выдохнула логициар в эфир.

= Такова судьба всего живого, = ответил Вольфскар. = Такова истина, Малинели. =

= Я сделаю все, чтобы высадка произошла как должно, магос. = 40-58-Малинели нехотя отстранилась от генетора, отступила на шаг и почтительно склонила голову. = Да свершится воля Омниссии. =

= Да свершится она через нас. =

Подняв руку в жесте благословения, Вольфскар наблюдал за тем, как логициар удаляется вместе с младшими ад[оппа!]ми, готовыми принимать ее приказы. Через четыре с половиной секунды в его приватный канал ударилось новое сообщение, снабженное черно-красной руной идентификации.

= Слушаю, 13-Фау. Где ты? =

= Продвигаюсь на свой пункт дислокации, магос. Мы следуем протоколу А? =

= Подтверждаю. Парадигма остается прежней. =

= Война с людьми? = трансляция пришла едва не быстрее, чем магос закончил собственную.

= Нет. Это будет… = Вольфскар выдал цепочку кода, состоящую из пустых детерминант, как обычно делал, когда сомневался в последующей информации, = ...эксперимент, а не война. =

= Какую программу передать альфам и низшим боевым единицам? =

= Основной противник – люди, 13-Фау. Вероятность встретить иного врага мала, но не пренебрежима. =

= Вас понял. Связь окончена. Хвала Омниссии. =

= Хвала Омниссии и силе Его. =

На ходу передав короткие команды своим подчиненным, 13-Фау, наконец, миновал последний прямой коридор на среднем уровне “Конгруэнции” и добрался до своего обиталища. Заперев магнитные двери, он выпрямился во весь рост в темноте кельи и сбросил с себя парадное одеяние альфа-прим-единицы Артифициона – груз, уже шесть суток и три с четвертью часа давивший на него не столько своим весом, сколько отсутствием функциональности. Единственным предназначением чрезмерно громоздкого плаща из багряного бархата, отделанного искристо-черным органическим мехом и украшенного множеством деталей из благородных металлов, было впечатление, производимое на людей, с которыми общался магос. Смысла в этом, по мнению 13-Фау, было немного, по крайней мере, в данном случае. Полковник все равно бы поддался на уговоры, а за ним бы последовал и капитан. Так сделал бы любой рациональный человек.

Паукообразные сервомеханизмы, встроенные в озаренные мягким золотисто-красным светом стены кельи, убрали одеяние, сняли шлем с вычурным плюмажем, разомкнули горжет, предназначенный не столько защищать и без того армированную шею воина, сколько глушить шумы, которые производила его глотка при переработке пищи в куда более эффективно питающий ткани раствор. Шелуха, лишь маскирующая функцию, исчезла под стальными панелями стен до следующего раза, когда понадобится мирный контакт с обычными людьми. Жаль, что умы непосвященных не в силах воспринять подлинную красоту ничем не скрытого тела скитария, вершины биологической эволюции, доведенной до совершенства гением Машины. 13-Фау было абсолютно все равно, с какими заблудшими представителями рода человеческого ему предстоит сражаться. В его распоряжении имелось достаточно средств, чтобы расправиться с любым противником, и все они были даже больше, чем продолжениями его тела – его неотъемлемыми частями.

Механические руки осторожно избавили воина от дополнительных бронепластин и проводов, стыкующих оружие с мыслеимпульсным устройством, а последней убрали маску-противогаз. К этому времени атмосфера в герметично запечатанной келье уже приобрела подходящий состав, в который добавилась толика испарений ладана. Широко расставив ноги и раскинув руки, как на гравюрах-ико[ну уж нет], отображающих устройство священного человеческого образа, 13-Фау отдался ласковому вниманию машин-анцилляров, тщательно обследовавших его органические и кибернетические компоненты. По спине и груди заструился горячий машинный елей, щекоча ноздри ароматом свежесинтезированных благовоний, в напряженные мышцы вонзились шприцы с релаксантами и острия микроэлектродов. Из потолка кельи выдвинулись инфрачастотные динамики, из которых полились бинарные хоралы Культа Механикус. Сознание альфа-прим скитария очистилось от раздумий о союзниках и врагах и, словно музыкальный инструмент, заполнилось струнами из вытянувшихся вплотную друг к другу мыслительных процессов, сконцентрированных на одной точке, сходящихся к основе основ всего сущего – Омниссии.

Он опустился на колени и закрыл глаза. Струны его разума запели, войдя в унисон со священными гимнами. 13-Фау погрузился в цифровую нирвану, чтобы выйти из нее уже над орбитой Брюмера.

Изменено 6 марта, 2017 пользователем Dammerung

[Dammerung]

Глава 3: СПРОС И ПРЕДЛОЖЕНИЕ

По прилавку прошла кошка, оставляя цепочку следов на тонком слое пыли. Она не повернула и уха к покупателю, чья громадная фигура языческим идолом высилась в затененном углу. Тот протянул руку, чтобы коснуться меха, лоснящегося в свете закрепленных на стенах газовых фонарей, но зверек изогнулся, увернулся от пальцев и спрыгнул на пол, мгновенно затерявшись среди ящиков.

На родном мире покупателя не было кошек. То, что для обитателей Брюмера было столь же привычным, как собака на дворе или ворон на поле боя, для него выглядело незнакомым, диким животным. Впрочем, знал он и планеты, где никогда не видели собак, и ближайшим их подобием были кибермастифы, рвущиеся с поводков надсмотрщиков...

– Куда прешь, гроксово рыло? – выругался кто-то высоким голосом в коридоре. Послышался грохот, и покупатель повернул голову. Дверь распахнулась. Внутрь практически запрыгнул невысокий человечек и тут же захлопнул ее за собой, скрыв из виду коридор, где один из его клерков спешно собирал рассыпанные автоперья и печати.

...Даже грокс, известный, казалось бы, всем жителям Империума, на деле добрался не до всех его уголков, и кое-где имя этого зверя и не слыхали, не говоря уж о том, чтобы считать ругательством. Брюмер как раз был одним из таких мест, где гроксов с успехом заменяли быки, свиньи и нелетающие птицы. Хоть человечек и говорил с местным мелодичным акцентом, слова выдавали в нем иномирянина, и покупатель усмехнулся. Прилететь как минимум через два субсектора и поселиться на планете, охваченной восстанием – нужно быть своеобразным человеком, чтобы увидеть в этом выгоду.

– Приветствую и прошу простить задержку, господин…

Хозяин магазина галантно расшаркался, насколько это было возможно в заставленном ящиками помещении. Оно было тесным, как каюта пассажирского звездолета, и в нем стало еще теснее после того, как гость поднялся с кресла. Теперь его голова, даже неприкрытая шлемом, едва не доставала до потолка, и продавец невольно уставился на лицо клиента снизу вверх. Глаза у него были серые, маленькие и блестящие в свете фонарей, как и бусинки пота на лбу под жидкими, чуть тронутыми сединой рыжими волосами.

...Во всем царстве животных имелось только одно исключение, подумал покупатель. На каком мире ты бы не жил, ты всегда знаешь, что за зверь крыса. Будь то недра промышленного улья, поля аграрной планеты или горы, увенчанные рыцарскими замками – крысы выживают везде.

– Имя мое – Канумбра, – произнес гость голосом, наполнившим помещение.

На пару секунд продавец замолк, вне сомнения, пораженный представшим перед ним зрелищем. И было на что посмотреть. Покупатель был чуть ли не вдвое выше его ростом, на плечи его был наброшен плащ из шкуры гигантского хищника, а доспехи, казавшиеся монолитными глыбами, украшало множество наводящих страх изображений: черепа, стрелы и оскаленные клыки бестий, неведомых этому миру. Казалось, и венчать это тело, закованное в керамит, должна либо мертвая голова, либо звериная морда. Но Канумбра имел почти человеческий лик, в котором лишь угадывалась его истинная сущность – крупные черты, широкая челюсть, глубоко посаженные, слегка отражающие свет глаза. Немногие смертные могли похвастаться тем, что увидели это лицо и остались в живых.

Оправившись, торговец показал в улыбке чрезмерно ровные и белые зубы.

– Абель Картуш, – представился он в ответ. – Всегда рад услужить друзьям Конкордата. Чем могу помочь, господин Канумбра? У нас представлен широчайший ассортимент...

Гость готов был расхохотаться, слушая, как рассыпается в любезностях стоящий перед ним человечек. Казалось, в своих стараниях продать товар он вовсе не замечает, что покупатель может малейшим усилием переломить его, как соломинку. Похоже, этот мир и впрямь забыл Бога-Императора, как и его внушающее ужас потомство. Впрочем, Канумбра был не из тех, кто требовал поклонения и уж тем более слепой веры – он пришел сюда по делу, и подход Картуша был ему только на руку.

– Меня интересует только одна вещь, – прервал Канумбра, и торговец тут же замолк, весь обратившись в слух. – Нож от гильотины.

– Ах, вот оно что, – Картуш снова заулыбался и еще раз шаркнул ногой. Из-под потертого камзола сверкнули парчовые кружева. – У нас как раз такой есть. Я подумал, что вам может понадобиться. Я знал.

– Ты много знаешь, Абель Картуш, – заметил Канумбра. Прозвучало чуть более угрожающе, чем обычно, но торговец не растерялся.

– Несомненно, это так! Я рад поделиться всеми своими знаниями, однако они стоят денег. Как и все в этом мире, как и все остальное... Что вы готовы предложить мне за лезвие, омытое королевской кровью? За такую-то диковину, не правда ли?

Вместо ответа Канумбра, усмехнувшись, протянул руку под меховой плащ, свисающий с огромных наплечников, и вытащил сверток, перетянутый кожаным ремнем. На пыльной стойке развернулся прямоугольник плотной ткани с гербовым шитьем, открыв взору мумифицированную человеческую голову. На Картуша уставились пустые глазницы. Темно-коричневая кожа, плотно обтянувшая череп, во многих местах носила следы ножа, а наверху и вовсе была полностью срезана вместе с волосами. Но на запавших щеках по-прежнему виднелись угольно-черные, симметричные изображения геральдических лилий.

Картуш недоверчиво поглядел сначала на содержимое свертка, потом на покупателя. Потом снова перевел взгляд на мертвую голову, и его глаза потихоньку начали округляться. Торговец выудил из кармана камзола микролупу и осмотрел реликвию со всех сторон, стараясь не прикасаться к ней и пальцем.

– Это… это подлинная частица мощей Атранты Примальдины, – наконец, вымолвил Картуш.

– Все, что были, – поправил Канумбра, ухмыляясь.

– Татуировки… следы скальпирования… да, это несомненно подлинник. Клянусь Верховным Существом, я думал, она сгинула вместе с монастырем! Осмелюсь спросить, где вы раздобыли эту… безусловно, ценную вещь? – с трудом совладав с собой, спросил торговец. От волнения он присел на стул, оперся локтями о прилавок и почти заискивающе сложил руки перед собой.

– Нам доверили ее охранять, – ответил Канумбра. Он любил вспоминать эту историю, но с братьями из Красного Ливня, а не с червями, подобными торговцу. – Так ты согласен или нет? Голову за лезвие, или я ухожу.

– О… разумеется, разумеется!

Картуш крикнул в коридор, чтобы несли ящик номер сорок четыре, а сам протянул руки к мертвой голове. Но на прилавок, едва не переломав ему пальцы, рухнула огромная латная перчатка, и торговец отдернулся. Ему пришлось схватиться за стул, чтобы не упасть вместе с ним.

– Товар вперед, – прогрохотал Канумбра.

– Прошу прощения, – Картуш поклонился. Он быстро схватывал: явно уже понял, что покупателю нравится, когда простые люди знают свое место.

Через несколько минут два мускулистых сервитора внесли в комнату добротный контейнер из пластали, водрузили его на самый большой деревянный ящик и исчезли, не забыв плотно закрыть за собой дверь. Канумбра не удостоил их и взгляда, его глаза были прикованы к крышке, на которой белой краской был начертан номер 44 и ряд символов, едва ли понятных кому-то, кроме самого Абеля Картуша. Торговец подошел к нему, приложил руку к биосенсорной панели на боку контейнера, нажал пальцем на несколько едва заметных выступов, и со звуком, напоминающим глубокий вздох, крышка откинулась на невидимых петлях.

Перед Канумброй предстал покоящийся на красной атласной обивке нож гильотины – пятьдесят килограммов темной полированной стали, в которой отражалось его лицо, медленно расплывающееся в довольной улыбке.

Космический десантник без усилий поднял орудие смерти из его вместилища и взвесил его в руке. Провел пальцем по гладкой поверхности, почти бессознательно описав им руну подчинения. Повернул и посмотрел на тонкий как волос острый край лезвия. Подавил невесть откуда взявшееся желание прикоснуться к нему и ощутить, как холодный металл рассекает плоть. Да, эта вещь действительно обладала собственной жизнью. Она творила историю, и ее деяния весили больше, чем сталь, пошедшая на ее изготовление.

– Господин?... – послышался голос торговца. Канумбра проигнорировал его, не отрываясь от созерцания. Он уже прикидывал, что можно сделать с новым приобретением, и рисовал в уме картины его великолепного будущего. Вдосталь насладившись ими, он бережно возложил лезвие гильотины обратно на красный атлас.

– Похоже, вам понравился мой скромный товар, господин? – спросил Картуш, блестя глазами из-за прилавка.

– Именно то, что нужно, – Канумбра не стал тратить время на кодовые замки и просто захлопнул крышку контейнера. – Я доволен. Можешь взять голову.

Картуш осторожно потянулся к иссохшей реликвии, словно ожидая, что та вдруг пошевелится или укусит. Он взял голову обеими руками, поднял и охнул от неожиданности. Рот мумии открылся, и на ткань высыпалось с пригоршню мелких коричневых кусочков, величиной с фалангу пальца. Некоторые из них, собственно, фалангами и были.

– А это…

– Остальные мощи. Те, что удалось натолкать внутрь и взять с собой, – Канумбра хохотнул. Он ошибался, эта история была хороша и для смертных: следить за лицом торговца было довольно забавно. – Все остальное сгорело, когда мы на прощанье подожгли молельню. Но тем ведь они и ценнее, а?

Кажется, до Картуша только сейчас дошло, в каком преступлении признался ему покупатель. Он нервно облизнул губы.

– Так это… вы взяли Сан-Атранту? Я думал, Революционная армия…

– Слабаки, – фыркнул космический десантник. – Они боятся и сунуться туда, где идет Красный Ливень.

С этими словами Канумбра откинулся назад, сложив руки на груди, и замолчал. Торговец глядел на него, пытаясь понять, что означает его безмолвие. Воин погрузился в воспоминания, которые вызвал у него разговор.

Это был больше, чем просто бой, хотя, видят боги, противник из Сороритас оказался весьма достойный. Это была битва, в которой он и его братья окончательно отвергли имя Вестников Талиона и стали Красным Ливнем, свободным и свирепым, не скованным слепой верой и законами смертных. Они приняли помазание кровью и навсегда забыли о своем ордене, столь же ветхом и нелепом, как весь Империум.

В тот день Канумбре впервые захотелось раздобыть себе человеческий череп, дабы тот украсил его силовые доспехи, оповещая каждого врага о судьбе, которая его ожидает. Сороритас, конечно же, сделали все, чтобы им не досталось ни единого трофея. Их численное превосходство и фанатическая стойкость вынудили космических десантников отступить, после чего воительницы забрали мертвых и раненых сестер и заперлись в дормитории, готовые отстреливаться до последнего из-за тысячелетних гранитных стен. Они не учли одного: у Красного Ливня был тот, кто мог испепелить даже камень.

И раз уж Сестры предпочли сгореть вместе со своей обителью, по крайней мере, Канумбра сумел прихватить сувенир у одной из них, что умерла века назад. Он вспомнил, как Близнецы, смеясь, кромсали цепными мечами уже обезглавленную мумию, которую глупцы почитали как святыню. Дьяк, которого Гвадалор притащил за шкирку и заставил смотреть, выл, словно резали его самого.

– Господин Канумбра?

Космический десантник снова сфокусировал устремленный вдаль взгляд на Картуше, который с беспокойством взирал на его лицо. Приятные воспоминания развеялись, и он [ну уж нет]мурился, увидев, что торговец подтянул к себе гербовый плат со всем, что на нем лежало.

– Э, нет. Уговор был только на голову, – прорычал Канумбра.

– О, разумеется, господин, – Картуш немедленно переложил реликвию и с демонстративной аккуратностью свернул ткань с оставшимися мощами в кулек, который почтительно протянул Канумбре. – Разрешите, я поищу подходящее вместилище для столь редкостного товара...

Он позволил торговцу встать, пройти к ближайшей груде ящиков и вытащить из нее золоченый ларец, не иначе как с собственным генератором стазисного поля. Картуш повернулся обратно к покупателю, уже готовый оттарабанить привычную речь о том, что он будет рад и дальше иметь с ним дело, но слова застряли у него в горле. В руках Канумбры невесть откуда оказался широкий боевой нож, который сгодился бы в качестве меча какому-нибудь смертному.

– А теперь ответь мне на один вопрос, – сказал отступник, поигрывая клинком, – почему бы мне не прирезать тебя прямо на этом месте и не забрать все, чем ты владеешь, без всякой платы?

Картуш издал нечто похожее на взвизг грокса, выронил ларец и метнулся было в сторону двери, но рука в латной перчатке болезненно стиснула его плечо и утянула назад. Острое, как бритва, лезвие ножа оказалось прямо перед его глазами, и Канумбра вгляделся в них поверх клинка, надеясь отыскать ту правду, которая, как говорят, открывается каждому, кто видит собственную смерть.

К его удивлению, в полных страха серых глазах Картуша вдруг загорелся дерзкий огонек.

– Потому, что я ценнее живым, – сказал торговец и попытался пожать плечами, хотя поднять ему удалось только свободное. – Потому, что через меня ты можешь получить информацию и вещи, которых больше нигде не раздобыть. Потому что у меня на орбите стоит космический корабль, который способен обогнать любую посудину в этом субсекторе, если не всем секторе, и да, он запечатан моим генокодом, и это мои люди могут добыть что угодно на всей этой клятой планете, и они не подчиняются никому, кроме меня.

Нож чуть отодвинулся. Канумбра кивнул, приглашая торговца продолжать.

– Ты можешь убить меня, – Картуш облизнул пересохшие губы. – Но тогда тебе не узнать того, о чем не знает Конкордат. Информацию о единственном, что интересует таких, как ты, Канумбра. О врагах и оружии.

Космический десантник ухмыльнулся и выпустил смертного, который тут же отшатнулся, неловко оперся на прилавок и принялся растирать плечо, морщась от боли. Какая-то часть его сознания, древний мозг хищника, взлелеянный годами обучения и тренировок, требовала убийства, кровопролития, восхитительного ощущения стали, кромсающей плоть, и жизни, покидающей тело. Но разум был сильнее, и в воздухе пахло иной добычей, куда более манящей…

– И что же это за враги, человечек? – Канумбра вложил клинок в ножны и, подперев кулаком подбородок, уставился на сидящего напротив торговца. Картуш поднял взгляд, в котором все еще поблескивало это странное, вызывающее выражение.

– Если уж мы собираемся сотрудничать, то для начала пообещай мне, что больше не будешь пытаться меня убить.

– Если бы я пытался, ты был бы мертв, – Канумбра сплюнул, и слюна зашипела, оставляя на полу черное дымящееся пятно. – Но ладно, обещаю.

– Вот и славно, – Картуш огляделся по сторонам и заговорил громким шепотом. – Знаешь, что еще у меня есть, кроме оружия и безделушек? Астропат. Настоящая, Верховным Существом клянусь, ведьма-телепатка.

– На Брюмере нет псайкеров, – возразил Канумбра, скорее, чтоб поддразнить торговца. Пребывание на этой планете успело научить его, что здесь ни о чем нельзя было сказать наверняка. – А астропатов перебили еще во время революции, разве не так?

– Завеса их ищет и истррепродукцияет, все верно. Но эту я спас. Она последняя на планете. И недавно она передала мне сообщение от кое-каких друзей. На Фракарне. Это соседний субсектор, – информация словно жгла рот Картушу, он выплевывал фразу за фразой, лихорадочно раскрасневшись. – Сюда направляется кое-кто, кому не нравится то, что Конкордат сотворил с Брюмером. И скоро у вас, господин Канумбра, и у всего Красного Ливня, появится враг похуже каких-то мятежников.

Космический десантник несколько секунд размышлял над этой информацией, после чего изобразил ухмылку и легонько хлопнул торговца по спине, отчего у того едва не подкосились дрожащие колени. Картуш оперся рукой о стол и, переводя дух, уставился снизу вверх на Канумбру.

– Занятно, – сказал космический десантник. – Пойдем, узнаем, что еще интересного может наговорить твоя ведьма.

К вечеру Абель Картуш выгнал всех рабочих с нижних этажей своего башнеподобного обиталища, служившего ему одновременно магазином, складом и ночлегом, крикнул внутренней системе, чтобы выключила повсюду свет, и рухнул в свое любимое кресло, выжатый как распоследний пакетик заварного рекафа. Розовый бархат сиденья когда-то, несомненно, согревала задница какой-то высокой персоны – Картушу хотелось думать, что принцессы – а мягкая начинка была приправлена сухими цветами, которые до сих пор источали нежный аромат. Обычно это помогало расслабиться, но торговец поймал себя на том, что нервно барабанил пальцами по серебристой древесине подлокотника. Чертов космодесантник. Чертова ведьма. Картушу и раньше приходилось иметь дело с угрозами убийством, богохульствующими нелюдями и затронутыми варпом безумцами, но чтобы все это падало ему на голову за один день…

А он, между прочим, еще не закончился.

Это Картуш понял яснее ясного, услышав за спиной ровное гудение силового оружия.

– Молчи. Не двигайся, – прошипел чей-то голос. Он был приглушен, видимо, тканью поверх рта, но очевидно принадлежал женщине. – И подними руки.

Торговец вздохнул и подчинился. Рука в черной перчатке ощупала его запястья, безошибочно обнаружила выкидной стилет и однозарядный пистолет-трубку, а затем грубо вырвала оба оружия и швырнула их куда-то в сумрак. При этом незнакомка подошла настолько близко, что он практически видел краем глаза клинок, который она сжимала в правой руке. Сияющее, потрескивающее лезвие зависло над его головой, как нож гильотины. От этой ассоциации Картуш неожиданно для себя усмехнулся.

– Заткнись, – посоветовала женщина. – Мне ты живым не нужен.

Едва заметный нажим на “мне” дал торговцу понять, что нежеланная гостья знала если не о содержании, то хотя бы о результатах его переговоров с Канумброй. Когда он от нее избавится, надо будет проверить все помещения на жучки.

– А что же вам нужно, леди? – как можно более вежливо процедил сквозь зубы Картуш.

– Голова Атранты, – потребовал женский голос. – Медленно встань. Не опускай руки. Веди меня к ней.

Вот как, значит. Ну что ж, этот день можно смело записывать в убыточные. Картуш глубоко втянул в себя воздух и кое-как поднялся с кресла, не опираясь на подлокотники. По дороге к сейфу, в который он успел упрятать драгоценную реликвию, он дважды видел своих охранников, неподвижно лежащих у дверей-люков, видимо, без сознания. Третий – единственный, кто успел выхватить оружие – был совершенно точно мертв. Когда они проходили мимо, голубоватый свет силового поля отразился в белках его закатившихся глаз.

Женщина не проронила ни слова, даже когда он вытащил стазисный ларец из сейфа и, не глядя, протянул его за спину. Она забрала его и, наконец, отключила свой чертов меч, а потом Картуш ощутил ледяной укол в шею и внезапную слабость в ногах. Незнакомка не потрудилась его поймать и позволила рухнуть на пол лицом вперед. Торговец услышал хруст расквашенного носа, собственный сдавленный вскрик, а затем – легкие удаляющиеся шаги.

Похоже, он ошибся: это был не усыпляющий яд, а всего лишь парализующий мышцы конечностей. Как и у двоих более везучих охранников, у него оказалось предостаточно времени, чтобы поразмыслить о своем положении. Но единственным, что лезло в голову Картушу на протяжении этой долгой, безрадостной, пахнущей кровью ночи, была мысль о мече, который довольно странным манером лишил его головы.

Тонкий, почти иглоподобный кончик, зависший над спинкой кресла, аккуратное отверстие в груди мертвого охранника. Этим изящным клинком могла быть только силовая шпага.

Оружие аристократов.

Изменено 26 мая, 2017 пользователем Dammerung

[Dammerung]

Глава 4: ПОД СЕНЬЮ ПОРФИРЫ

Палата Мудрости встретила Эмтиссиана приглушенным гулом множества голосов и блеском тысяч хрустальных электросвечей под сводом, с которого свисали узкие полотнища сине-серебряных флагов. Революционеры могли сколько угодно твердить о том, как ненавидели дворян за богатство, с которым сравнилось бы только их тщеславие, но любой из тех, кто когда-либо посещал Палату Мудрости, мог сказать, что она стала главным местом собраний Конкордата вовсе не от скромности и любви к аскетизму. Бывший амфитеатр дворца Порфира, где королевская семья и ее гости некогда наслаждались операми, предоставлял консулам и их многочисленным помощникам потрясающие абстрактные стены-экраны работы величайших Мастеров Бронзы, широкие ряды кресел, крытых шкурами редчайших полярных барсов, и феромонную систему кондиционирования, постоянно создающую персонализированное ощущение самого приятного из запахов. Словом, все, что нужно для эффективного управления государством.

Впрочем, этого не хватало, чтобы привести консулов в состояние умиротворения. Сидя посреди роскоши, о которой не смели и мечтать простые жители Города, не говоря уже о провинциалах, они спорили. Они всегда спорили. Эмтиссиан занял свое место в секторе, где восседала большая часть представителей ведомств Закона, Защиты и Завесы, и стал вслушиваться в долетающие до него обрывки разговоров.

– Аграрные кластеры Юго-западного Триречья по-прежнему бастуют, – пожаловался высокий женский голос, явно принадлежащий Диалле Орнье, консулу финансовых дел.

– Отправить туда Красный Ливень, и вся недолга! – грохнул другой, мужской. Кто-то из энакторов военного ведомства? Их громкие, привыкшие командовать голоса были неразличимы меж собой.

– Нельзя решать все проблемы с их помощью. Они должны быть нашим тайным оружием, последней мерой, а не реакцией на любое неподчинение.

А это уже Гийом Амрейль, консул по внутреннему урегулированию, сокращенно – консул-регулус, непосредственный руководитель самого Эмета Шанри. Эмтиссиан вгляделся в ряды кресел, пытаясь различить среди развалившихся в них фигур Амрейля, и наконец заметил его коротко стриженную седую голову. Консул-регулус считал энактора Завесы отличным исполнителем и перспективным управленцем. В ответ Эмтиссиан ненавидел его всем сердцем.

– Почему нет? Они эффективны. Вспомните ситуацию на островах. Сколько наших патрулей убили и сожрали в джунглях, прежде чем вы согласились отправить туда Ливень?

За вояку вступилась его начальница, консул войны Анура Меланн. Говорила она спокойно, с легким оттенком усталости в голосе. Ее предшественника, Эрда Ревисса, года три назад отправили на гильотину за попытку захвата единоличной власти. В результате Меланн приняла под руководство армию, чьи ряды были изрядно вычищены от заговорщиков агентами Защиты, вплоть до децимации в некоторых полках. Многие провинции до сих пор не вернулись под власть Конкордата, а некоторые, по слухам, пребывали в состоянии партизанской войны с самой революции. Эмтиссиан мог бы посочувствовать этой женщине, если бы она не была одной из тех, кто двенадцать лет назад натравливал озверевшие толпы на дворянские поместья.

– Вы называете это эффективностью? На Магна-архипелаге не осталось туземцев! – взорвалась Орнье. – Поставки рыбы, древесины и пряностей прекратились полностью! Все южное побережье жило за счет тропических колоний, а что теперь там будет, голод? Новые бунты? Вы предлагаете и туда отправить свое “особое подразделение”? Конечно, давайте теперь опустошим материк!

Как обычно, подумал Эмтиссиан со смесью раздражения и безрадостного сарказма. Вряд ли ему удастся извлечь что-то полезное из дальнейшей беседы. Тем более, что Гийом Амрейль – единственный из консулов, кто действительно знал, что вообще такое “Красный Ливень”, и сам руководил всеми его операциями – быстро нашел предлог, чтобы с достоинством удалиться. Когда-нибудь Эмету все-таки удастся добраться до его секретов и, быть может, сделать то, что не удалось этому глупцу Ревиссу. Но уж точно не в ближайшее время. Он знал, что кое-кто в Конкордате и так обеспокоен его стремительным взлетом к чину энактора, что лишь на ступень ниже полноценного консула – хотя в случае с Амрейлем эта ступень была не из тех, которые легко перешагнуть. Вряд ли эта чернь, выбившаяся к вершинам власти, догадывалась о том, что успех Эмтиссиана был еще до рождения обеспечен генетическими премудростями сестер-фамулус, но подавать ей лишние причины для подозрений не стоило.

Амрейль отошел в сторону и углубился в разговор с другими энакторами внутреннего ведомства – Сартосом от Закона и Рейей от Защиты. Эмтиссиан прислушался, но их голоса заглушало бессмысленное сборище несколькими рядами ближе.

– Это вы так говорите, мадам Орнье? С вашей любовью к феодальной моде, я бы не удивился, если бы вас заразили и другие антиреволюционные идеи. Клянусь Разумом, если бы я увидел вас в таком наряде лет десять тому назад, то не раздумывая отправил бы к Уравнительнице.

Теперь к спору присоединился еще и Виктор Слиго, консул науки и образования. Пользы от этого пухлого, крикливого человека, по мнению Эмтиссиана, было ровно столько же, сколько от Мастеров Бронзы. После того, как они исчезли.

– А я бы приказала вздернуть вас на первом же фонарном столбе, да боюсь, погнулся бы! – огрызнулась Орнье. На ней и впрямь было платье, шикарное даже по меркам старого королевского двора, и отделка из драгоценных изумрудов ярко блистала, отражая свет электросвечей. Должность финансового консула, очевидно, приносила свои плоды.

– Не ссорьтесь, дамы и господа! Разве для того нас избрало к власти Верховное Существо? – вмешался Минн Нуиссет, доселе сидевший в своем кресле с умиротворенным выражением на постном лице. Появление на сцене консула по делам религии, пропаганды и искусства, чьи кощунственные верования и бегающие бледные глаза вызывали у Эмтиссиана глубочайшее отвращение, стало для него последней каплей. Он встал и начал высматривать Амрейля, но тот уже покинул Палату Мудрости вместе с подчиненными, и ему ничего не оставалось, кроме как найти себе другое, более тихое место.

Иногда подобные склоки развлекали Эмтиссиана, но сегодня он был не в том настроении. В голову настойчиво лез вчерашний разговор с братом. Он всего лишь хотел показать Фредерику, что тот должен стать более жестким и суровым, чтобы выжить среди хищников и паразитов, заполонивших их родной мир. Нельзя, чтобы младший потомок рода Аллонвильдов уподобился тем бесчисленным выродившимся баронам, маркизам, маркграфам и виконтам, что сгинули без следа вместе со всем своим наследием. В его возрасте Эмтиссиан руководил собственным отрядом ведьмоборцев Завесы и уже записал на свой счет трех отвратительных чудовищ, которых пси-ищейки обнаружили слишком поздно. А уж сколько было обычных псайкеров, подобных обезглавленной вчера женщине, он уже и не помнил. Пожалуй, даже лучше, что никто, даже он сам, не знал, сколько их было на самом деле. Если бы народ хотя бы догадывался, что казнимые на площади Свободы ведьмы – лишь малая доля пойманных Завесой, что большую их часть без всяких церемоний убивают и сжигают в подземных застенках личные агенты самого консула-регулуса… он бы, пожалуй, взмолился о возвращении Инквизиции.

Эмтиссиан скрипнул зубами. Его подсознание опять увело его от темы, над которой не желало размышлять. От брата. Он откинулся на спинку кресла, немедленно начавшую мягко массировать его плечи, закрыл глаза и погрузился в раздумья, не обращая внимания на гам вокруг.

Тем временем Гийом Амрейль спешил вниз по винтовой лестнице, о существовании которой, кроме него, не знал ни один из простых смертных, даже всю жизнь проживших в Порфире. Сердце непривычно часто стучало в его груди. Консул-регулус привык иметь дело с самыми разными людьми: от воров и контрабандистов до истовых революционеров, оказывавших ему едва ли не божеские почести. Один из немногих зачинателей великого восстания, добравшихся до настоящего времени с головой на плечах, он многое повидал и испытал на себе. Об этом явственно говорила его внешность: серо-стальные глаза, ярко горящие на изборожденном морщинами лице, горделивая, по-военному прямая осанка. Но каждый раз, когда консулу-регулусу приходилось напрямую иметь дело с Красным Ливнем, в глубине души, старательно упрятанной за фасадом холодного спокойствия, он чувствовал тревогу. Это была столь же естественная реакция, как страх, который испытывает любое животное, пусть даже сильное и хитрое, перед более крупным и свирепым хищником.

Воины Красного Ливня, сидящие в обманчиво расслабленных позах в просторной комнате, куда вошел Гийом Амрейль, действительно производили впечатление хищных зверей. Громадных, насытившихся после охоты, но по-прежнему готовых убить одним ударом когтистой лапы. И этого не менял тот факт, что лишь благодаря Амрейлю они могли практически свободно разгуливать по Брюмеру, потворствуя своим инстинктам.

– Приветствую вас, господа, – учтиво обратился к Красному Ливню консул. Один из них прорычал что-то в ответ, остальные не обратили на него никакого внимания. Если бы Амрейль не знал, насколько эти создания отличаются от обычных людей, то подумал бы, что они спят.

Самый высокий из пятерых воинов, гигант в мехах поверх силового доспеха, повернул визор к соседу, на плечи которого была небрежно наброшена огненно-красная мантия, а шлем венчала корона из стилизованных языков пламени. Тот кивнул, и великан поднялся с каменной скамьи.

– Чего хочешь? – спросил он гулким голосом. Его голову окружало восемь изогнутых стальных рогов, а маску-забрало украшали клыки какой-то джунглевой твари.

Прежде чем ответить, консул вытащил из нагрудного кармана вышитый платок и стер с лица пот, выступивший на коже после торопливого спуска по лестнице. Ему не хотелось демонстрировать сверхлюдям свою человеческую слабость, какой бы очевидной она для них не выглядела.

– Где еще двое, Канумбра? – спросил Амрейль.

– Близнецы еще не вернулись с Южных островов. Им там нравится. Много добычи, – прогрохотал Канумбра. Один из его товарищей усмехнулся. Шлема на нем не было, словно он желал выставить напоказ сплошное месиво шрамов, заменявшее ему лицо.

– Не смейся, Гвадалор, – воин в мантии поднял руку, закованную в узорчатую бронзовую латницу, – разве не видишь, речь идет о делах государственной важности. Иначе бы к нам не пожаловал сам консул-регулус, да еще в такой спешке. Так в чем же дело, сир?

Его голос звучал мягко, но за учтивыми словами скрывалась насмешка – так, во всяком случае, показалось Амрейлю, и не в первый раз. Мадраг, негласный лидер Красного Ливня, обладал пси-даром и оправдывал все предубеждения касательно двойственной, ненадежной и непредсказуемой природы псайкеров, какие бытовали на Брюмере. Впрочем, консул-регулус считал, что эти недостатки компенсировались той пользой, которую приносила его банда. По большей части.

– Я рад, что вы прилагаете все усилия, чтобы вернуть островные колонии под власть Конкордата, и благодарен за это, – Амрейль слегка поклонился, приложив руку к сердцу. Про себя он размышлял, сколько времени понадобится, чтобы выслать второй рейс за воинами, решившими немного порезвиться на воле, и вернуть их. – Однако сейчас перед нами встала проблема куда важнее, чем непокорные и неблагодарные дикари, и я бы хотел, чтобы все бойцы Красного Ливня безотлагательно прибыли в столицу. Шпионы сообщают, что в систему вошел корабль Империума. Наши космические силы...

– ...могут, конечно, с ним побороться, но смысла в этом немного, – Мадраг картинно махнул рукой. Цепи, свисающие с его доспехов, мелодично зазвенели. – Я бы рекомендовал системным патрулям просто держаться от него подальше. Это сэкономит вам людей и снаряды.

Амрейль настороженно поднял взгляд на колдуна, пытаясь понять, откуда это ему известно. Насколько он был в курсе, Красный Ливень пробыл в столице всего два дня, а радиограммы от пограничных разведстанций скрывались строжайшими мерами секретности, не исключая и антипсайкерских. Мадраг переглянулся с Канумброй, и консул готов был поклясться, что, не будь на них непроницаемых шлемов, они бы ухмыльнулись друг другу.

– Что бы вы еще порекомендовали? – спросил он. Раз уж колдун открыто говорит о противнике, сомневаться в источнике его данных было глупо. А вот какие выводы он из них сделал...

– Ждать, – Мадраг пожал плечами. – Пока они не высадятся на планету и покажут, зачем пришли.

– И тогда Красному Ливню будет чем заняться, – Гвадалор ощерил свинцовые зубы и в предвкушении провел по ним языком, сочащимся ядовитой слюной.

– Откуда вам знать, что они не устроят орбитальную бомбардировку, как только мы подпустим их к планете? – Амрейль хмуро уставился в забрало шлема, увенчанного огненной короной. Мадраг смерил его в ответ немигающим взглядом глазных линз и через пару секунд покачал головой.

– Я склонен считать, что этот мир слишком нужен им живым, чтобы устраивать зачистку из космоса. Они не знают, насколько далеко вы отошли от трона Ложного Императора. Они не знают, сколько на планете тех, кого им подобные в невежестве своем именуют еретиками. Они не знают о присутствии Красного Ливня.

– Все это нужно выяснить. Высадиться на планету. На атмосферных кора[эх жаль]х, – добавил Канумбра. Хотя при нем и не имелось оружия, консул заметил, что его пальцы нетерпеливо подергиваются у пояса, там, где должен был висеть топор.

– Которые можно захватить и использовать для захвата самого звездолета, – продолжил мысль Амрейль, чувствуя, как в груди начинает разгораться жаркое пламя. Такое же, как много лет назад, когда он впервые повел своих бойцов на дворцы жалких высокородных вырожденцев. Перед глазами ясно как день появилась картина космического кора[эх жаль], осаждаемого с двух сторон: из пустоты и с поверхности планеты. Как будет славно взять на абордаж этот движущийся храм, вычистить его внутренности от имперской гнили и позолоты, возродить его в облике левиафана, несущего освобождение иным мирам…

– Но сначала мы напьемся крови их десанта, – сказал Мадраг, как будто прочитав мысли консула. Возможно, так оно и было. Амрейль подумал и решил, что ему все равно. Он протянул руку в белой перчатке, и она исчезла в громадной бронзовой ладони колдуна. Сожми тот его пальцы чуть крепче, они бы раскрошились, как пемза. Впрочем, Мадраг умел контролировать свою чудовищную силу – как физическую, так и психическую – и в этом Амрейль ему доверял.

– Не сомневаюсь, что мы дадим этим глупцам достойный отпор, – сказал он. – Да здравствует свободный Брюмер!

Красный Ливень ответил согласным рыком, от которого затряслись стены помещения. Амрейль улыбнулся и, вежливо распрощавшись, вышел из комнаты. По дороге он поймал курьера и поручил ему переслать запечатанные документы, полученные от Рейи, в личные покои Мадрага. А затем поспешил удалиться в собственный кабинет и налить себе бокал крепкого амасека.

– Что тебе еще наговорили у торговца? – спросил Мадраг, когда все пятеро воинов спустились сквозь люк в полу комнаты и двинулись потайным проходом к флигелю дворца, в котором располагались их покои. Туннель, достаточно высокий даже для космических десантников, тем не менее, был довольно узок, и тьму в нем разгоняли лишь редкие световые панели, встроенные меж замшелых камней.

– Он сказал, что его корабль к нашим услугам, если мы вздумаем покинуть эту планету, – сказал Канумбра. Он снял шлем, чтобы не бороздить потолок рогами, и его голос казался чрезмерно громким для этого тесного пространства.

– Враг еще не появился, чтобы думать, как от него сбежать, – проворчал Гвадалор. – За кого он нас принимает, за мышей?

– Я не о Картуше, – фыркнул Мадраг. – Кому есть дело до простого смертного? Что поведал варп его ведьме?

– Немного. Сеанс истощил ее. Потеряла сознание, когда я уходил.

– Астропаты, – в голосе Мадрага чувствовалось презрение. – Из всех, кто возвращается от Трупа на Троне, они – слабейшие.

– Она сказала, что этот корабль принадлежит имперским Механикус, – сообщил Канумбра и выразительно оглянулся через плечо на Турриана. Технодесантник, поверх брони которого свисала темно-красная накидка с вышитыми на ней молотом и шестеренкой, щелкнул в ответ стальными пальцами серворуки.

– Какая радость, а то мне вечно не хватает запчастей, – ответил он.

– Дальше связь с ней прервали, – продолжал воин. – Но Картуш потребовал рассказать, что она еще почуяла. И ведьма сказала, что чувствует… “плоть тысяч, жаждущую битвы, ищущую вашей крови. Плоть, чей путь – сойти с небес на поле брани”.

– Так и сказала? – спросил Мадраг.

– Это цитата.

– Слишком поэтично, чтобы он сам придумал, – снова вставил Турриан.

– Поэтому я уверен, что ты прав. Они спустятся, чтобы дать нам бой на земле, – закончил Канумбра. – Картуш говорит, она не ошибается.

Мадраг погрузился в раздумья. К тому времени, как он снова заговорил, воины Красного Ливня уже поднялись по спиральной лестнице и вышли из подземелья в просторный коридор. Сквозь щели, оставленные у самых вершин закрытых бронированными ставнями окон, внутрь проливались лучи света, и в сумеречном освещении тела, висящие на противоположной стене, казались бледными трупами. Мадраг остановился и полной грудью вдохнул воздух своего обиталища, пахнущий пылью, кровью и страхом.

– Пора приступать к задуманному, – сказал он и взмахнул рукой, лязгнув цепями. Его отряд без слов понял, что это значило. Все они были вольны заниматься чем угодно, пока их лидер проводит ритуалы, требующие уединения и тишины – до тех пор, пока он не созовет их вновь ментальным кличем. Словно призраки, воины исчезли в разных концах утопающего в тенях коридора. Проводив взглядом колдуна, что медленно побрел прочь, подходя к каждому висящему в кандалах узнику и что-то нашептывая им в уши, Канумбра развернулся и двинулся к собственной цели. Ему не терпелось вновь оказаться в кузнице, оборудованной на нижнем уровне, и заняться своим новым оружием.

Древняя аристократия Брюмера предпочитала селиться над землей, в окружении рукотворных и природных красот, в то время как чернь обитала в тесном мраке катакомб, который скрывал от взора благородных ее убожество и страдания. Но подземелья Порфиры уходили под землю так глубоко, что разница терялась. Изыски и роскошь королевского дворца уступали место грубому неотесанному камню, мягкое сияние хрустальных люменов сменялось серой мглой, едва развеиваемой редкими факелами. В иных местах сырость порождала наросты фосфоресцирующей плесени и ковры ржавого мха, с чавканьем проседающего под ногами. Но здесь, под просторным сводом вырубленного в скале зала-пещеры, воздух был сухим и знойным до такой степени, что Канумбра ощущал, как он щиплет открытое лицо. Жар кузницы выпивал влагу из всего вокруг, в особенности полуголых, изможденных тел рабов, трудившихся в ее чаду.

– Господин, – оказавшийся на пути космического десантника человек, одетый в драную униформу главной столичной тюрьмы Брюмера, поклонился и уступил дорогу.

Раб интересовал Канумбру не больше, чем кучи железных слитков, наваленные у стен. В отличие от другого воина Красного Ливня, который стоял возле наковальни, поворачивал в руках широкий трапециевидный кусок стали и изучал его внимательным взором. Его лицо, изуродованное крестообразным шрамом поперек рта, отражалось в полированном металле, а гладко выбритая голова поблескивала от пота, что говорило о том, что [ну уж нет]одился он здесь довольно давно.

Одной из тех вещей, которые привлекли банду, когда та избрала подвалы Порфиры своим логовом, было изобилие туннелей, лазеек и потайных ходов, позволявших легко и незаметно перемещаться между основными помещениями. И все же Канумбру удивило, что Андали, самозваный апотекарий Красного Ливня, умудрился появиться в кузнице задолго до него. Видимо, он изучил подземный лабиринт куда подробнее.

– Собираешься чинить свой топор? – поинтересовался Андали. Он положил нож гильотины на наковальню, как только увидел сородича.

– Кое-что получше, – буркнул в ответ Канумбра. – А что тебе в этом? Твое дело – штопать раны да потрошить трупы, не головы рубить.

Апотекарий вгляделся в лицо воина и, различив в неровном свете раскаленного горнила ухмылку, улыбнулся в ответ.

– Разве не логично, что знаток искусства исцеления должен неплохо разбираться и в науке смертоубийства? – Андали поднял руку и выпустил из наруча длинное цепное лезвие. Ближайший раб шарахнулся, услышав знакомый и не предвещающий ничего хорошего визг вращающихся зубьев. Апотекарий поднес пилоскальпель к собственному горлу и изобразил короткое режущее движение, после чего с щелчком отключил и убрал клинок. Канумбра пожал плечами.

– Не знаю, какой из тебя знаток. Но это, – он кивнул на свою добычу, лежащую на наковальне, – топор. Не орудие хирурга.

– Смотря какой хирург, – вставил голос, донесшийся из-за спины Канумбры. Еще одна громадная фигура в силовом доспехе вошла в пещеру, и ее тени судорожно заметались по закопченным стенам. – Ты ведь не настолько разборчив, а, Потрошитель?

– Турриан, а ты зачем пожаловал? – спросил в ответ Андали.

– Я технодесантник. Это кузница, – Турриан развел руками, приглашая собеседников сделать собственные выводы. Серворука также распрямилась, оцарапав пальцами стену в добрых трех метрах от него. Выругавшись, Турриан сложил ее компактнее, так что та изогнулась над головой, подобно хвосту скорпиона.

– После островов эти норы как будто стали еще теснее, – пожаловался он. – Я начинаю скучать по морю и джунглям.

Канумбра прошел к стеллажу, который представлял собой десяток глубоких ниш, высеченных в камне стены, запустил в одну из них руку и извлек нечто, когда-то имевшее право именоваться цепным топором.

– Даже несмотря на то, что они делают с оружием? – спросил он. Лезвие покрывал толстый слой ржавчины, сквозь которую проглядывали темно-зеленые пятна лишайника, проросшего на голом металле. Зубья почернели и раскрошились. Рукоять обвивали усики экваториальной лозы, глубоко вдавившиеся в желтую кость ксеноса, из которой та была выточена.

– Я пытался помочь. Сделал все, что мог, – отозвался технодесантник. – Иногда природа просто сильнее.

– Похоже, наш брат придумал, как ее побороть, – Андали облокотился на одну из полок и уставился на Канумбру с холодным интересом в бледно-желтых глазах. Тот кивнул в ответ и с удовлетворением отметил, как апотекарий подался вперед, словно учуяв запах крови.

Не говоря ни слова, Канумбра взял нож гильотины и положил его в печь. По стали начала расползаться воспаленная краснота, как будто кровь жертв проступала наружу из орудия казни. Затем он принялся отделять от своего прежнего оружия пораженное коррозией лезвие. Процесс напоминал обезглавливание особенно крепкого и тяжело бронированного противника. Турриан занялся чисткой и смазкой болтеров, многие детали которых также пострадали от джунглевой заразы. Рабы бесшумно сновали по сторонам, словно стайка летучих мышей. Кто таскал уголь, кто подносил инструменты и масло технодесантнику, но все старались держаться подальше от апотекария, застывшего подобно статуе и пристально созерцавшего труды брата по оружию.

Наконец, последняя ржавая крошка осыпалась с рукояти. К этому времени нож гильотины раскалился почти добела, так что к нему нельзя было прикоснуться даже рукой в перчатке силового доспеха. Канумбра рыкнул на раба в тряпье и железном наморднике, и тот, без слов поняв приказ господина, начал доставать смертоносное лезвие клещами. На помощь ему бросилось еще двое рабов, мужчина и женщина, одетые лишь в фартуки из брезента. Пока обливающиеся потом смертные удерживали раскаленную сталь, Канумбра не спеша примерился и всадил костяную рукоять в размягченный металл обуха.

Турриан, искоса наблюдавший за созданием нового топора, не выдержал и присвистнул.

– Впервые вижу, чтоб так… – начал было он, но Андали зашипел на него сквозь стиснутые зубы. В отличие от технодесантника, Потрошитель имел дело с оккультными таинствами и знал, зачем Канумбре могло понадобиться лезвие, унесшее тысячи жизней. Здесь творился темный ритуал, и малейшее нарушение концентрации могло стоить жизни не только кузнецу, но и всем, кто [ну уж нет]одился рядом.

Канумбра перехватил клещи, поднял раскаленную секиру и переложил ее на наковальню. Смертные попятились. Женщина наткнулась спиной на холодный керамит и зажала себе рот, чтобы не вскрикнуть: она уже знала, какие наказания ждут рабов, что отвлекают господ от их трудов и развлечений. Тяжелая латная перчатка легла на ее плечо, и, вскинув взгляд, она увидела нависшее над ней лицо Потрошителя.

Тем временем Канумбра обнажил левую руку, полоснул себя по ладони боевым ножом и начал чертить окровавленным острием по податливому металлу. Этим рунам обучил его Мадраг, а того – создания иных миров. Теперь и Турриан отложил в сторону оружие, заинтригованный незнакомыми геометрическими узорами.

Воздух в кузне стал удушливым, как будто нечто невидимое одним вдохом втянуло в себя весь кислород. Руны наполнились жидким светом, перетекающим из одной глубокой борозды в другую, и раскалились настолько, что рабыня в руках Андали зажмурилась, а ее братья и сестры по несчастью забились по углам. В воздухе замелькали тени, послышались нашептывания и отголоски не то песен, не то криков… а затем все прекратилось. Символы на лезвии топора вспыхнули еще один, последний раз, и исчезли. Огонь в топках разгорелся ярче. В наступившей тишине стало слышно, как глубоко дышит Турриан, непривычный к колдовству.

– Великолепно, – прош[оппа!]л Андали. Он отступил на два шага, пожирая глазами новорожденное оружие. Лезвие выглядело гладким, как зеркало, и текучим, как вода, а следы ножа исчезли, как не бывали.

Канумбра взял топор, взвесил его в ладони и воздел высоко над головой. А затем перехватил обеими руками и одним взмахом снес голову рабыне.

Слуги не сдержали вскриков и стонов, но их заглушил иной, глубокий, вибрирующий звук. Топор почувствовал вкус убийства и заурчал от удовольствия. Канумбре пришлось стиснуть рукоять, как горло врага, чтобы оружие не вырвалось из его рук. Оно чуяло вокруг еще много жизней, которые можно отнять, и жаждало свободы. Воин мысленно приказал ему успокоиться и с удовольствием ощутил, как запертый в металле и скованный рунами демон нехотя подчиняется его воле.

– Как ты это назовешь? – с легким оттенком зависти спросил Турриан. Судя по легкости, с которой топор прошел сквозь позвоночник жертвы, он был острее, чем его собственная силовая секира.

– Шееруб, – не задумываясь, ответил Канумбра.

– И только-то?

– Не обязательно иметь величественное имя, чтобы творить великие дела, – заметил Андали. Он пошевелил носком сапога труп, лежащий у его ног. – Хочешь, узнаю, какая судьба суждена твоему оружию?

Канумбра был слишком погружен в созерцание своего нового оружия, чтобы ответить чем-то помимо кивка. Тем не менее, апотекарий поднял обезглавленное тело, положил на наковальню и, вспоров цепным скальпелем живот, начал вытаскивать наружу внутренние органы, перебирая и поворачивая их в руках. Таинства гаруспиции были одной из тех вещей, в которые он любил погружаться вместе с Мадрагом, остальные же десантники либо относились к этому равнодушно, либо считали бессмысленной тратой времени.

– Как закончишь с требухой, убирайся с ней подальше, – проворчал Турриан. – Распугал мне тут рабов.

– Несметные множества лишит он головы, – нараспев произнес Андали, проводя пальцами по скользким петлям кишок. – Я вижу, что Шееруб спасет тебя, Канумбра, но в конце концов и погубит.

Технодесантник только фыркнул. Канумбра опустил топор, который плавно потянулся острием к полу, где растекалась лужа крови.

– И много ли раз он меня спасет? – поинтересовался он.

– Много, – кивнул Потрошитель, еще раз вглядевшись в хитросплетения внутренностей. – Десятки. Сотни.

– А погубит только один, – заключил Канумбра. – По-моему, неплохо.

Удалившись в свою лабораторию, Андали еще не раз раскладывал пасьянс из внутренностей рабыни, пытаясь разглядеть в них очертания боевого кора[эх жаль], что так встревожил консула-регулуса. Но и в видениях прорицателей, и в оптиконах наблюдательных станций “Конгруэнция” появилась лишь на считанные минуты, а затем вспышка варп-перехода угасла, и корабль пропал из виду.

Машинный дух археотехового поля не сразу подчинился мягким уговорам техножрецов, но внял им, убаюканный облаками бинарных псалмов и благовоний, и окружил корабль щитами звездной черноты. Незримым фантомом он двинулся вперед, миновал гигантские ледяные кристаллы периферического пояса, проскользнул меж гравитационными колодцами газовых гигантов и, облетев заброшенные планетоиды внутреннего круга, устремился к вращающемуся в лучах светила шару лазури, зелени и белизны.

На нулевом меридиане Брюмера миновало полчаса после заката, когда с небес обрушился гнев Омниссии.

Изменено 26 мая, 2017 пользователем Dammerung

[Dammerung]

Глава 5: КОНТАКТ

Вольфскар фон Штальгард облачался на битву. Он знал многих жрецов Омниссии, что предпочитали руководить своими когортами с безопасного мостика космического кора[эх жаль], но не собирался им уподо[мамочки!]ся. Эксперимент нуждался в непосредственном наблюдении, иначе кто мог поручиться за чистоту данных, что есть самая угодная жертва для Бога-Машины? Младшие адепты с поклонами подносили и подключали к спинному мозгу магоса устрашающие мехадендриты. Вокруг роились сервочерепа, ощетинившиеся собственными стрелковыми и боевыми отростками. Манифольд, развернувшийся внутри корабля громадной паутиной информационных каналов, гудел от боевых гимнов и отчетов о готовности подразделений.

= 98-9-Балам, = прозвенел, как колокол, цифровой голос магоса, на мгновение потопив в себе потоки сигналов. Далеко внизу, на десантной палубе, подняло голову существо, скованное из стержней, лезвий и гладких бронепластин. Маска фелида оскалила черненые клыки в потолок. На 98-9-Балам, принцепсе сикариев Артифициона, уже не было тех громоздких одеяний, что она носила на борту “Крылатого мстителя”, и она обрела свою истинную форму – облик хищника, созданного скрываться и убивать. Шелестящий ответ принцепса прозвучал на фоне хора из сигналов готовности ее охотничьей стаи.

= 218-4-Зет, = отдалось в приемных рецепторах воинства. Четырехглазый череп на широких плечах почти полностью механизированного альфа-скитария кивком ответил на призыв генетора. Он послал воинственный клич в манифольд и вскинул к сводам корабля ствол тяжелого лучемета, и через мгновение жест повторили воины манипулы, в идеальном порядке расположившейся позади него.

= 13-Фау, = прогремел генетор и мгновенно получил ответ – короткий всплеск подтверждающего кода, слишком скудный, чтоб быть словом. Такую же трансляцию издала основная манипула, [ну уж нет]одящаяся под личным командованием альфа-прим-скитария, который стоял на палубе неподвижно, как в стазисе.

Следом раздались позывные Братства Вихревого Тока – не текстовое обозначение, но ряд формул, выражающий суть одного из многоликих аспектов Движущей Силы. Электродервиши Братства, чьи полунагие тела сияли узорами татуировок-проводников, безмолвно воздели посохи, концы которых потрескивали и сыпали искрами. Бледные и сгорбленные под весом люминен-катушек, торчащих из спин, они казались неживыми, пока их еще не охватил священный экстаз битвы.

Но Вольфскар уже чувствовал его приближение, висевшее в воздухе подобно напряжению перед грозой. То, что делало электродервишей безумными вихрями молний, скитариев – неудержимыми машинами смерти, а его самого – чуть ближе к трансцендентному пониманию Омниссии, было уже совсем рядом.

Передав 40-58-Малинели последние инструкции насчет оставшегося на ее попечении кора[эх жаль], он еще раз проверил собственные системы, облетел мыслью манифольд десантирующегося воинства и, вознеся последние молитвы, отдал приказ к высадке.

– Как работа? – спросила Маклинта заботливым голосом. Эмтиссиан устало поднял взгляд на ее длинное худое лицо, обрамленное волнистыми рыжими волосами. Сестра-фамулус усердно исполняла роль матери, или, точнее, представления о матери, составленного женщиной, что выросла в схоле для сирот и ни разу не имела собственного ребенка.

– Как обычно. Конкордат слаб и бесполезен, – поморщился он, раздеваясь. – В Триречье продолжаются бунты, на островах только-только подавили восстания туземцев…

– Почему же здесь никак не начнется восстание? – перебил Фредерик, появившись из дверей комнаты Розалинды. В руке он держал душеспасительную книжку с обложкой, покрытой черным пластиком.

– Опять ты за свое, – Эмтиссиан в несколько широких шагов пересек комнату и вырвал из рук брата потрепанный томик. – Скажи мне лучше, почему ты открыто носишь это по дому? Ты понимаешь, что за мной могут следить? У Защиты есть приборы, которые могут рассмотреть вот этот текст через тройные стекла на расстоянии лиги!

– Розалинда попросила почитать ей вслух. Ты же знаешь, ей нельзя отказать, – извиняющимся тоном сказала Маклинта и начала закрывать ставни на окнах. – Фредерик, пожалуйста, спрячь книгу, куда положено. Эмет? Чашечку рекафа?

– Пожалуйста, – буркнул Эмтиссиан и рухнул в кресло. – Извини, брат. Я устал.

Устал от притворства, устал от того, во что превратился мир, устал от склочных и алчных консулов, каждый из которых, несмотря на свою низменность, мог с легкостью растоптать всю его жизнь, как растоптал до этого тысячи других… Он хотел сказать все это, и, может, что-то еще, но один лишь взгляд на Фредерика сказал ему, что сейчас этого делать не стоит. Юноша пылал негодованием.

– Люди проливают кровь, чтобы сбросить узурпаторов, а ты… ты сидишь во дворце? Они нуждаются в нас! Им нужны вожди, чтобы выстоять перед армией! Пока мы здесь, а не на улицах, не в Триречье, не в джунглях, Конкордат разоряет, преследует и убивает наш народ...

– Вот именно, убивает, – мрачно кивнул Эмтиссиан. – Орнье говорит, что главные острова Архипелага полностью обезлюдели. Я не знаю, что за оружие применяет их “Красный Ливень” – может, это и есть название оружия? – но туземцы нам больше не союзники. Просто потому, что их практически вырезали.

Маклинта покачала головой. В ее руках дымились чашки, источающие свежий терпкий запах.

– Трон Златой...

– Они без жалости расправляются с любым, кто открыто выступает против них. И поэтому я еще раз говорю тебе, Фредерик, единственный способ что-то изменить – это стать частью Конкордата, выведать его тайны и разрушить его изнутри, – Эмтиссиан твердо посмотрел в глаза брату и поднялся, чтобы взять свой напиток. Фредерик [ну уж нет]мурился и собрался было ответить, но его слова заглушил чудовищный грохот.

Дом содрогнулся, и Маклинта вскрикнула, когда горячий рекаф выплеснулся ей на руки. Сверху посыпалась белая пыль, обнажая старые лепные потолки. Несколько ужасающих мгновений казалось, будто стены вот-вот обвалятся, но все стихло.

– Что это было? – пролепетала сестра-фамулус. Фредерик помог ей подняться с пола, усыпанного облупившимися хлопьями краски и осколками фарфора. Эмтиссиан поспешил в комнату Розалинды и, к своему удивлению, обнаружил, что та, живая и невредимая, спокойно смотрит в окно на ломаную линию горизонта, к которой добавился дымовой след и огромное облако пыли.

– На западе, кажется, рухнуло что-то большое, – сообщил он.

– Надеюсь, это не по твоей части, – сказала Маклинта. Фредерик отправился в кладовую за травяной мазью.

К тому времени, как он полностью обработал ожоги сестры, а Эмтиссиан перебрал все каналы вокс-приемника в надежде, что хоть какой-то сообщит, что случилось, их прервал резкий стук в дверь.

На пороге стоял Льер, адъютант Эмтиссиана, который обычно присоединялся к нему лишь во время выездов на опасные задания. На бледном лице читалась искренняя тревога, униформа с неброскими значками выглядела серой от пыли. За спиной адъютанта как будто парил знакомый силуэт транспортника на воздушной подушке. Эмтиссиан почувствовал, что при виде этой черно-матовой, пси-экранированной машины, готовой унести его к неизвестной опасности, у него пересохло во рту. Наверное, так же чувствовал себя простой люд, видя за своим окном боевую колесницу Завесы.

– Экстренное собрание Конкордата, – сообщил Льер. – Мне приказано как можно быстрее доставить вас в Порфиру, энактор.

Когда Эмтиссиан, спешно распрощавшись с семьей, умчался в сумеречный туман, Розалинда осенила себя знамением аквилы и запела “Днесь ликование небесное”. Слова радостного гимна диссонировали с встревоженным шумом Города, что начал доноситься с улиц далеко внизу. От греха подальше Фредерик запер все двери и окна и увел престарелую мо[ну уж нет]иню обратно в ее комнату. Маклинта слушала, как он тихо разговаривает с ней, и пыталась унять собственную тревогу. Но мысли сестры-фамулус все время возвращались к тайнику и тому, что в нем покоилось.

Огненные полосы прочертили небо над озером из идеально ровного хрусталя, но Илла Мернеа, вкушавшая ужин в многих сотнях метров под его поверхностью, не увидела их, равно как и не почувствовала удара о землю. Агриколический комплекс Фертилия-ци-4, в котором она жила с самого рождения, строили с расчетом на землетрясения и геотермальные катаклизмы. Илла ощутила лишь легчайший толчок, списала его на перепад давления в одной из котельных технического уровня и ни в чем не бывало отправилась на вечерний обход.

У Иллы, старшей флоросхоларии комплекса, была темная, словно загорелая кожа, но на самом деле она никогда не воспринимала свет солнца иначе, чем сквозь несколько слоев металлостекла, чья кристаллическая решетка накапливала и усиливала тусклые дары брюмерианского светила и проливала их на подземные плантации. В то время как снаружи царили хвойные папоротники, привычные к холодам и сбору влаги из туманов, под прозрачными сводами Фертилии-ци-4, в жаре и духоте, произрастало столь же много видов, как в диких экваториальных лесах планеты. Илле не было дела до того, кто правит в столице, пока ей позволяли заниматься селекцией и гибридизацией в этой огромной оранжерее, кормившей сотни тысяч людей. Она редко видела здесь официальных представителей Конкордата после того дня, когда они впервые пришли с речами о восстании и независимости от Империума. С тех пор в поселении появился пропагандист, который регулярно проповедовал аграрным работникам о том, ради чего они теперь трудятся, да толпы жандармов, да стаи соглядатаев, что вынюхивали все, что могло не понравиться новой власти.

Но сюда, на экспериментальный участок, они почти не забредали, и именно поэтому Илла Мернеа укрывала здесь, среди пышных цветов и резных листьев, группу староверов, по-прежнему надеявшихся на спасение в тени Бога-Императора.

Подобрав зеленую мантию, она прошла между рядами саженцев, тянущихся к кристаллическим небесам Фертилии, завернула за угол, чтобы проверить, не нуждается ли в чем ее маленькая тайная община, и застыла на месте.

В проходе, заставленном кадками с взрослыми гибридными образцами, стояло существо, подобного которому Илла никогда не видела. Длинные металлические пальцы, которыми оно бережно собирало цветки ксильфия, и ниспадающая с угловатых плеч красная мантия наводили на мысль, что это сервитор. Но новых сервиторов в агрикомплексы не присылали уже больше десятилетия, с тех пор, как исчезли Механикус, и точные, бесшумные движения этого создания ничем не походили на дерганье и лязг оставшихся в Фертилии ветхих технослуг.

Илла открыла рот, чтобы окликнуть машину, но та повернулась к ней гладким серым лицом, на котором сверкали три желтых окуляра, и издала низкий скрежещущий рык. Последний цветок исчез в отверстии, открывшемся в руке существа, и его пальцы скрючились, как когти. Оно сжалось, припав к земле, и одним прыжком повергло Иллу на пол, не успела она и закричать от ужаса.

Ее голова была повернута набок, прижата к сырым доскам тяжестью железной лапы, и она увидела перед собой еще полдесятка онемевших от ужаса лиц, а над ними – тонкие, угловатые металлические силуэты. Братья и сестры по вере лежали на полу среди опрокинутых кадок и куч земли, так же, как и она, поверженные и плененные жуткими искусственными созданиями. Значит, сбылся ее самый страшный кошмар: Конкордату донесли об измене. Сервиторы пришли, чтобы казнить последних праведников Фертилии.

Машина чуть ослабила хватку, и Илла смогла повернуть лицо, чтобы обжечь ее полным ненависти взглядом. На долгое мгновение сервитор замер, как будто что-то высчитывая, а потом схватил женщину за плечи. Из-под красной мантии вырвались дополнительные конечности с невероятно длинными, как у летучей мыши, пальцами, и между ними натянулась плотная прозрачная мембрана. С громовым хлопком перепончатых крыльев машина взмыла к хрустальному потолку и полетела в десятке метров под ним, окутанная клубами пара.

От резкого перепада высот заложило уши. Иллу мутило и трясло, и в какой-то момент вывернуло наизнанку. Она была готова к смерти, к пыткам, но не к этому безумному полету над пологом укрощенного леса. И уж точно не к тому, что видела далеко внизу.

На широких дорогах между плодовыми деревьями и ирригационными прудами – круговерть ярких пятен, вспышки молний, крики… крики людей и того, что никак не могло быть людьми. Это напоминало картины ада со стен старой часовни, давным-давно обратившейся в развалины. Илла видела рыщущих среди посадок боевых сервиторов, похожих на того, что тащил ее в неведомое, и крутящихся в бешеной пляске существ, чьи мертвецки белые тела светились от еле сдерживаемой энергии. Посохи, которые они вращали над головами, осыпали все вокруг ветвистыми разрядами, и с каждым прыжком и пируэтом вокруг них поднимались вихри, насыщенные электричеством. Кусты, с такой заботой высаженные арбористами вдоль дорог, уже занялись жарким пламенем, а безумцы с посохами мчались дальше, все дальше в бесконечном танце разрушения. Они ураганом врезались в охранников комплекса, чьи щиты плавились как воск под их натиском. Молнии, срывающиеся с их оружия, разили убегающих рабочих, оставляя на месте людей скрюченные почерневшие остовы. Смесь озона, жженого волоса и горелого мяса хлынула в ноздри Иллы вместе с встречным потоком разогретого воздуха, и, в последний раз ощутив приступ тошноты, она потеряла сознание.

Через сорок две минуты после того, как агриколический комплекс Фертилия-ци-4 пал под совместной атакой инфильтрационной клады 16-16-31 и братства Вихревого Тока, Палата Мудрости заполнилась светом. Экран, занимавший всю стену над приподнятой сценой, горел ярко-красным, отчего встревоженные лица людей, собравшихся в амфитеатре, казались масками кровожадных демонов. На алом фоне возник ряд цифр, пошли зубчатые волны помех, мелькнуло несколько перевернутых изображений. Эмтиссиан поймал себя на том, что сжимал в руке сферу из сурдиума – амулет, которым он обычно пользовался в схватках с ведьмами. Изображение щипало глаза. Оно изливалось на боковые экраны, вытесняя голографические узоры, как нарастающий шум, что топит в себе любые звуки.

Эмтиссиан заметил суетящихся у стен техников, что пытались разобраться с механизмами экранов. Участь мирских адептов, оставленных на произвол судьбы Мастерами Бронзы, была незавидна: они оказались практически в рабстве у Конкордата, спешившего завладеть полным контролем над боевыми машинами, источниками энергии и заводами, обеспечивающими жизнь в городах. Не всегда им хватало знаний и умений, чтобы во всем угодить своим новым хозяевам. Сейчас был как раз один из таких случаев: неведомое воздействие подавляло видеосистемы амфитеатра, и техники ничего не могли с ним поделать.

Наконец, раздался громкий щелчок, и рябящая краснота сменилась фоном закатного неба, на котором появилось лицо. По залу прошла волна гула: люди ш[оппа!]лись, пытаясь понять, кто это.

Человек был стар. Возможно, куда старше, чем выдавали легкие складки морщин и седые брови над бионическими окулярами в желтой, похожей на латунь оправе. Красный капюшон, по краю которого тянулся золотистый орнамент из бинарного кода, отбрасывал тень на его лоб и скулы. Он заговорил, и его голос, доносящийся из каждого динамика, наполнил амфитеатр.

– Я не вижу вас, но знаю, что вы видите меня. Я знаю, где вы. На престоле убитого правителя, в тронном зале разрушенного королевства, среди захваченного города. В какой-то степени я понимаю то, что вы сделали, может быть, даже лучше, чем вы сами. Право сильного – брать, что он хочет. Таков закон, по которому живут звери.

Изображение подскочило, рассыпалось на миллионы осколков, сменилось документальными кадрами из какого-то пропагандистского фильма, какие распространялись в провинциях. Огонь на улицах, жажда крови на лицах. Флаги, реющие над крышами. Мелькнул и исчез Гийом Амрейль, произносящий речь с импровизированной трибуны из рухнувшей “валькирии”. Эмтиссиан вздрогнул, увидев финальные кадры с силуэтом гильотины, что маячил сквозь туман и дым пожаров.

Лицо в красном капюшоне появилось снова. Фоном его теперь стали не небеса, а картины разорения, снятые с воздуха. Безжизненные улицы, усеянные кратерами и почерневшими остовами гусеничной техники, стены и крыши жилблоков, оплавленные и обожженные каким-то чудовищным оружием. В стороне ахнула Диалла Орнье, видимо, узнав это место. До Эмтиссиана долетели перешептывания: “аграрный комплекс… на западе… лиги от столицы...”

Тем временем, речь незваного гостя продолжалась. Он говорил ровно, без выражения, констатируя факт, словно медикус, оглашающий диагноз лежащего в коме пациента.

– Но в Империуме Человека нет места Зверю. Вы пошли против Бога-Императора, что есть Омниссия и что есть Движущая Сила. Против источника вашей собственной жизни и основы человеческого существования. Имя вам – хоррор аутотоксикус. Плоть, взбунтовавшаяся против тела. Опухоль, подлежащая иссечению. Я, магос-биологис Адептус Механикус, генетор Вольфскар с мира-кузни Штальгард, исцелю этот мир. И вот мой скальпель, что отделит чистых от нечистых.

Экран полыхнул голубым светом, и лицо генетора сменилось множеством фигур, облаченных в хром и багрянец. Выстроившиеся в идеальном порядке манипулы стояли недвижимо, как ряды причудливых металлических изваяний. Камера летела над ними, ловя немигающие взгляды сотен, тысяч светящихся бионических глаз.

– Перед вами Артифицион. Машина, чрез которую свершится великий отбор, – проговорил голос Вольфскара. – Докажите мне, что вы достойны выжить.

Экран угас, погрузив собрание во тьму.

На несколько мгновений в зале повисло безмолвие, а затем взорвалось неистовым шумом. В голове Эмтиссиана появилась мысль, что консулы и впрямь вели себя подобно животным: в их криках, какими бы требовательными и властными они не казались, чувствовался страх. Высокие и пронзительные, они достигли крещендо, но притихли, когда над сценой мягко загорелось несколько парящих люмосфер.

В центре их пересекающихся световых пятен [ну уж нет]одилась кафедра, за которой стоял консул-регулус. Вокруг мелькали тени техников-адептов, пытающихся привести в порядок освещение.

– Друзья мои! – обратился Амрейль к собранию. – Пусть вас не смущает эта коварная атака, эти низменные попытки запугать нас, людей, в чьих сердцах горит огонь свободы…

Речь оратора, некогда одним словом поднимавшего на бой миллионы, лишь немного утихомирила Конкордат. Посыпались вопросы, раздались возмущенные крики, кто-то полез на сцену, чтобы вытеснить консула из-за кафедры и завладеть микрофоном. Краем глаза Эмтиссиан заметил движение возле ближайшей стены и повернулся к его источнику лицом. Навстречу блеснули красные огоньки термовизора. Рослый мужчина в полном наборе флак-брони повел стволом хеллгана, не то что бы наставив на него дуло, но ясно дав понять, что готов это сделать. Не тратя времени на удивление, Эмтиссиан рефлекторно потянулся за пистолетом, но замер, когда амфитеатр залило тусклым светом аварийных фонарей.

Всюду у стен стояли до зубов вооруженные бойцы в лишенной знаков различия броне. Анура Меланн, озираясь, попятилась от кафедры. Изумление и гнев на ее лице явственно говорили о том, что эти люди не принадлежат военному ведомству.

– Я взял на себя смелость самостоятельно обеспечить безопасность Порфиры и Конкордата, – проговорил Амрейль в затихший зал. Выражение лица консула-регулуса было воинственным, словно он бросал вызов любому, кто желал оспорить его право речи. – До утреннего заседания, которое пройдет по стандартному расписанию, всем присутствующим, к сожалению, придется [ну уж нет]одиться в стенах дворца. Все приказы подчиненным вы можете передать через курьеров, которых пришлют в ваши кабинеты. Вокс-связь уязвима, но системы наблюдения Порфиры автономны и недоступны для врага, чего нельзя достоверно сказать о камерах в городе. Мы должны оставаться здесь. Нельзя подвергать риску самых важных людей в государстве.

– Но моя семья в городе, у самых стен!... – истерически вскрикнул кто-то в толпе, скопившейся у подножия сцены. Амрейль по-отечески кивнул.

– Внутренние ведомства контролируют положение. Никаких беспорядков в столице не будет. Стены города выстоят.

– Вы уверены? – воскликнул другой голос. – Что вообще известно об этом... Артифиционе? На что они способны?

Консул-регулус [ну уж нет]мурился и нетерпеливо взмахнул рукой.

– Довольно разговоров. Все должны покинуть Палату Мудрости и отправиться в приписанные им рабочие кабинеты. Выходить, только если вас вызовут, ясно? Ради вашей собственной безопасности… Госпожа Меланн? Останьтесь, нужно обсудить оборону города.

Эмтиссиан почувствовал, как его кто-то слегка подтолкнул в спину. Даже не оборачиваясь, он знал, что это тот самый здоровяк с хеллганом. Он поднялся, кипя от бессильного негодования. Очевидно, Амрейль воспользовался своим авторитетом и перехватил прямое управление Законом, Защитой и Завесой, чтобы подавить любую смуту, которую могли вызвать в городе слухи о вторжении. Узнать, что происходит с его братом и сестрами-фамулус, теперь было невозможно. Сбежать из дворца – тоже. Когда он с остальными консулами и энакторами шел по коридорам, воздух дрожал от глухих ударных волн, с которыми за стенами Порфиры поднимались пустотные щиты. У каждого входа дежурили тяжелобронированные охранники, на окнах сверкали электризованные решетки. Отбив дворец у королевской гвардии, революционеры решили, что должны как следует защитить его на случай, если им на смену придут новые захватчики. Но сейчас больше казалось, что эти меры безопасности делают Порфиру не крепостью, а тюрьмой.

Эмтиссиан зашел в свой кабинет. Никакие курьеры его не ждали. Он запер дверь изнутри и, скинув китель на стеклянную крышку письменного стола, направился к покрытому тонким слоем пыли дивану для посетителей. Тщательно протерев его, он прилег и стал ждать, когда его вызовут, но минуты сливались в часы, в коридоре почти перестали раздаваться шаги, и ни стук в дверь, ни голос из вокс-трубы под потолком не разгоняли давящую тишину. Со стен мрачно глядели портреты наиболее выдающихся ведьмоборцев, на полке поблескивала костяная статуэтка в облаке защитного поля, добытая у шамана с Магна-архипелага. Окно, выходящее во внутренний двор, стало совсем темным, и помещение автоматически начало согреваться, реагируя на холодную брюмерскую ночь.

Эмтиссиан уже был близок к тому, чтобы погрузиться в дремоту, когда раздался громкий треск. Он вскинулся с дивана с верным пистолетом в руке. В помещении включился свет, и он увидел, что на полу у дальней стены валялись обломки. Статуэтка разлетелась вдребезги, не то рухнув с полки, не то... нет, кто бы мог ее сбросить?

Эмтиссиан еще несколько минут тревожно озирался, выглядывал в окно и дверь, мерил шагами кабинет, но не заметил ничего подозрительного. Коридоры Порфиры утопали в густой тишине, как и следовало ожидать: время было около полуночи. Он наклонился над осколками трофея и напрягся, пытаясь уловить этот странный, тошнотворный запах-ощущение, исходящий от всего затронутого варпом, но не смог почувствовать ровным счетом ничего. Просто кусочки стегадонового бивня. Крепчайшей звериной кости, которую не пробить из тяжелого стаббера и которая разбилась от падения с высоты человеческого роста…

Остаток ночи Эмтиссиан провел в беспокойном полусне, в одной руке стискивая оружие, а в другой – оберег из сурдиума. Перед его внутренним взором вставали пляшущие картины не то сновидений, не то воспоминаний: кадры из трансляции Вольфскара, суматоха в Палате Мудрости, ревущие толпы, горящее поместье герцогского рода. Откуда-то далеко до него доносились вопли, которые могли издавать настоящие люди, а могли и призраки, поднявшиеся из памяти, как темные воды потопа. В какой-то момент его разбудил рев воздушного транспорта, заходящего на посадку, и, открыв глаза, он увидел забрезживший в окне рассвет. Потом невесть откуда взявшаяся невероятная усталость вновь смежила веки, и Эмтиссиан заснул, на сей раз погрузившись в полную темноту.

Изменено 18 апреля, 2017 пользователем Dammerung

[Dammerung]

ГЛАВА 6: БЕЗУМИЕ

Стук в дверь прозвучал тихо и осторожно, но этого оказалось достаточно, чтобы с Эмтиссиана слетели последние обрывки сна. По счастью, за дверью его ожидал не очередной безмолвный громила, а Льер, который – что наводило на тревожные мысли – теперь был облачен в темно-синюю панцирную броню с серебряными шевронами на плечах. Шлем он держал на сгибе локтя, но непокрытую голову охватывал вокс-обруч с спускающимся к углу рта микрофоном.

– Приветствую, сир Шанри, – адъютант учтиво кивнул. Эмтиссиан одернул рубашку, помявшуюся за ночь на диване, пригладил волосы и постарался придать голосу деловой оттенок.

– Утро доброе, Льер. В чем дело? Почему в броне?

– Всем оперативным бригадам Завесы приказано прибыть в боевом снаряжении на плац перед дворцом, – как по бумаге отчеканил Льер. – Сбор уже начался.

– Тебя не смутило, что я такого приказа не отдавал? – задал риторический вопрос Эмтиссиан. Льер стушевался и отвел взгляд.

– Приказ поступил от сира Амрейля. Экстренная ситуация. Вы же понимаете, Артифицион прорвался за стены, и…

Выражение лица Эмета привело адъютанта в еще большее смятение.

– Вам еще не сообщили? Они вторглись через Нижний Город. Они ведь не спят, не нуждаются в отдыхе, значит, шли всю ночь и оказались у стен перед самым рассветом. Я, честно говоря, думал, что сточные озера их задержат, навроде рва, но...

– Машины не дышат. И на токсины им плевать, – Эмтиссиан ощутил внезапную вспышку злости, от которой хотелось ударить кулаком по косяку двери. – Эти недоумки не смогли удержать стоки, да?

Льер беспомощно развел руками.

– Видимо, так, сир. Лазутчики проникли по трубам внутрь стен, пробили бреши, в них ворвались воины. В западной части города идут бои...

– Где твой дом, Льер? – спросил Эмтиссиан.

– Слава Разуму, в северо-восточном квадранте. Там пока спокойно.

– Хорошо. Надеюсь, все скоро решится.... так или иначе.

– За этим я и пришел, – кивнул Льер. – Сир Амрейль весьма настойчиво просил препроводить вас до Палаты Мудрости. Собрание должно решить, как действовать дальше.

– Неужели он думает, что я сам не доберусь? – фальшиво усмехнулся Эмтиссиан. – Разрешаю проводить меня на одном условии: по дороге расскажешь мне все, что успел выяснить о текущей ситуации.

Выяснил Льер, как оказалось, немало. Еще до полуночи авиабазы за пределами Города перестали выходить на связь, как происходило со всеми захваченными Артифиционом районами. Пленных скитарии, судя по всему, не брали. Холм Мондрин, высочайшая точка юго-западного квадранта столицы, был захвачен, и именно на его лесистой вершине, где когда-то располагался личный охотничий парк графа клефского, угнездился магос Вольфскар и его командный штаб. Поначалу отброшенные внезапной предрассветной атакой, войска Конкордата перегруппировались, укрепились и держались насмерть, сражаясь за каждый жилблок. Сколько им противостояло живых машин, никто не знал. Ходили слухи (и здесь адъютант опасливо огляделся, хотя в стенах дворца, казалось, бояться было нечего), что по дальним глубинам Нижнего Города рыщут неведомые механические звери и не оставляют в живых даже самых жалких бродяг, которым не посчастливилось попасться им в лапы.

За расспросами Эмтиссиан не заметил, как они подошли к самым дверям Палаты Мудрости, где Льер, извинившись, покинул его и направился на плац к остальным бойцам Завесы. Хмурые охранники с хеллганами как следует рассмотрели энактора с ног до головы, прежде чем раскрыть створки и впустить его внутрь.

Палата Мудрости шумела, как разворошенное гнездо гремучников. Официально утреннее собрание только началось, но на самом деле большинство консулов и не покидало зал заседаний с самого вечера. Анура Меланн громко спорила с Гийомом Амрейлем возле стола, заставленного непрерывно гудящими вокс-аппаратами и экранами связи. Виктор Слиго, утомленный треволнениями минувшей ночи, спал на задних рядах, словно нерадивый школяр в коллегиуме. Еще несколько консулов и энакторов сбилось в кучку в углу и обсуждало что-то на повышенных то[ну уж нет]. Проконсулы провинций, приехавшие на зов центрального правительства, растерянно хлопали глазами и пытались найти кого-то, кто объяснил бы им по порядку, что происходит. Представителей западных регионов среди них не наблюдалось.

Эмтиссиан пробрался на свое место, поприветствовал Рейю, с легким весельем наблюдавшую за происходящим, и сам как следует осмотрелся.

– А где остальные консулы? – спросил он. Женщина пожала плечами.

– Орнье с вечера никто не видел. Нуиссет занят.

– Чем это он таким занят, что важнее безопасности Города? – Эмет постарался придать своему лицу как можно более возмущенное выражение. В душе он был рад тому, что этот тип, воплощающий в себе все самое худшее в Конкордате, не явился. В присутствии Минна Нуиссета, которого в старые времена давно бы заклеймили как нечестивца и развратника, Эмтиссиан все время чувствовал, что готов сорваться и раскрыть себя.

Рейя небрежно махнула рукой.

– Наверное, строчит листовки или молится Верховному Существу… Откуда мне знать?

Эмет вежливо усмехнулся в ответ на шутку. Кому, как не энактору Защиты, знать, чем занимается отсутствующий консул. Ее шпионы и соглядатаи были одной из причин, которая мешала “семье Шанри” нормально спать по ночам.

– А что же наш с вами коллега от Закона? – спросил он. Сартоса не было ни рядом с Амрейлем, ни где-либо еще в зале заседания. Рейя смерила собеседника взглядом, как будто прикидывая, стоит ли доверять ему эту информацию.

– Собирает гражданское ополчение, – сказала она.

– Все настолько плохо?

– Как видишь, мадам Меланн сумела убедить в этом сира Амрейля, – Рейя кивнула на спорщиков, вокруг которых скопилась небольшая толпа взволнованных советников и адъютантов. – Вот только не может втолковать ему, что пора выпускать в город Красный Ливень.

Эмтиссиан прислушался к шуму, пытаясь вычленить из него отдельные слова. Консул войны кричала, что ее людей рвут на части, аэродромы уничтожены, а большая часть тяжелой техники, брошенной на врага, либо захвачена, либо выведена из строя техноколдовством. Амрейль возражал, что не все потеряно, пока стоит Порфира, а в городских боях Революционная Армия, несомненно, выйдет победителем. Один из военных энакторов, под официальной фуражкой которого виднелись свежие бинты, надрывно заорал что-то вроде “Вы вообще видели, что это за твари?!”, и Амрейль потребовал его вывести.

Эмет не знал, что думать. С одной стороны, Адептус Механикус принадлежали Империуму, и он уже много лет ждал именно этого: воинов под знаменем аквилы, которые придут, чтобы спасти Брюмер из рук узурпаторов. С другой стороны, судя по известиям с фронта, солдаты Омниссии явились не освобождать планету, а беспощадно карать ее за грехи. Если бы они хотели сбросить неправедную власть, почему первый же их удар не разнес Порфиру вместе с Палатой Мудрости и всеми этими пустозвонами? Почему они разоряли земли Брюмера, словно железная саранча, не оставляя за собой ни единой живой души?

Вывод мог быть один: единственным искуплением для мира, позволившего себе подпасть под ярмо безбожников, оставалась смерть. Вторжение Артифициона было всего лишь замедленным Экстерминатусом. И единственное, что мог сделать Эмтиссиан – это молиться, чтобы Бог-Император признал его за своего, когда он падет от рук машины, облаченный в униформу Конкордата.

– Сир Шанри?

Голос Рейи вырвал его из оцепенения. Только сейчас он понял, что женщина пристально изучала его лицо, и виновато улыбнулся.

– Простите, задумался. Проклятые захватчики!

– Как я вас понимаю, – кивнула Рейя.

Эмтиссиан почувствовал себя неловко. То ли его выбили из колеи раздумья о судьбе Брюмера, то ли непроницаемый взгляд энактора Защиты. Он спешно придумал повод, чтобы покинуть зал заседаний и привести себя в чувства подальше от этой женщины.

– Вы знаете, меня все же беспокоит отсутствие консула Орнье. Говорите, ее не видели с вечера? Думаю, стоит сходить и проверить ее кабинет.

– Это очень любезно с вашей стороны, энактор Шанри, – Рейя откинулась на спинку кресла и проводила Эмета взглядом до дверей, прежде чем встать и направиться в гущу спорящих и кричащих людей. На ее лице витала неопределенная полуулыбка, как будто этот разговор втайне веселил ее не меньше, чем царящее в зале смятение.

Шагая по широким сводчатым коридорам дворца, возвышавшегося почти в самом центре Города, легко было понять, чем он так приглянулся революционерам. Порфира строилась как крепость, и стены из фиолетово-коричневого камня, давшие ей название, могли с легкостью выдержать мощнейший артиллерийский обстрел. В ней скрывались просторные залы, в которых вершились судьбы планеты, глубокие подземелья, словно созданные для закулисных интриг, и роскошные покои, где консулы наслаждались плодами своего могущества.

Ведомство Диаллы Орнье занимало половину этажа, где когда-то обитали наиболее приближенные фрейлины королевского двора. Эмтиссиан шел мимо нежно-голубых стен и запертых золоченых дверей, из-за которых доносился деловитый гул когитаторов. Время от времени мимо проходили патрульные охранники, а из боковых проходов появлялись клерки и курьеры, но, когда он добрался до конца коридора, который упирался в кабинет самой Орнье, он производил впечатление заброшенности. Люмен над входом не горел, и самый воздух как будто застыл без движения.

Эмтиссиан рванул ручку кабинета. Он не ожидал, что тяжелая стальная дверь покорно раскроется перед ним.

Внутри царил полумрак. Основное помещение отделял от коридора узкий тамбур, загроможденный брошенной одеждой и обувью. Пробравшись внутрь, во тьму и духоту, Эмет нашарил на стене рычажки переключателя и надавил, но ничего не произошло – только в глубине помещения пробежали бледные искры.

Внимание его приковало к себе колеблющееся пятно желтого свечения, в котором можно было различить дальний угол комнаты, ножку перевернутого письменного стола и сжавшуюся рядом фигуру. Большая масляная лампа, вроде тех, с какими обычно совершали ночной обход сторожа Порфиры, чадила и порождала больше теней, чем света.

– Мадам Орнье? – окликнул Эмтиссиан. – Не бойтесь, это я, Эмет Шанри.

Фигура пошевелилась и издала прерывистый вздох, как после долгого плача.

Эмтиссиан осторожно сделал несколько шагов вперед, запнулся о нечто, оказавшееся нагревателем для рекафа, и посмотрел внимательнее. Терракотовый сосуд был расколот, из него все еще сочились остатки пахучего напитка, а вырванный с мясом провод куда-то делся. Он поднял взгляд на женщину и едва не попятился, осознав, что она раздета до нижней рубашки. Растрепанные волосы окаймляли лицо, на котором блестели, отражая свет лампы, дочерна расширенные глаза.

– Мадам Орнье? – повторил Эмет, стараясь говорить как можно мягче и спокойнее. – Прошу вас, расскажите, что случилось. На вас напали?

– Напали. Напали... – эхом откликнулась женщина, покачиваясь взад-вперед. – Напали на нас всех…

– Кто, мадам? Кто это сделал?

Подойдя еще ближе, Эмет заметил, что белая рубашка снизу запятнана чем-то темным, и уловил тошнотворную вонь нечистот. Видеть в таком состоянии одну из консулов, могущественнейших людей республики, казалось почти противоестественным. Как бы Эмтиссиан не верил в то, что все они – узурпаторы и преступники против собственного народа, сложно было не почувствовать что-то, напоминающее жалость, пусть и смешанную с отвращением.

Но еще сильнее была тревога, и Эмет намеревался выяснить ее первопричину. Как можно скорее.

– Кто это сделал, мадам Орнье? – спросил он, подобрав масляную лампу и осветив женщину во всем ее убожестве. Та не ответила, закрыв лицо руками, на которых только теперь стало видно ожоги и глубокие порезы. Боковым зрением Эмтиссиан заметил на стене странное пятно, повернулся и поднял лампу выше.

Изжелта-зеленые обои всегда раздражали глаза, когда ему приходилось по долгу службы заходить в кабинет Орнье. Теперь их украшали дыры, из которых торчали обрывки проводов, а поверх них – огромный, грубо намалеванный круг. Нет, не круг. Эмет прищурился, повел светильником по сторонам. Сквозь пыльное закопченное стекло лампы пробивалось достаточно света, чтобы различить выступы по краям окружности.

Шестеренка.

Очертания символа размывались во мгле, но не узнать его было невозможно. Внутри круга различались черты черепа: широкие темные пятна глазниц, провал носа пониже, ряд дрожащих параллельных линий зубов. Всю картину пятнали отпечатки пальцев и ладоней, от которых расходились засохшие брызги и потеки. У Эмета не осталось сомнений, что вместо краски использовалась кровь.

– Они пришли… – прош[оппа!]ла Орнье так тихо, что он бы не услышал ее, не цари в ее покоях абсолютная тишина. Только сейчас он осознал, что не слышит ровного гула вентиляторов, обычно разгонявших по палатам Порфиры ароматизированный воздух. Впрочем, и они бы не справились с наполняющим кабинет зловонием, к которому примешивался неприятно знакомый солоноватый дух.

– Я боролась с ними… с машинами… в них живут духи, Эмет. Злые духи, – бормоча, женщина потянулась, пытаясь схватить его грязными пальцами за край форменного кителя. Эмтиссиан отшатнулся, и она, не совладав с равновесием, упала. Оперевшись на локти, Орнье поднялась на четвереньки, шатаясь, будто животное, оглушенное молотом мясника.

– Я рвала их… кусала… они жалили меня, злые духи, как осы… они гудят, как осы, ты знаешь об этом? – она подняла костлявую руку, демонстрируя ожоги. – Они везде. Они пришли. Они погубят нас всех.

– Мадам, – начал Эмтиссиан, не зная, какие слова могут хоть как-то помочь несчастной. – Будьте спокойны. Оставайтесь здесь, в безопасном месте. Я найду медика и как можно скорее пришлю его сюда. Хорошо?

– Хорошо. Со мной все хорошо, – Орнье снова отползла в угол и съежилась там, сверкая глазами. – Я поняла, что машины не победить. Я перестала бороться. Может быть, Бог-Машина простит меня. Я принесла жертву. Он должен меня простить.

Все мысли о том, чтобы искать помощь, мгновенно покинули голову Эмета.

– Жертву? – медленно повторил он.

Женщина рьяно закивала, и по ее лицу расползлась широкая улыбка.

– Грядет Бог-Машина, – нараспев произнесла она. – Тело его железное, цвет его кровавый. Он несет смерть. Я дала ему смерть, и он простит меня.

Ее рука снова поднялась, узловатые пальцы сложились в жесте благословения, а потом согнулись, как когти. Эмет оглянулся туда, куда указывала эта скрюченная лапа, и в неровном свете горящего масла уловил у дальней стены очертания комода для документов. Над ним виднелась еще одна грубо намалеванная шестеренка, поменьше, а на самом комоде что-то лежало. Что-то длинное, вяло свесившееся с краев...

– О Разум, – пробормотал Эмтиссиан, почувствовав, как пересохло во рту. За свои годы он повидал достаточно мертвецов, чтобы узнать одного из них даже при таком освещении.

– О Бог-Машина, – поправила Орнье. – Бог-Машина. Он грядет. Тело его железное, цвет его кровавый…

Оглянувшись на сумасшедшую, Эмет на всякий случай нащупал кобуру за пазухой и, обогнув письменный стол с выпотрошенными ящиками, подошел к телу. Судя по клочьям форменной одежды, что все еще прикрывали грудь, плечи и ноги, то был один из посыльных, что с самого раннего утра сновали по коридорам Порфиры с записками и пакетами. Точнее, была. Орнье выбрала себе легкую добычу – девушку лет шестнадцати. Тонкую шею обматывал провод, руки с судорожно стиснутыми кулаками лежали на груди, будто пытаясь до него дотянуться. Эмтиссиан уставился на середину ее туловища и прикрыл рот рукой, пытаясь унять рвотный позыв. Орнье захихикала из своего угла.

– Видишь? Видишь, как он силен? Он повергнет жалкого божка, выдуманного глупцами. Он есть Машина. Ему есть жертвы.

Эмтиссиан глубоко вдохнул насыщенный кровью воздух. Он хотел надеяться, что несчастная умерла до того, как обезумевшая гарпия вспорола ей живот ножом для бумаг и натолкала туда детали своего разбитого когитатора. Внутренности переплетались с проводами, скользкий влажный блеск плоти мешался с отсветами металлических плат. Он приподнял свесившуюся вниз голову, чтобы попытаться понять, не знакома ли ему эта курьерша, но лицо посинело и исказилось до неузнаваемости.

Сзади послышался шорох. Эмтиссиан оглянулся и увидел, что Орнье ползет к нему на коленях, путаясь в замаранном подоле.

– Разве он не примет мою жертву? Разве я не спасусь? – с почти экстатическим выражением спросила она. В глазах ее горел неестественный, маслянисто-радужный блеск, слишком хорошо знакомый Эмтиссиану, чтобы он попытался сказать ей еще хоть слово. Он навел на нее пистолет и попятился к двери. Орнье заулыбалась и поползла быстрее, будто отвратительное морское чудовище, преследующее жертву на берегу. Эмет выстрелил, метя в середину корпуса, но женщина по-змеиному извернулась, и пуля вонзилась ей в плечо. По счастью, сумасшедшая еще не забыла страх перед смертью и с визгом отпрянула, позволив Эмтиссиану повернуться, бросить лампу и выбежать в коридор.

Когда Эмтиссиан оказался снаружи и захлопнул за собой дверь, коридор был совершенно пуст, словно звук выстрела никого и не потревожил. Времени искать охранников не было, поэтому он со всех ног помчался обратно в зал заседаний.

У самых дверей Палаты Мудрости он чуть не столкнулся с Гийомом Амрейлем, только что вышедшим наружу. Консул-регулус [ну уж нет]мурился, увидев выражение лица своего раскрасневшегося от спешки подчиненного.

– Мессир Амрейль, – начал Эмет, – я только что был у мадам Орнье. Она не в порядке. У нее психоз…

– Тише, тише, – Амрейль осмотрелся и сделал жест следовать за ним. Только когда они отошли в ближайший тупиковый коридор, окруженный неиспользуемыми помещениями, он кивнул, приглашая продолжать.

– Орнье затронута Губительными Силами, – выдохнул Эмтиссиан, понизив голос. – Это совершенно ясно, все признаки налицо. Она молится Богу-Машине, вернее, тому, что считает Богом-Машиной. Она принесла ему человеческую жертву. Во имя Разума, она просто воняет варпом, и мы должны как можно скорее…

Эмтиссиан осекся, увидев, как консул-регулус качает головой. Его серые глаза стали жесткими, как камень, а тонкие губы сжались в вовсе невидимую линию.

– Вы не понимаете, – настойчиво продолжил Эмет, оттеснив на задний план все мысли о субординации. – Это потенциально даже опаснее, чем Артифицион, если только не связано с ним... Я прошу разрешения немедленно вызвать сюда моих людей, благо они все поблизости, и прошерстить Порфиру сверху донизу. Во дворце явно присутствуют скрытые псайкеры или колдовские артефакты. Орнье психически нейтральна, чистой воды “ро”, и такой человек не может просто так лишиться ума и начать молиться варпу, если не...

– Отличная идея, – перебил Амрейль. Эмтиссиан замолк на полуслове, не зная, чувствовать ему облегчение или удивление. – Но сначала давай-ка вернемся в Палату. Мне надо сделать важное объявление.

Богу-Императору ведомо, что за объявление могло оказаться весомее, чем угроза неконтролируемого псайкера в центре осаждаемого города, но Эмет почувствовал, что на сегодня с него хватит дерзостей начальству. В свое время Гийом Амрейль отправлял людей на гильотину просто за косой взгляд в его сторону. Не отставая от регулуса, он вошел в амфитеатр и заметил, что за его отсутствие кое-что значительно изменилось.

Конкордат чинно сидел по местам. Все взгляды были устремлены на кафедру в центре зала, за которой, пошатываясь, как пьяный, стоял Минн Нуиссет. Экран за его спиной демонстрировал лицо консула по делам религии, пропаганды и искусства во всей его неприглядной красе. Налитое кровью, распухшее, словно его отхлестали по щекам, оно, тем не менее, скалилось в улыбке. Точно такую же улыбку Эмтиссиан всего несколько минут назад видел у Диаллы Орнье. Завидев вошедших, Нуиссет вытаращил на них глаза, горящие идиотской радостью, и зааплодировал.

– Приветствую вас, господа! – воскликнул он, и Амрейль учтиво поклонился в ответ. Эмтиссиан не отреагировал. Его взгляд был прикован к рукам Нуиссета. Ладони консула были пронизаны острыми металлическими шипами, как будто он пародировал стигматы имперского святого, и с каждым хлопком из них летели красные брызги.

– Прошу вас, сир, позвольте мне, – Амрейль широкими шагами приблизился к кафедре, потеснил из-за нее оратора, который, пританцовывая на ходу, побежал на свое место, и настроил микрофон. – Как мне сообщили, прежде чем я отлучился, энактор Закона Жеан Сартос найден мертвым в центре рекрутирования населения. Мы все скорбим.

Зал ответил безмолвием, если не считать очередного взрыва мокрых хлопков со стороны Нуиссета.

– Ополчение передается под командование энактора Рейи, – консул-регулус кивнул женщине, теперь сидевшей на почетном месте в первом ряду. – Что же до людей Закона, [ну уж нет]одившихся под командованием безвременно почившего сира Сартоса, то я предлагаю объединить их с Завесой, отдать в руки нашего не по годам талантливого коллеги Эмета Шанри и сформировать боевое подразделение, каковое незамедлительно отправится на оборону западных рубежей столицы. Пусть захватчики и взяли стену, но им не одолеть пламень наших сердец!

Эмтиссиан уставился на Амрейля, пытаясь переварить информацию. Это значило, что его – и тысячи людей, которые теперь ему подчинялись – собираются швырнуть в самую мясорубку. Регулус даже не посмотрел в его сторону, как будто уже сбросил со счетов.

– Я придумал для них название! – завопил Нуиссет, подпрыгивая в кресле. – Нова-бригада! Нова-бригада!

– Но, сир, Завеса не подготовлена к полноценным боевым действиям… – начал Эмет, пытаясь хотя бы выиграть время, но его прервала Анура Меланн, резко выпрямившись во весь рост со своего сиденья.

– Думаешь, армия была к этому готова?! – закричала она. Под глазами военного консула залегли глубокие черные тени, изо рта брызгала слюна. – Думаешь, здесь хоть кто-то готов встретить их лицом к лицу? Это демоны! Демоны, которые не боятся, не спят, не чувствуют боли! Как раз по твоей части, ты, якшающийся с нечистью...

Ее речь превратилась в грязный поток бессмыслицы. Меланн выла и сквернословила, размахивая кулаками, но никто не пытался ее успокоить. Эмтиссиан заметил, что ее китель, пестрящий орденскими планками, порван и забрызган чем-то темным, и ощутил, как по спине пробежали холодные мурашки.

На него [ну уж нет]лынуло осознание, что все здесь сошли с ума. Всплеск ярости Меланн как будто выбил некую дверь, из-за которой хлынуло безумие. Консулы и их помощники начали раскачиваться в креслах, глядя в пустоту, ш[оппа!]ть что-то под нос, повторяя одни и те же слова, мелко дрожать, хихикая над чем-то, что видели только они. Их голоса давили со всех сторон, ему казалось, что еще немного, и он сам начнет кричать и корчиться от чуждых, проникающих извне эмоций. Ему хотелось выбежать отсюда – куда угодно, пусть даже под пушки Артифициона, лишь бы подальше от Конкордата, в котором не осталось ни единой здоровой души. Кроме Гийома Амрейля, который повернулся к Эмтиссиану и снова заговорил ровным голосом, глядя на него с полным безразличием в глазах.

– Я думаю, вы справитесь. Что до оружия, то арсеналы Города снабдят Нова-бригаду, – он усмехнулся, – всем необходимым. А непосредственно вам, сир Шанри, я бы хотел преподнести вот это.

Консул-регулус сделал жест, и к нему спешно приблизился рослый мужчина в униформе адъютанта Революционной армии. В руках он держал ножны, из которых выглядывала витиевато украшенная рукоять с выпуклым, как яйцо, энергетическим элементом.

– Силовая шпага! Изящнейший из всех видов оружия прежней эпохи, – объявил Амрейль. – Дарю ее вам, как защитнику Города.

Сквозь яростные крики и полоумный гогот консулов Эмтиссиан разобрал негромкий женский смешок. Или ему просто померещилось? Он посмотрел на место Рейи, но ее там уже не было.

– Благодарю, – Эмет принял оружие без всякого положенного по этикету церемониала и даже не удивился, когда увидел на эфесе миниатюрное клеймо в виде вставшего на дыбы леорниса. Герб герцога Аллонвильдского.

– Полагаю ваше задание срочным и безотлагательным, энактор, – Амрейль холодно улыбнулся. – Не волнуйтесь, люди Защиты присмотрят за вашими родственниками, оставшимися в столице.

Невысказанная угроза повисла в воздухе. Консул-регулус помолчал, явно наслаждаясь бессильной яростью в глазах Эмета. Оба прекрасно понимали, какая судьба ждет семью энактора, если тот вдруг откажется исполнять свое самоубийственное задание.

– Прощайте, сир, – сказал Амрейль и отвернулся.

Эмтиссиан кивнул и, едва замечая молчаливо провожающих его охранников, покинул Палату Мудрости. В голове его метались мысли, не [ну уж нет]одя себе цели, и все вокруг казалось увязшим в тенях и тумане. В какой-то момент ему показалось, что он увидел мелькнувший в боковом коридоре силуэт гиганта, но, стоило повернуться в его сторону, как он исчез. Давящее ощущение безумия, клубящегося где-то у самых границ его сознания, исчезло, только когда он вышел из дворца и оказался на широких мраморных ступенях.

У подножия лестницы уже строились ряды людей, облаченных в панцирную и флаковую броню. Эмтиссиан ощущал на себе их пристальные взгляды, видел их лица под прозрачными визорами шлемов. Многих из них он знал лично, другие встретились ему впервые в жизни. Он знал, что уже к концу этого дня их станет гораздо меньше.

Позади раздался гулкий грохот: пустотное поле окутало громадные двери, из которых он вышел на лестницу, и отрезало его от дворца и всех, кто в нем оставался. Как ни странно, но мысли Эмтиссиана, впервые за долгое время, стали абсолютно ясны. Словно открылся шлюз, и чистая речная вода потекла по пересохшему руслу, сметая наносы ила и обнажая гладкие холодные камни на дне. Он уже не думал ни о том, кто прав, а кто виноват в этой войне, ни о том, что он вынужден идти против сил Империума, в котором родился и которому втайне хранил верность. Артифицион явился завоевывать его земли и убивать его народ. Это был враг. И впервые за много лет у него появилась возможность дать отпор врагу.

– Я подготовил ваше боевое снаряжение, энактор, – сказал Льер, подойдя и вытянувшись по струнке. – Все готовы выдвигаться. Ваши приказы?

Эмтиссиан почувствовал прилив адреналина от того, как быстро в его голове складывалась картина предстоящей операции.

– Идем навстречу фронту. Сначала проспектом Славы, потом под землю, через магистральный туннель второго кольца. К Скважине-9.

– К геоэлектростанции?

– Да, именно к ней, – кивнул Эмтиссиан. – У меня есть идея.

В западных районах города, в жилблоках и промышленных комплексах, творилось разрушение, перед которым меркли жесточайшие битвы времен революции. Создания мира-кузни проламывали стены и сокрушали препятствия, не останавливаясь ни перед чем, чтобы добраться до живой плоти. Каждый человек должен быть найден, поднесен под бесстрастный взор машины, оценен и взвешен в глазах самого Омниссии, а затем, не выдержав испытания, уничтожен. Холодные испытующие зрачки бионических глаз стали последним, что увидело в своей жизни несчетное множество жителей Брюмера.

И только одному разуму было известно, сколько людей погибло в ту ночь. В то время, как они кричали от ужаса, выплевывали проклятия в лица живых машин или осыпали их тщетными мольбами, магос-генетор Вольфскар фон Штальгард глядел на каждого из них, связанный со своими воинами тысячами незримых каналов манифольда, полнящихся сценами убийства. Даже модифицированный головной мозг жреца Биологис не мог обработать такое изобилие данных, и поэтому вокруг Вольфскара медленно кружилось колесо из дюжины сервочерепов, спицами которого были метровые кабели, впивающиеся коннекторами в имплантат под его затылком. Придавая магосу облик древнего божества, повелевающего смертью, они многократно увеличивали процессорную мощь его сознания и позволяли ему полностью погрузиться в ход сражения.

Впрочем, мало кто назвал бы его “сражением”. Система внутреннего кодирования Вольфскара классифицировала происходящее как “эксперимент”. Выжившие могли бы назвать его “бойней”.

Перед мысленным взором генетора распростерлось полотно из несчетного множества картин-ячеек – нечто подобное тому, что видят фасеточные глаза насекомого. Оно жило своей жизнью, колыхалось и трепетало, становилось то ярче, то темнее и ходило волнами в такт помыслам самого магоса. Под легким нажимом его внимания любая из ячеек могла развернуться, потеснив соседние образы, и предоставить максимально четкое возможное изображение того, что видел один из воинов Омниссии, продвигающихся вглубь города.

...Вибрирующее лезвие полоснуло одного из бойцов Конкордата, пройдя сквозь панцирную броню, как раскаленный нож сквозь масло, и яркая артериальная кровь на мгновение ослепила объективы. Когда машина стряхнула брызги, в поле зрения оказалось еще четыре цели, и навстречу ударил сноп лазерных лучей. Изображение закувыркалось и померкло. Но сцена гибели этого сикария уже отобразилась в каналах связи десятка других. Словно осы, разъяренные гибелью сородича, они помчались к его убийцам, окруженные зловещим гулом трансзвуковых клинков.

...Стальной кулак пробил облезлую стену в глубине многоквартирного дома, заваленного хламом и осыпавшейся штукатуркой. В комнатушке, освещенной масляной лампой, жались друг к другу три женщины: мать и двое дочерей. Масса металла и плоти ввалилась внутрь, доломав стену, и замерла в ожидании реакции. Когда ответом ей стали лишь плач и бессвязные крики, помещение с грохотом заполнилось облаком флешетт, и изображение исчезло в клубах пыли.

...В узком коридоре продовольственной фабрики клада скитариев столкнулась с громадным охранным сервитором. Зубчатые клешни схватили двоих воинов Омниссии и разорвали их дергающиеся тела в клочья мяса, пластали и резины, прежде чем синхронный огонь уцелевших отправил в забвение неправедную машину.

...Мальчишка в синей униформе, мешком висящей на худом теле, взорвал гранату, уничтожив вместе с собой уже заносящего меч сикария…

...Сидящий на койке белобородый старик выставил перед собой сложенные в аквилу пальцы, надеясь отвадить полузабытым символом застывшего перед ним железного монстра…

...Залп дуговых орудий накрыл расчет гаубицы, в мгновение ока обратив полдесятка людей в судорожно скорчившиеся, дымящиеся трупы…

...Убегающая толпа рабочих, женщина за гашеткой автопушки, уличная банда, отстреливающаяся из краденых лазганов, снайпер, засевший на вершине водонапорной башни, еретик, тщетно взывающий к помощи Верховного Существа…

Сознание Вольфскара едва приподнималось над омывающим его потоком данных, словно утес, с которого срываются струи водопада. Ирисовая диафрагма его бионических глаз сузилась, уменьшив зрачки до размера булавочной головки, легкие размеренно и глубоко качали кислород. Он не замечал, что вокруг его позиции также кипит бой, не слышал грохота тяжелых орудий катафронов, не видел, как склоны холма окрашиваются кровью солдат, гибнущих в отчаянных попытках добраться до сердца вражеской армии. Полностью доверяя арьергардной манипуле и ее альфа-единице, Вольфскар продолжал созерцать творящееся в Городе, направляя и подталкивая свои инструменты одним усилием мысли.

218-4-Зет знал, что всегда может воспользоваться экстренным каналом манифольда, но не чувствовал необходимости столь грубо прерывать священный транс магоса. Если его мозг, пронизанный лимбической паутиной искусственных нейронов, и был способен на зависть, то он ощущал ее не к Вольфскару – магос был настолько неизмеримо ближе к Омниссии, что сознание альфа-скитария просто отказывалось воспринимать его как живой организм – а к 13-Фау, который сейчас [ну уж нет]одился в самой гуще сражения за город. При желании Зет мог протянуть к нему ниточку связи и почувствовать, как он прорубается со своей кладой сквозь ряды защитников столицы, а встроенные счетчики одно за другим фиксируют убийства. Его же собственная цифра пораженных целей уже час как не менялась, так как на этот раз 218-4-Зету досталась задача охранять позицию командования, и протокол не позволял ему отойти от магоса более чем на пятьдесят метров. У Фау были все шансы обойти его – аналитический когитатор Зета зашелестел в подсчетах – как минимум в пять раз.

Четыре глаза на керамитовой маске черепа, заменяющей альфа-скитарию лицо, двигались по сторонам независимо друг от друга, пытаясь найти хоть какую-то цель. Он заметил движение за грудой поваленных деревьев, сфокусировался, и по краю его зрения побежали строчки: четыре человека, жизненные показатели – нормальные у троих, соответствующие легкой контузии у четвертого, предположительная принадлежность к пятому полку Революционной армии, тактико-технические характеристики устанавливаемого ими миномета. 218-4-Зет почувствовал, как губы под маской самопроизвольно искажаются в ухмылке, и на мгновение подивился биологическим причудам собственного тела, способного к подобным действиям даже после достижения Крукс Механикус. Потом лучемет в его руках испустил поток чистой энергии, истррепродукцияющей любую материю на своем пути. Солдаты не успели и вскрикнуть, увидев несущуюся навстречу ослепительную смерть, прежде чем от них, их орудия и деревьев, за которыми они пытались укрыться, не осталось даже теней.

Счетчик убийств щелкнул четыре раза, и система вознаграждения в подкорке 218-4-Зет, модифицированная лично Вольфскаром, заботливо впрыснула в его кровь порцию эндорфинов. В то время, как альфа-скитарий арьергарда принялся еще более рьяно разыскивать подобравшиеся к позиции цели, магос полностью сконцентрировался на ситуации в районе к западу от центра города, где только что прорвавшиеся на один из подземных уровней клады столкнулись с яростным сопротивлением в заваленном обломками туннеле.

= 13-Фау, ответь, = сигнал разнесся по манифольду быстрее человеческой мысли.

= Да, магос? =

В виртуальном пространстве за сомкнутыми глазами Вольфскара возникла тянущаяся вдаль туннельная аллея, громадные полосы ламп дневного света, лязг десятков металлических ног об опаленную брусчатку, визг пуль и свист посохов, рассекающих воздух. Окутанные сияющими полями электродервиши налетели на баррикаду, перегородившую путь, следом подоспели скитарии, и эфир заполнили крики. К счастью, обмен информацией происходил не в голосовом режиме, и магос мог без проблем донести до подчиненной единицы все, что хотел сказать.

= Наблюдается значительное скопление свежих сил врага в секторе семь-шестнадцать-одиннадцать, высока вероятность наличия среди них командных единиц. Позиция хорошо укреплена и [ну уж нет]одится на пересечении магистральных туннелей и геотермальной скважины. Это место – главный узел обороны защитников города. Мы должны его разрубить. =

= Вас понял, магос. Будет исполнено. =

13-Фау почувствовал, как в канал хлынули картины боевой обстановки в секторе, пикты, заснятые разведочными сервочерепами, и данные о предполагаемой численности и составе враждебных сил. Передача пакета данных заняла полторы секунды, ровно столько, сколько понадобилось ему, чтобы дважды вогнать мономолекулярный штык меж ребрами оказавшегося перед ним солдата и зафиксировать обнуление его жизненных показателей. Не прерывая движения вперед, он плавно развернул гальваническую винтовку, вогнал ее приклад в челюсть следующему противнику, отшвырнув его на пару метров, и спрыгнул с баррикады, с хрустом приземлившись ему на шею и грудь металлическими стопами. В ближайшем радиусе сканирования остались только интенсивно горящие руны его соратников.

= Клада, = позвал 13-Фау, присоединив к сообщению координаты цели, и ему отозвался хор ответных сигналов, божественная музыка самого Омниссии. = В путь. К смерти или славе во имя Машины. =

Изменено 28 апреля, 2017 пользователем Dammerung

[Dammerung]

Глава 7: ЧУДО ДОЛОРИИ

Фредерик не [ну уж нет]одил себе места от беспокойства и мерил шагами комнату, когда с верхнего этажа появилась сестра Маклинта. Женщина затянула рыжие волосы банданой и облачилась в неприметный облегающий костюм, а в руке несла тонкий черный футляр длиной чуть больше метра. Выражение ее лица нисколько не успокаивало: такой сосредоточенной и серьезной он видел ее лишь в те дни, когда семье грозила смертельная опасность. Фредерик хотел было спросить, не узнала ли она что-то новое о брате, но Маклинта, за долгие годы научившаяся понимать отпрысков герцога без слов, покачала головой.

– Я не знаю, где он и что с ним, – проговорила она. – Времени мало. Ты должен увести отсюда сестру Розалинду.

– Куда? – оторопело спросил Фредерик.

– Она покажет, – Маклинта за руку вывела престарелую мо[ну уж нет]иню из комнаты и помогла ей надеть плащ поверх траурных одежд, которые она по-прежнему отказывалась менять.

– А как же ты? – Фредерик посмотрел на Маклинту. В глубине груди появилось странное, давящее чувство, как будто ему не хватало воздуха.

– Я останусь. Сюда движутся агенты Защиты, – сестра-фамулус встретила его взгляд, и он поразился решимости, которая горела в ее глазах. – Уходите.

– Нет, – Фредерик стиснул зубы и упрямо помотал головой. – Мужчина должен защищать женщин рода, а не бежать при виде врага. Дай мне оружие. Мы встретим их вместе.

Маклинта протянула руку и прикоснулась к его груди, словно благословляя и одновременно отталкивая его от себя.

– Да, ты – последний потомок и наследник рода, который вверили в мои руки, – тихо проговорила она. – Но этого рода больше нет. Мое дело окончено. Ты – последний, Фредерик. И ты должен уйти.

Больше она не проронила ни слова, пристально глядя на своего воспитанника до тех пор, пока он, наконец, не сдался. Сухая ладонь сестры Розалинды мягко легла в руку Фредерика, и он, не оборачиваясь, повел ее к потайному ходу, ведущему в заброшенные каменоломни в глубинах холма. Давящее чувство в груди свернулось, словно холодная змея вокруг сердца. Фредерик глубоко вдохнул затхлый воздух подземелий и, постаравшись выбросить из головы все ненужные мысли, полностью сосредоточился на том, чтобы найти верный путь на поверхность.

Сестра Маклинта лукавила, торопя Фредерика. Ей еще хватало времени, чтобы подняться на чердак и достать из-за фальшивой стенной панели свои сокровища. К силовой шпаге, лежащей в раскрытом футляре на полу гостиной, присоединились длинный лазган, перевязь с разномастными гранатами, газовые фильтры-затычки и прочие вещи, прибереженные на чернейший из дней. Сестра годами выменивала все это добро на сохранившиеся у нее ценности. Нитки жемчугов стали патронными лентами, шелковые пояса – отрезами бронеткани. Впрочем, не вся былая роскошь разошлась по рукам торговцев и скупщиков: у нее еще оставалось кольцо, некогда подаренное самим герцогом Мартиненом.

Маклинта поднесла его к лицу, любуясь золотой филигранью вокруг крупного, похожего на розовый алмаз кристалла. Внутри камня, спрятанный умелыми руками неведомого ювелира, скрывался миниатюрный однозарядный огнемет. На черном рынке подобные редкости стоили баснословных денег, но, какие бы лишения не приходилось терпеть сестре-фамулус, это кольцо всегда было для нее больше, чем оружием, и она не могла с ним расстаться.

Теперь же оно осталось последней нитью, связующей ее с родом Аллонвильдов. Маклинта еще мгновение созерцала игру света в смертоносном кристалле, а затем решительно надела кольцо на безымянный палец. В полном вооружении, шепча литании битвы, она готовилась встретить врага лицом к лицу, как подобает сестре Адепта Сороритас.

Город был насыщен паникой, словно туча – влагой. Удушливая, всепроникающая, она чувствовалась во взглядах, которые бросали на Фредерика и Розалинду люди, идущие мимо, и в спешке, с которой они сворачивали в проулки и подземные переходы, словно мыши, разбегающиеся по норам. Информационные каналы заглохли: головизоры, виднеющиеся в окнах, демонстрировали лишь волны статики, а агитационные щиты, висящие вдоль тротуаров, призывали сохранять спокойствие и держаться со стойкостью, достойной революционера. Но даже в самых глухих районах огромного города, раскинувшегося под голубым небом Брюмера, слышался далекий вой и грохот орудий. Слухи о том, что происходит на фронте, распространялись, несмотря на все усилия их пресечь, а с ними расползался страх.

– Сестра Розалинда, – тихо проговорил Фредерик. Людей навстречу попадалось все меньше и меньше, но он сохранял осторожность. Отчаявшиеся и напуганные, они могли принять их за легкую добычу, которой можно отомстить за свой страх, за свое несчастье и убожество.

Женщина не ответила. Он и не ожидал ничего, кроме молчания: предыдущие вопросы о том, куда они идут и что их там ждет, так же остались без ответа. Этот район Фредерик не знал, но, помня слова Маклинты, послушно шел туда, куда считала нужным направиться престарелая сестра. Она брела, подобрав черные юбки, чтобы не замарать их грязью, и, казалось, была полностью сконцентрирована на дороге под ногами. Потертый бурый плащ волочился сзади по земле.

– Сестра Розалинда, как заставить народ поверить? – тихо повторил Фредерик, взяв ее под руку. – Чтобы они осознали, что Конкордат – это тирания нечестивцев, мошенников и убийц? Чтобы они поняли и сдались силам Империума, пока еще не поздно?

Сестра-фамулус подняла на воспитанника взор глубоко запавших, мерцающих глаз под складкой клобука, едва прикрытого груботканым капюшоном, улыбнулась морщинистым ртом и снова уставилась под ноги. Несколько парней в костюмах из кожаных ремней и кольчужных лоскутов, примостившиеся на крыльце заколоченного досками аптекариона, проводили их насмешливыми взглядами.

– Я слышал о тех, кто пришел покарать нас, – Фредерик говорил, не замечая ничего вокруг. Он продолжал идти машинально, держась за руку Розалинды, как давным-давно, когда она прогуливалась с детьми по садовым дорожкам. – Они безжалостны. Им наплевать на потери. Они остановятся, только если их полностью уничтожить, или если они полностью уничтожат город – а потом пойдут уничтожать остальные. И мой брат где-то там… – Фредерик закусил губу и с минуту помолчал, прежде чем продолжить. – Все это не нужно. Всего можно было избежать, если бы Конкордат капитулировал при первой же возможности. Сколько людей гибнет прямо сейчас, сестра? Что надо сделать, чтобы они поняли – их предали, их обманули, их отправили умирать, в то время как консулы отсиживаются среди своих слуг, куртизанок, жрецов и Трон знает кого еще...

Розалинда остановилась, чтобы отряхнуть туфлю от налипшего мусора. Это заняло у нее больше времени, чем ожидал Фредерик, и, стараясь подавить досаду на причуды старухи, он стал глядеть по сторонам. Не прошло и нескольких секунд, как он вздрогнул, наткнувшись взглядом на оскал человеческого черепа, наполовину утонувшего в грязной колее. Теперь, когда он осознал, где [ну уж нет]одится, в глаза тут же бросилось множество светлых пятен, которые можно было принять за камни, если не приглядываться. Ребра, лопатки, берцовые и бедренные кости – где торчащие из земли, где лежащие на растрескавшемся и заросшем скалобетоне тротуара. Близлежащие здания грозно нависали над обочиной, словно перевернутые зиккураты, и, хотя их барельефы и скульптурные украшения давно пали жертвой мятежников и стихий, их торжественный архитектурный стиль ни с чем нельзя было спутать. Фредерик поежился, чувствуя могильный холод, исходящий из разверстых врат разоренных мавзолеев.

– Это Долория, – прош[оппа!]л он, наклонившись к сестре-фамулус. – Дорога Гробниц. Нам сюда не нужно. Пойдемте отсюда, сестра Розалинда.

– Во смерти ждет нас Бог-Император, – ответила та. – И среди мертвых наше спасение.

Голос Розалинды был не громче, чем шелест ее одеяний, но Фредерик услышал – кругом стояла полнейшая тишина, если не считать ставшего привычным фоном приглушенного грохота канонады, доносящегося с дальних рубежей. Даже птицы, казалось, облетали стороной этот район города, сквозь который, прямая как меч, тянулась Долория, а по сторонам от нее, обрамленные вековыми деревьями, расходились несчетные ряды склепов, колумбариев и увенчанных памятниками могил. Большинство из них были давно заброшены, и среди надгробных камней гулял ветер, поднимая тучи опавших листьев.

– Вы имеете в виду, что надо почтить предков? Но герцогов здесь никогда не хоронили, – сказал Фредерик. Сестра-фамулус решительно засеменила вперед, и он был вынужден поторопиться, чтобы снова взять ее за руку и не дать споткнуться об очередную кость, выступившую из земли. – У нас был собственный склеп в поместье. Его разграбили точно так же, как здешние мавзолеи.

Он помолчал, против собственной воли вспоминая, как мятежники разодрали в лоскутья шитые золотом саваны, вышвырнули наружу кости, рылись в гробах, выискивая кольца, серьги и ожерелья, с которыми благородных мертвецов отправляли в последний путь, и дрались, втаптывая в кровавую грязь их жалкие останки. Потом сгребли в кучу ограбленные скелеты, облили прометием и подожгли, чтобы с дикими криками плясать вокруг костра, пока не остался только белый прах, развеянный ветром.... Фредерик помотал головой, отгоняя картины прошлого, и скрипнул зубами.

– Дальше только Поле Костей, сестра Розалинда. Там ничего нет.

Откуда-то сзади донеслись смутные звуки шагов и, если только не почудилось, смешок. Фредерик обернулся, но ничего не увидел, кроме клонящихся к самой дороге плакучих ив, за густыми ветвями которых могло скрываться что угодно. Ну нет, он уже не ребенок, чтобы позволить какому-то старому кладбищу так действовать себе на нервы. Если сестра Розалинда считает, что им надо попасть на Поле Костей, значит, так оно и должно быть. Фредерик осторожно пошел вперед, стараясь не наступать на все чаще попадающиеся на пути обломки костей, но вскоре они пошли так густо, что его усилия потеряли смысл. Сдавшись, сын герцога зашагал дальше, мысленно прося прощения у покойников, чьи останки попирал.

– Известно ли тебе, дитя мое, – шуршащий голос Розалинды едва перекрывал хруст под ногами, – что за место называют Полем Костей?

– Да, сестра, – Фредерик, прищурившись, уставился вдаль, на руины монастыря, в который упиралась Долория. В глаза била окружающая его белизна, превращая развалины в божественное, почти нереальное видение. – Мятежники взяли Сан-Атранту штурмом и вышвырнули из ее крипт останки тысяч мучеников, перебили Сороритас и подожгли их обитель. Я сожалею о том, что случилось с вашими сестрами...

– Они пали, как подобает воинам, – откликнулась Розалинда. – Бог-Император принял их души. Но знаешь ли ты о мучениках, что ушли на этом самом месте много, много лет тому назад? О тех, чьи кости теперь лежат вокруг обители, озаряя грешный мир своей святостью?

Фредерик задумался. Словоохотливость сестры-фамулус показалась ему непривычной, но он знал, что только религиозные темы способны вывести ее из длящегося порой сутками молчания. Он заговорил, скорее чтобы поддержать разговор и нарушить кладбищенскую тишину, чем ответить на вопрос.

– Я знаю, что они приняли смерть от рук ксеносов. Это было во время вторжения пятьсот лет назад, в котором погибло и несколько наших предков...

– То были мерзейшие из всех ксеносов, да не омрачит их имя этот славный день, – [ну уж нет]мурив седые брови, кивнула Розалинда. – Безбожникам неведомо, что лишь верные Императору смогли изгнать их.

– Атранта Примальдина, – проговорил Фредерик. – Канонисса Сестринства. Она возглавила сопротивление…

Розалинда выжидающе уставилась на него, поблескивая темными глазами под складкой капюшона.

– ...и попала в руки ксеносов, когда ополчение дрогнуло перед их мощью и отступило. Нелюди подвергли ее и восемьсот других пленников пытке до смерти, – с дрожью в голосе закончил он, снова чувствуя себя учеником, сидящим за партой.

– Сестра Маклинта хорошо преподавала тебе историю, дитя мое, – сказала Розалинда и отвернулась. Теперь они брели по каменным плитам, выступающим из моря костей, и на лица им уже упала тень полуобрушенных шпилей монастыря.

– Ксеносов отбросили ангелы Бога-Императора. Вестники Талиона, – почти про себя произнес Фредерик, погрузившись в воспоминания. Классная комната в поместье, портреты предков на стенах, грифельные доски в позолоченных рамах… маленькая пыльная комнатушка, лучина, едва освещающая лицо Маклинты, чудом спасенные потрепанные книги.

– Тело Атранты нашли нетленным и упокоили вместе с иными мучениками в криптах монастыря. От нее он получил новое имя, – голос Фредерика теперь гулко отдавался под сводами монастырских врат, покрытым сажей и трещинами. Розалинда остановилась, не дойдя до разбитых и вогнутых решетчатых створок.

Фредерик мог припомнить и больше. Это место дышало историей, воскрешая и наполняя жизнью призрачные образы, поднимающиеся со страниц учебников. Он знал, что с тех самых пор, в знак уважения к Сестрам Битвы, орден Вестников Талиона регулярно посылал на Брюмер боевых братьев, которые служили почетной стражей монастыря. Это давало простым мирянам возможность воочию узреть Ангелов Смерти и преклониться перед их святостью, а самих бессмертных воинов учило смирению и человечности.

Пять веков здесь хоронили многих простых людей, надеясь, что соседство с праведными мощами и живыми полубогами обеспечит им место в чертогах Императора после смерти. Но консулы Конкордата постановили, что “имперскому трупопоклонничеству” следует положить конец, и поэтому все эти несчетные мириады костей оказались под открытым небом, драгоценные уборы мучеников расхищены, а имена позабыты. Куда же пропали легендарные Вестники Талиона, которые скрылись со смертных глаз незадолго до революции, никто не знал, но слухи ходили самые разные: от нелепых до ужасающих.

Фредерик не стал говорить об этом. Сестра Розалинда казалась такой дряхлой, такой хрупкой, что, казалось, ее можно убить одним грешным словом. Он и сам с трудом осознавал чудовищность свершившегося здесь святотатства, что уж говорить о престарелой мо[ну уж нет]ине...

Отдаленный треск заставил его подобраться и вскинуть голову, но определить, откуда он исходил, Фредерик не смог. Поле Костей жило собственной загробной жизнью: куски скелетов смещались и распадались на фрагменты, черепа, казалось бы, давно слежавшиеся грудами, скатывались и сталкивались друг с другом, будто галька на берегу. Вид этого белого моря, в котором то возникало, то лишь мерещилось движение, почти гипнотизировал.

– Среди мертвых наше спасение, – повторила, как эхо, сестра Розалинда.

Фредерик не мог сказать, что именно [ну уж нет]лынуло на него в этот момент. Лишь много позже, когда у него появилось время задуматься, он пришел к выводу, что это не могло быть ничем иным, кроме как чудесным озарением. Чистым наитием он понял, что должен погрузить руки в бесчисленные слои костей и искать – искать нечто, что звало его к себе. Дрожа от охватившего его возбуждения, Фредерик подошел к громадной куче останков, высящейся в тени монастырских стен, и опустился на колени на ее желтовато-белом склоне. Сестра Розалинда осталась стоять на пороге обители, наблюдая за воспитанником с улыбкой, играющей на изборожденном морщинами лице.

Фредерик орудовал обеими руками, откладывая в стороны черепа, разгребая завалы ребер, фаланг и позвонков. Лихорадочные раскопки не увенчались успехом, хотя он и сам не знал, что должен найти, чтобы прервать поиск. Он перебрался к другому белому кургану, чтобы снова по локоть зарыться в смерть, не обращая внимания на боль в коленях, истертых о твердые кости, и ладонях, исколотых острыми отломками. Но лишь на третьей куче, состоящей не столько из костей, сколько из золы кремированных мертвецов, сын герцога подспудно ощутил, что близок к цели, и принялся за дело с удвоенным рвением.

Старания его, наконец, были вознаграждены: из-под слоя льнущего к пальцам и одежде пепла показалась кожа, коричневая, как древний пергамент. Руки внезапно налились свинцовой тяжестью, во рту пересохло. Переборов волнение, Фредерик осторожно извлек на свет свою [ну уж нет]одку, с которой стекали ручейки праха, и возложил ее на склон раскопанного кургана, чтобы получше осмотреть. Сердце бешено колотилось. Он чувствовал себя одновременно святотатственным грабителем могил и паломником, что после долгого и томительного пути, наконец, узрел великую Терру.

Перед ним покоилась отсеченная и мумифицированная голова. Взгляд ее пустых глазниц был почти осязаем. Даже не вглядываясь в татуировки в виде лилий, символов Адепта Сороритас, Фредерик знал, чьи останки обнаружил.

– Атранта Примальдина, – одними губами прош[оппа!]л он, чувствуя, что каждый нерв в его теле гудит от восторга, как наэлектризованная проволока.

– Все возвращается на круги своя, – отозвалась Розалинда. Быстро обернувшись на сестру-фамулус, стоящую в полуразрушенных воротах монастыря, Фредерик понял, что надо сделать. Он бережно поднял голову на руки – она казалась легкой, как кучка перьев, и от нее исходил запах сухой корицы – и понес ее ко входу в обитель.

До того, как Сан-Атранта подверглась поруганию и разграблению безбожниками, мощи мученицы, давшей монастырю имя, покоились в молитвенном зале. Фредерик не мог сказать, вспомнил ли он или приобрел это знание только сейчас. Влекомый странным ощущением, что все должно вернуться на свои места, он понес святые мощи в тот зал, где они провели последние пять веков – и где при жизни Примальдина, должно быть, возглавляла своих соратниц и благочестивых прихожан в поклонении Богу-Императору…

Фредерик вошел в проем, в котором на одной петле болталась помятая дверь, и на мгновение замер, пораженный представшей ему картиной разорения. Лохмотья обгорелых гобеленов свисали с покрытых жирной копотью стен, и ветер, врывающийся сквозь разбитые витражные окна, гонял пыль и клочья паутины по полу, заваленному осколками церковной утвари. Там и сям виднелись обломки оружия и раскатившиеся по полу гильзы, немо свидетельствуя о том, как Сороритас до последнего защищали свою твердыню. Из некогда великолепного убранства остался лишь постамент в центре помещения – тонкая прямая колонна из черного гранита, лишенная каких-либо украшений и потому не привлекшая внимание мародеров. Лишь пять коротких круглых стержней из голубоватого металла венчали верх постамента, больше на нем не было ничего, даже надписей с именем и деяниями священномученицы.

Тем не менее, это было ее место, Фредерик не испытывал и тени сомнения. Он посторонился, пропустив в дверь сестру Розалинду, и мельком бросил взгляд на ее лицо. Старуха кивнула и сложила пальцы в символ аквилы, благословляя его.

Фредерик решительно подошел к постаменту. Высотой он был примерно ему по грудь, стержни же, расставленные через равные промежутки по расширенному, как колокол, верху, поднимались до уровня глаз. Со всем возможным тщанием и уважением он возложил мертвую голову на вершину колонны. Фредерик надеялся, что сейчас что-то произойдет, быть может, некое чудо придаст сухим останкам их прижизненный облик, но святая Атранта продолжала глядеть на него из-за стержней пустыми глазницами, словно мертвая птица в клетке.

Пытаясь унять нетерпение, не приличествующее благочестивому человеку, Фредерик стал осматривать пьедестал со всех сторон – и вздрогнул, услышав за спиной странно знакомые смешки. Обернувшись, он увидел, как в дверь протискиваются трое парней, которых он целую вечность назад видел у закрытого аптекариона. Сестра Розалинда попятилась, осеняя себя орлиным знамением. Пришельцы все так же щеголяли доспехами, собранными из кусков кожи и лоскутьев кольчуг, но на этот раз в их руках было оружие: отрезок свинцовой трубы длиною с руку, широкий мясницкий нож и цепь с грубо приваренным к одному концу куском металла.

– Роемся в костях, значит? – поинтересовался самый высокий и широкоплечий из троицы, с наполовину выбритой головой и татуировкой собачьей морды на перетянутой ремнями груди. Он покручивал цепь вокруг правой руки, со свистом рассекая грузом воздух. – На территории Псов, это ж надо. И ведь никак что-то ценное добыл, а, сопляк?

– Вам эта ценность не пригодится, – ответил Фредерик. Его взгляд заметался по заброшенному залу в поисках чего-то, чем можно было бы обороняться. Разбитые окна обещали легкий путь к спасению, и в иных обстоятельствах он бы, не раздумывая, бросился наружу – не идти же против троих с голыми руками. Но оставить беззащитную женщину – и святые мощи – на забаву этим отморозкам он не мог.

– Да ладно? – высокий заржал, и его смех подхватили товарищи – тощие, косматые, явные выходцы с нижних уровней Города. – Думаю, Картушу эту штуку можно загнать за хорошие деньги. Он падалью не брезгует, а, ребятки?

– Давай вали отсюда, недомерок, и старуху забирай, – прошипел один из тощих, поигрывая ножом. – А не то самому башку отрежем.

– Покайтесь, и простится вам святотатство, – глухим голосом произнесла сестра Розалинда, молитвенно сложив перед собой руки. Фредерик не ответил, его взгляд был прикован к очертаниям меча, которые он уловил среди груды поломанных и обугленных скамей.

– Йен, ты ж хотел бабу, вот тебе, получай, – сказал высокий, и парень с трубой в руках ощерился в ответ на его гогот. – Что зыришь, старовата? Ну так в наше время выбирать не приходится...

В два скачка подлетев к куче досок и пепла, Фредерик выхватил меч. Конец его был обломан, а лезвие иззубрено, но ничего лучше он придумать не успел – едва завидев в руках предполагаемой жертвы оружие, Псы инстинктивно набросились на него, визжа и улюлюкая. Каким бы старым и побитым ни был меч, он сослужил Фредерику добрую службу, отразив в сторону несущуюся ему в лоб трубу. Рука онемела от страшного удара, в то время как мимо плеча просвистела цепь с грузом. Фредерик отскочил, на долю мгновения поразившись тому, что еще цел, и сделал неуклюжий взмах, от которого бандиты отскочили назад.

– Смотри-ка, боевой какой, – сплюнул главарь банды и перекинул кистень из одной руки в другую. – Этого, братцы, надо живьем брать. Повеселимся.

Отступив на несколько шагов, Фредерик почувствовал, что уперся спиной в постамент Примальдины. Его наполнила решимость. Он должен был во что бы то ни стало защитить святыню, чтобы она не погибла, будучи едва-едва обретена снова. О собственной безопасности он уже не думал.

Перехватив гладкую от сажи рукоять меча обеими руками, Фредерик ринулся вперед и со всей силы обрушил его на ближайшего Пса, которым, к несчастью своему, оказался волосатый парень с трубой. Мощь удара вырвала из его рук примитивное оружие и заставила, пошатнувшись, упасть на одно колено. В следующую секунду меч описал дугу, как топор дровосека, и врезался между его шеей и плечом.

Фонтан крови и захлебывающийся вопль раненого нисколько не смутили главаря банды, который уже раскрутил кистень для атаки. Вокруг клинка Фредерика с лязгом обернулась цепь, и резкий рывок вырвал оружие из его рук. В ту же секунду в его сапоги вцепились руки, и, не удержав равновесия, он повалился на пол. Несмотря на смертельную рану, бандит, которого главарь назвал Йеном, попытался утянуть его за собой. Невольно он сыграл на руку Фредерику: когда тот упал, выпад ножом, который мог бы пронзить ему грудь, впустую прошел над головой. Слабеющие пальцы раненого мародера потянулись к глазам Фредерика, вынудив его схватить противника правой рукой за горло и как следует приложить затылком к каменному полу. Одновременно нащупав левой рукой что-то твердое – чем оказалась ножка от скамьи – Фредерик взмахнул ею вверх и в сторону, почувствовал, как дерево врезалось во что-то мягкое, перекатился и вскочил на ноги.

– Конец тебе, щенок, – прошипел главарь банды, и, припадая на ушибленную ногу, двинулся навстречу. С замиранием сердца Фредерик увидел, что парень, вооруженный ножом, следует за ним, скаля редкие зубы.

Они ждали, что разоруженный и одинокий противник дрогнет и побежит, но не того, что он вздумает броситься навстречу, как загнанное в угол животное. С криком гнева и отчаяния Фредерик влетел всем своим весом в грудь главаря, оттолкнув его навстречу прихвостню, и все трое повалились на пол сцепившейся орущей кучей.

В этой собачьей свалке цепь была бесполезна, что быстро выяснил запутавшийся в ней Пес. Фредерику удалось завладеть ножом другого бандита и пару раз ударить, едва не сломав клинок о куски кольчуги, частично прикрывающие тела врагов. Потом его самого полоснули острым краем брони по лбу, так что кровь залила глаза. Не обращая внимания на боль и раны, он ударил вслепую, надеясь, что инстинкт, провидение или рука самого Бога-Императора доведут его оружие до цели. Что-то поддалось и хрустнуло, он услышал вой и ругань, а потом все вокруг потонуло в красном тумане, наполнившем зрение снаружи и изнутри.

...Голос сестры Розалинды вырвал Фредерика из оцепенения. Она молилась, и этот знакомый звук на мгновение наполнил его ощущением чего-то родного, теплого и уютного, почти небесного в своей простоте. Затем он начал чувствовать свое тело, и это быстро вернуло его на куда более приземленный уровень реальности. Ушибы, порезы, укусы – все болело и саднило, казалось, на нем не осталось живого места. Фредерик протер глаза, с трудом расклеив липкие от крови ресницы, и вздрогнул, увидев представшее перед ним зрелище. Он сидел верхом на трупе, неузнаваемом от множества ран, в паре шагов от него лицом вниз валялся еще один убитый. Третий глядел мертвыми глазами в потолок, лежа в луже крови, натекшей из раны между шеей и плечом. В правой руке, красной по самый локоть, Фредерик все еще сжимал трофейный нож.

Он вскочил и встряхнул руками, пытаясь сбросить с себя наваждение смертельного боя. Клинок со звоном упал на пол. Фредерик изо всех сил зажмурился, так что перед внутренним взором расплылись разноцветные круги, потряс головой и снова открыл глаза.

Боковым зрением он уловил неясное сияние и повернулся. То, что он увидел, заставило его снова протереть глаза и в изумлении уставиться на колонну святой Атранты.

Постамент окутывало облако неземного бирюзового света, по металлическим стержням пробегали белые искры. Над ними покачивалось женское лицо, чудесным образом парившее в воздухе. Нетленная голова девы-воительницы едва ли походила на те несчастные истерзанные останки, которые Фредерик извлек из-под завалов костей. Она казалась спящей, и ее сомкнутые веки были припорошены золотой пылью. Гладкий бледный лоб рассекал глубокий порез чуть ниже линии волос – выбеленных и коротко подстриженных. Словно увенчанная багряной диадемой, Атранта Примальдина с гордостью и смирением демонстрировала знаки своего мученичества.

Фредерик не знал, что думать. Он видел, что нижнюю часть постамента обильно забрызгало кровью. Возможно, жидкость замкнула древние электросхемы, что питали неведомые механизмы внутри колонны, веками служившей стазисным ковчегом для мощей Атранты. А возможно, смерть святотатцев была угодна Богу-Императору, и тот явил свое знамение, вернув мученице прижизненный облик? Как бы то ни было, Фредерик не собирался искать причины. Перед ним свершилось истинное чудо, и размышлять о его природе было все равно что подвергать его сомнению. Он просто опустился на колени и начал творить молитву. Сестра Розалинда с улыбкой смотрела на его лицо, по которому текли благодарные слезы.

Бирюзовое сияние стазисного поля нежно коснулось кожи, когда Фредерик поднялся и осторожно взялся за стержни на вершине колонны. Благоговейный страх уступил место уверенности, когда постамент-реликварий с негромким щелчком отсоединился от колонны. Теперь Фредерик знал, что ему предстояло сделать.

Он должен явить чудо миру.

Юноша шел по усыпанной костями дороге, высоко подняв над головой сияющую стазисную раку, а следом за ним семенила седая старуха. Ничто не скрывало ее черно-белого одеяния, на груди которого горделиво раскинула крылья вышитая аквила. Самый маленький крестный ход в истории Брюмера не уступал в торжественности великим процессиям прошлых веков. Когда он добрался до обжитых районов, прохожие на тротуарах начали останавливаться, а в окнах мелькали лица, изумленные невиданным зрелищем. Некоторые, почувствовав на себе пронизывающий взгляд сестры-фамулус, бросали свои прежние заботы и следовали за ней. Другие кол[лобзал]ись, гадая, не следует ли известить об этом власти, от которых уже давно ничего не было слышно.

Шайка из семерых Псов появилась из темной подворотни и вышла навстречу Фредерику. Он был безоружен, обе руки занимал тяжелый реликварий, а бандиты поигрывали кинжалами и дубинками. Но, увидев, как странный юноша с сияющей головой в руках продолжает бестрепетно шагать прямо на их шеренгу, Псы дрогнули и попятились. С безумцами дела лучше не иметь, ясно говорили их глаза, встревоженно бегающие по сторонам. Особенно когда за ними еще целая толпа безумцев.

Люди, доселе шедшие за Фредериком и Розалиндой больше из любопытства, увидели бандитов, перегородивших дорогу, и узнали в них тех, кто уже несколько лет терроризировал их район, пользуясь беззаконием Конкордата. Зеваки, обыватели, бродяги переглядывались, все отчетливее понимая, что теперь их больше. И если этот чудак во главе колонны шел на Псов без всякого страха, то чего бояться им?

Сестра Розалинда улыбнулась, увидев, как ее обогнало трое высоких мужчин в рабочих робах. Выкрикивая оскорбления, они грозили бандитам молотками и разводными ключами. Через секунду к ним присоединилась женщина, вопящая что-то о своем ограбленном и убитом сыне. Толпа в два-три десятка человек, скопившаяся на улице, с негодующими криками последовала за ней.

Мо[ну уж нет]иня взяла в руки четки и запела псалом о каре, ожидающей неправедных, и ее чистый, сильный голос вознесся над звуками драки. К тому времени, как она завершила последние строки, трое Псов лежали мертвыми в уличной грязи, а остальные разбежались, побросав оружие. Несколько человек подошли к ней, с гордостью демонстрируя раны и прося благословения, и Розалинда охотно осеняла страждущих знамением аквилы. Многим этого было мало: они подбирали куски угля, возвращались домой за краской или попросту пользовались собственной кровью, чтобы рисовать двуглавых орлов на одежде или прямо у себя на лбу.

Слух разносился быстро. К тому времени, как Фредерик триумфально вышел к скверу, отмечавшему конец Долории, за ним следовало не меньше нескольких сотен человек. Тут их попытался остановить отряд жандармов Защиты, и сын герцога застыл в нерешительности. Не потому, что увидел их броню, щиты и шоковые дубинки, но потому, что они напомнили ему о брате и людях, которыми тот командовал. Но через мгновение он выкинул эти мысли из головы. Что бы ни случилось с Эмтиссианом, здесь и сейчас его не было. Фредерик остался один, но на его стороне был Бог-Император.

– Праведники! – воскликнул он, с удивлением и восторгом почуяв силу собственного голоса. – Носящие аквилу! Сегодня мы исполняем волю Золотого Трона, и мы не отступим от нее! Вперед!

Толпа ринулась навстречу жандармам еще до того, как он успел произнести последнее слово. Затрещали щиты, зашипели дубинки, крики раненых огласили сквер, но людей было слишком много, и слишком сильна была их вера. Агентов Защиты смяли, не дав ни одному пуститься в бегство. Кто-то крикнул, что нужно добраться до арсенала жандармов. Казалось, что толпа вот-вот сорвется с места и покатится по Городу волной слепого и беспощадного разрушения, но нет: они молчали. Они ждали. Они смотрели, что скажет Фредерик.

На пару секунд сын герцога ощутил растерянность. Никогда он еще не видел, чтобы столько людей одновременно глядело на него. Это казалось странным, пугающим… и при этом само собой разумеющимся. Разве сестры-фамулус не готовили его к этому? Вести за собой людей, направлять их по пути, который подсказывали вера, знание и его собственная кровь? Разве не это было единственным, ради чего его учила сестра Маклинта, ради чего его избрала святая Атранта Примальдина, ради чего существовал его род?

– Нам нужно оружие, – сказал Фредерик. – Нам нужно…

Он помедлил, глядя на окруживших его людей. Молодые и старые, в рабочих робах и черных платьях, мускулистые здоровяки и лысеющие клерки. Они пошли за ним потому, что чувствовали его силу. Много лет назад такие же люди пошли за теми, кто сейчас сидел в Порфире, и точно так же бездумно расправлялись с любыми, на кого указывал им властный жест будущего консула…

Сильнее любого чувства, которое он ощущал прежде, Фредерика охватил гнев. Он поднял перед собой священную раку и заговорил, и постепенно его голос становился все громче и громче, пока не заполнил весь безмолвствующий сквер:

– Вы все хотите жить, но что вы сделали, чтобы заслужить жизнь? Где вы были, когда безбожники сжигали храмы, убивали невинных и святотатствовали на улицах? В чем проявилась ваша вера, когда она была нужнее всего этому миру? Узрите святую мученицу, что отдала жизнь за ваших предков, и познайте стыд, ибо, когда пришла пора отдать долг, вы не сумели уберечь ее!

Рядом с ним сестра Розалинда подняла над головой руки, сложенные аквилой, и преклонила колени. Сначала один, потом другой, а затем и вся толпа начала опускаться в ту же позу, пока только Фредерик не остался стоять над морем воздетых рук.

– Вы молитесь о спасении от кары, но Бог-Император одаряет лишь тех, кто борется за Него и страдает за Него! – воскликнул он. – Мы должны кровью заслужить право на прощение! Мы отобьем наши святыни, мы отвоюем свой город, мы не убоимся смерти! Аквилоносцы Брюмера! Мы победим во имя Императора или умрем, искупив свой грех!

Толпа ответила слитным ревом сотен голосов. Каждый из людей, взиравших на Фредерика лихорадочно блестящими глазами, готов был пойти за ним на смерть, он чувствовал это. Он запустил безудержную стихию, которой предстояло промчаться через весь город… к чему – он не знал. Как не знает волна, суждено ей разбиться о скалу или обрушить ее в море.

Люди поднялись с колен, и Фредерик, избрав свой путь, повернулся и зашагал во главе аквилоносного воинства по широкому проспекту.

Изменено 22 мая, 2017 пользователем Dammerung

[Dammerung]

Глава 8: БУРЯ И НАТИСК

Города Брюмера жили кровью планеты. Все они запускали корни вглубь кипящих недр, чтобы согреться и напитаться их энергией. Еще первые колонисты пробурили на северном континенте множество геотермальных скважин, вокруг крупнейшего скопления которых и образовалась столица. Уже тысячи лет к их скалобетонным цилиндрам, пронизывающим Нижний Город, лепились тесные жилища простолюдинов. Трубы же, напоминающие церковные органы, возносились выше самых грандиозных дворцов поверхности и изрыгали в атмосферу клубы отработанного пара.

Каждую из скважин обхватывало кольцо электростанций, усмиряющих ярость подземных стихий. Эти внушительные сооружения, увитые трубами и защищенные монолитными стенами, внутри напоминали лабиринт пещер и туннелей. Древние технологии, едва поддающиеся пониманию современных жителей планеты, позволяли им не только превращать мощь недр в энергию, но и запасать ее излишки в виде стабильной электроплазмы. Наполненные решетками из магнитных стержней хранилища-конденсаторы удерживали в себе огромное количество этого вещества, незримо струящегося под их свинцовой броней. Казалось, что воздух рядом с конденсаторами дрожит от мощи – хотя в геотермальном комплексе Скважины-9, расположенном прямо над подступающим к поверхности магмовым потоком, стояла такая жара, что это могло быть попросту знойным маревом. Мирские адепты, следившие за электростанцией, относились к громадным коробкам конденсаторов с благоговейным страхом, а их лазурную кровь почтительно именовали “жидкой молнией”.

Бойцы Конкордата, похоже, разделяли чувства адептов, которых Эмтиссиан приказал отвести подальше и запереть в складских помещениях, опасаясь, что давние убеждения могут заставить их перейти на сторону захватчиков. Даже видавшие виды служаки старались держаться подальше от низко гудящих громад, расставленных в шахматном порядке на главном уровне электростанции. Впрочем, любые предрассудки, подпитываемые боязнью неизвестного, меркли на фоне того факта, что конденсаторы выглядели отличным укрытием от взора и пуль скитариев. Воины Омниссии уже проникли внутрь электростанции, взяв штурмом ее бронированные врата, и теперь методично продвигались вглубь, зачищая один пещерный зал за другим, к энергохранилищу, где скрывался сам Эмтиссиан и его избранная когорта.

Люди, которыми он командовал, знали свое дело и готовы были сражаться – не за Конкордат, трусливо загородившийся их телами, но за свои дома и семьи, которым захватчики не уготовили ничего, кроме полного уничтожения. В качестве их подготовки и снаряжения Эмтиссиан был уверен, как в своих собственных. И все же для тех, кто принял на себя атаку в главных залах электростанции, эта битва стала последней.

Воинство Механикус обрушивало настоящий шторм на любую позицию, с которой по ним открывали огонь: молнии разносили на части трубы и перекрытия, вспышки гальванических пуль метались под высокими сводчатыми потолками, и вой раскаленных осколков мешался с визгом беснующихся электродервишей. Все чаще сквозь шум помех, навеянных техноколдовством атакующей армии, в воксе Эмтиссиана слышались предсмертные вопли, доносящиеся из штурмуемых помещений. Он старался вытеснить их из головы.

– Энактор, – из мрачных мыслей Эмета вырвал подошедший сзади Льер. Голос адъютанта дрожал, как и его руки, нервно сжимающие широкий планшет ауспика. – Они взяли третий зал.

– Потери противника? – Эмтиссиан надвинул на глаза прозрачное забрало. Обзорное бронестекло подернулось тепловыми разводами инфракрасного режима.

– Незначительные. Похоже, отделение Санда не успело подорвать свою бомбу, сир.

– Что ж, значит, нам надо оказаться быстрее, – отвлеченно проговорил Эмтиссиан, вглядываясь в темноту по ту сторону широкого моста. Только он отделял их теперь от надвигающейся волны захватчиков.

Мост производил впечатление надежного сооружения, какое не возьмешь и тонной фицелина. Иначе и быть не могло, ведь он тянулся над многокилометровой пропастью, на дне которой кипело море расплавленного камня, питающее электростанцию. Даже на такой высоте его жар отображался на термовизоре Эмтиссиана вихрящимися и свивающимися потоками. Но мост, крытый цельными пластинами керамита, оставался прохладно-голубым на общем зеленовато-золотистом фоне. И когда на его противоположном конце вырисовались холодные, синие, металлические фигуры, Эмет прош[оппа!]л в вокс:

– Фаза один.

Бойцы Конкордата синхронно открыли стрельбу. Завыли мультилазерные турели. На узкий балкон, куда вышли воины-машины, хлынул ливень огня и разрушения, и Эмтиссиан позволил себе на миг ощутить злорадное удовольствие, увидев, как во все стороны полетели искореженные детали, куски искусственной плоти и клочья багряной ткани.

Скитарии, не дрогнув, ринулись вперед. Преодолеть мост, вонзиться в сердце сопротивления, задавить противника, прежде чем он успеет убить еще больше. Это вполне соответствовало тому, что Эмтиссиан успел узнать о боевых протоколах Артифициона. Он ухмыльнулся под забралом и покрепче стиснул в руках винтовку.

– Фаза два, – произнес он. Среди конденсаторов поднялся шорох и топот: солдаты спешили покинуть позиции и укрыться за баррикадой, сооруженной среди обесточенных панелей управления в задней части энергохранилища. Лишь заблокированные турели продолжали стрельбу, поливая керамитовый мост жгучими лучами, пока одна из них не взорвалась, разнесенная в клочья очередью гальванических пуль, а за ней последовали и остальные. Один из осколков чиркнул по шлему Эмтиссиана, когда тот забирался в укрытие среди взволнованных бойцов. В голове загудело, изображение перед глазами подернулось сеткой трещин. Выругавшись, он оперся на заботливо подставленную руку адъютанта и сорвал с себя помятый шлем. В лицо как будто дохнуло летним зноем.

– Что там, Льер?

– Сто процентов в радиусе поражения, сир! – перед глазами Эмета возникла аспидно-серая доска ауспика, на которой тревожно мигали красные точки, сближающиеся с линией обороны.

– Фаза три! – выкрикнул он и, бросившись вниз, зажал уши руками.

Заряды, заложенные под конденсаторами, были не так уж и мощны, но ударная волна от нескольких синхронных взрывов ощутимо толкнула в баррикаду, к которой он привалился спиной.

Последовавший за ней выплеск энергии, напротив, оказался почти неосязаем. Эмтиссиан уловил лишь гул, как от далекого мощного прибоя, и ощутил, как волосы на голове пытаются подняться дыбом. Но в следующее же мгновение на него [ну уж нет]лынул пронзительный, пробирающий до костей, всверливающийся в самый мозг вой машин, выходящих из строя.

– Фаза четыре! – рявкнул он, пытаясь перекричать какофонию, и вскочил на ноги. Люди открыли огонь еще до того, как он закончил приказ. Никто не нуждался в подсказках, что делать с механическими воинами, пока те, оглушенные и дезориентированные, пытаются оправиться от электромагнитного взрыва. Очереди стабберов и автоганов хлестали их, не давая и секунды передышки.

Лежа в укрытии, Эмтиссиан не видел, как детонация зарядов разворотила свинцовые кожухи конденсаторов и разметала опаловой радугой осколки многослойного изолирующего стекла, выпустив на волю бурный поток электроплазмы. Скитариев, которым не посчастливилось попасть прямо под него, попросту испепелило, и теперь, поднявшись над баррикадой, он мог увидеть лишь их останки из оплавленного и перекрученного металла. Им повезло, если сравнивать с тем, что сделала электроплазма с остальными. Соприкоснувшись с горячим воздухом, “жидкая молния” потеряла материальную форму и обратилась в электромагнитное цунами, в котором и захлебнулась атака. Ослепшие от помех, затмивших бионические окуляры, боевые машины судорожно размахивали вживленным в плоть оружием, увеча самих себя и всех, кто оказался поблизости. Электродервиши вопили, согнувшись пополам, и татуировки-электросхемы на их бледных телах раскалились так, что свет резал глаза. Над морем трясущихся и мечущихся тел, рук и мехадендритов островами торчали их громадные горбы-катушки. Распухшие и перегруженные энергией, они дрожали и трещали от напряжения, пока, наконец, не лопнули, извергая наружу накопленное электричество. Бледно-лиловая сеть молний мгновенно расползлась по багрово-металлической массе и с оглушительным грохотом исчезла, оставив за собой обугленные трупы и темные следы на сетчатке Эмтиссиана.

Он не успел отвернуться. Или не мог? Разрушение завораживало. Он рассчитывал на такой эффект, но не мог и предположить, насколько…

Сбоку что-то мелькнуло, на лицо брызнуло горячей жидкостью, и он инстинктивно отскочил в сторону. Все мысли вылетели из головы, когда Эмтиссиан увидел перед собой обезглавленное тело Льера, мешком рухнувшее наземь. Отсеченная цепным мечом голова на мгновение повисла в левой руке скитария, одним прыжком перемахнувшего через баррикаду, а затем полетела в сторону.

Зрение Эмтиссиана еще не полностью вернулось в норму, и среди танцующих и тающих пятен тьмы фигура врага казалась размытым миражом, призраком, поднявшимся откуда-то из глубин прошлого, из воспоминаний о мятеже и войне. Он мог различить лишь отдельные детали: черно-красный плащ, блеск золоченого шипа на шлеме, дымчатые линзы противогаза. На краю поля зрения угадывались другие силуэты, лезущие через укрепления. Визг цепного меча. Скрежет клинка, пробивающего панцирь, и резко оборвавшийся стрекот тяжелого стаббера. Не вся техника работает на электронике.

Эмтиссиан услышал эту мысль так явно, как будто кто-то произнес ее прямо у него в голове. А потом на него [ну уж нет]лынула ярость. Он учитывал это. Они все ожидали, что часть врагов не попадется в электроплазменный капкан.

– В атаку! Фаза пять! Это фаза пять! – закричал он и вскинул винтовку, целясь в убийцу Льера. Очередь прошила воздух и ушла в никуда. Скитарий в черно-красном оказался куда быстрее, чем можно было ожидать. Ростом он превышал Эмета ладони на две-три, не считая высокого шипа на макушке, а в плечах был шире чуть ли не вдвое. Выстрела из дробовика, которым его в упор наградил один из бойцов Конкордата, скитарий, похоже, даже не заметил, отмахнувшись от него цепным мечом, как веткой от мухи. Воздух рассек веер багряных брызг, а воин Омниссии тут же ринулся на следующую жертву, попятившуюся в ужасе вместо того, чтобы стрелять. Новая картинка, новый проблеск сквозь тьму: серебряный узор, двойная спираль, вьющаяся по боковой поверхности меча.

Генетический код. Дивизио Биологис.

Конечно же, Вольфскар располагал солдатами, неуязвимыми к электромагнитным атакам. Органические машины, сохранившие человеческую основу, для которых аугметика была лишь подспорьем, а не основой их существования, сражались простым, однако смертоносным оружием. Но если под их броней скрывалась плоть, значит, в ней текла кровь, которую можно было пролить...

Кто-то закричал почти над самым ухом, предупреждая об угрозе, а потом его крики заглушил грохот очередей. Эмтиссиан обернулся, и то, что он увидел, заставило и его, на миг оторопев, сразу открыть огонь. Через баррикаду лезли изувеченные и обожженные полутрупы-полумеханизмы, чья уцелевшая плоть с трудом волокла за собой инертные металлические остовы. Бескожие черепа с выжженными глазницами, ползущие торсы, цепляющиеся единственной настоящей рукой, комья облепленных пеплом мускулов, тянущие вперед железные когти. Все это вызывало в памяти худшие из тех вещей, с которыми Эмтиссиану приходилось сталкиваться в логовищах ведьм – живые кошмары, вызволенные из царства снов. Он знал, что жизнь этим чудовищам подарил не варп, а некие изощренные биологические таинства, но менее отвратительными они от этого не становились.

На одного из бойцов Завесы навалился электродервиш, чье туловище наполовину разворотило взрывом энергокатушки, вырвал из раны окровавленный отломок ребра и вонзил его в шею отчаянно отбивающемуся противнику. Эмтиссиан навел винтовку на голову твари, больше напоминающую сдутый резиновый бурдюк, и с гневным криком высадил полную обойму. И все же эта мерзость продолжала двигаться, пока набросившиеся со всех сторон солдаты не втоптали ее в пол, добив прикладами и штыками.

“Сейчас бы плазмаган”, – подумалось Эмету, пока он перезаряжал винтовку. Нервно усмехнувшись, он одним выстрелом разнес в клочья груду мяса и костей, заползшую на ограждение пулеметного гнезда. Он помнил, как запер любимое оружие в непроницаемый для излучения сейф. Как говорил с ним, как убеждал его, что толку от него после электромагнитной вспышки не будет. Может быть, дух машины и был простым суеверием, как убеждали пропагандисты Конкордата. Но здесь и сейчас очень хотелось надеяться, что винтовка послужит ему так же верно, как старый добрый плазмаган. Поднявшись на большой ящик из-под боеприпасов, Эмтиссиан заш[оппа!]л оружейную литанию и прицелился поверх хаоса битвы в скитария, сражавшегося во главе уцелевших воинов Бога-Машины.

Маска-противогаз повернулась навстречу. Пустые черные линзы на мгновение встретились с ним взглядом, заполнив собой прицел. Выдохнув последнее слово молитвы, Эмтиссиан надавил на спуск.

Ничего не произошло. Винтовка дала осечку.

– Сегодня Омниссия не на вашей стороне...

Холодный синтезированный голос заговорил, казалось, над самым ухом. Эмтиссиан не стал тратить время, чтобы оглядываться. Он пригнулся, и над его головой промчалось нечто, со свистом взрезающее воздух. Развернувшись и выхватив шпагу, он едва успел разглядеть застывшее в оскале металлическое лицо скитария, прежде чем того отшвырнуло назад чьим-то метким выстрелом.

– Они приходят в себя! – завопил кто-то рядом. “Спасибо, заметил”, – прош[оппа!]л под нос Эмтиссиан. Электроника скитариев оказалась крепче, чем ожидалось, и вскоре к той горстке, что смогла прорваться за укрепления, присоединятся другие. Ну что ж, это значило, что и его собственное оружие уже вполне годится для боя.

– Бейте их! Не дайте им опомниться! – хрипло заорал он, перекрывая шум битвы. Клинок в его руках окутался раскаленно-белым силовым полем, привлекая внимание солдат. – Покажите этим железякам, из чего сделаны сыны Брюмера!

Как по сигналу, бойцы на задних позициях открыли огонь из хеллганов и плазмаганов, до поры до времени припасенных в экранированных контейнерах. Комья покрытой электротатуировками плоти завизжали и заметались, растворяясь и сгорая в их мстительном пламени. Скитарии начали спешно отступать обратно к мосту, не в силах противостоять шквалу огня, обрушенному на них стрелками Конкордата. То одна, то другая фигура в красном падала, пронзенная раскаленными лучами или охваченная потоком плазмы. Эмтиссиан поискал взглядом скитария в шлеме-противогазе, но не обнаружил его ни среди трупов, ни меж тех, кто пытался скрыться за рядами развороченных конденсаторов.

Впрочем, он практически мог его расслышать. Воздух гудел от напряжения, и из вокс-передатчиков, извлеченных из контейнеров, вовсю трещала статика, перемежаемая бессвязными обрывками техно-арго. Вне всякого сомнения, эфир переполняли сигналы к отступлению и данные о потерях. Эмтиссиан надеялся, что хотя бы часть этих кодированных криков можно было расшифровать как выражающие страх.

– Вперед! Вперед, в атаку! – воскликнул он, воздев над головой шпагу. Окрыленные успехом, бойцы ринулись вслед за ним, перевалив через баррикаду волной темно-синих панцирей. Отставшие от сородичей человекомашины падали, пораженные выстрелами в спину. Под сапогами хрустели осколки стекла и распадались в прах скрюченные, обуглившиеся остовы. Эмтиссиан не чувствовал усталости, позабыл о жаре и тяжести доспехов, словно его нес вперед неудержимый прилив. Бесформенная глыба плоти, испещренной светящимися узорами, бросилась ему наперерез и тут же зашипела, пронзенная силовым клинком, как кусок мяса на вертеле. Рванув шпагу вбок, он разрубил мясистое тело, некогда принадлежавшее электродервишу, почти напополам. Тварь повалилась между двумя оплавленными громадами конденсаторов, открыв взору мост через бездну.

Но теперь, кроме трупов, на нем появилось кое-что еще.

Солдат по правую руку Эмтиссиана невольно выругался и отступил на шаг. На мгновение ему захотелось сделать то же самое. Волна эйфорического возбуждения схлынула, будто ее и не бывало.

На противоположный конец моста, маршируя в идеальном унисоне, входила плотная колонна скитариев, чьи хромированные детали блестели в тусклом свете. Их было как минимум вчетверо больше, чем тех, кого Нова-бригаде удалось отбросить. Недобитые воины-машины авангарда шли перед ними, среди них сновали ремонтные сервиторы, на ходу восстанавливая тех, кого еще можно было восстановить.

Эмтиссиан бросил взгляд на собственное воинство. Бригада понесла больше потерь, чем он рассчитывал, и подкреплений ждать было неоткуда. Он знал, что Конкордат просто швырнул их в пасть Бога-Машины, как обезумевшая Орнье ту девочку-посыльную. Артифицион же мог себе позволить направлять свежие силы туда, где только что потерпел поражение, и готов был повторять это до тех пор, пока не обрел бы победу.

– Вокс-сержант? – отрывисто произнес Эмтиссиан. Наученные горьким опытом скитарии вели себя осторожнее и не спешили оказаться в радиусе поражения стрелков, но он чувствовал, что это ненадолго.

– Слушаю, энактор, – рядом появился боец Завесы в изрядно опаленном и исцарапанном панцире и с передатчиком в руках, над которым качались гибкие антенны. Гатьен, вспомнил Эмтиссиан его фамилию.

– Доложить ситуацию об обороне Города, – приказал он.

– Консулы заперлись в Порфире. Не отвечают на запросы, – Гатьен потряс вокс-аппарат и наклонил голову, прислушиваясь к сливающимся потокам трескучих сообщений. – Нас теснят на поверхности и жилых уровнях, сир. Фронт распадается. Это все. Связь плохая, сир.

Скитарии преодолели уже треть моста. Эмтиссиан принял решение.

– Не стрелять! – выкрикнул он. – Все назад!

– Что вы делаете, сир? – спросил Гатьен. Остальные солдаты поспешили укрыться за свинцовыми коробками.

– Хочу их задержать, – Эмтиссиан отключил силовое поле шпаги, вернул ее в ножны и проверил закрепленный на бедре пневматический кинжал. – Вторую атаку нам не пережить. Конденсаторов больше нет. Надо отступать.

Гатьен открыл рот, пытаясь что-то сказать, но Эмет помотал головой.

– Нет. Их слишком много. Уходите назад, я постараюсь выиграть время.

Солдат кивнул и попятился, по-прежнему сжимая в руках вокс-аппарат. Эмтиссиан глубоко вдохнул и решительно направился к мосту, держа перед собой раскрытые ладони. Навстречу уставилось множество бионических глаз, чей взгляд, сфокусированный на единственной приближающейся точке, казалось, бил в лицо, словно зимний ветер.

Он ждал, что на него вот-вот обрушится шквал гальванических пуль, и думал лишь об одном – чтобы никто не заметил, как ему на самом деле страшно. Умереть вот так, в одиночку против целого воинства бездушных машин, было бы достойно Аллонвильда, и, быть может, кто-то из очевидцев даже написал бы об этом поэму. Но, видимо, Бог-Император уготовил ему иную судьбу. Скитарии позволили ему беспрепятственно выйти на самую середину моста.

– Я прошу переговоров с вашим командиром, – сказал Эмтиссиан, остановившись. Он не потрудился повысить голос. Аугментированные создания, похоже, расслышали его без всяких усилий и замерли на месте, некоторые прямо на середине шага. Воздух сгустился, будто перед грозой.

На несколько мучительно растянувшихся секунд повисла тишина, а затем вперед, раздвинув багряные ряды, вышла знакомая фигура. Эмтиссиан скрипнул зубами, увидев скитария в длинном черно-красном плаще и глухом шлеме, увенчанном высоким золоченым шипом. Лязгнув металлом, воины Омниссии вытянулись по стойке “смирно”, насколько позволяла измененная анатомия, и снова застыли.

Темные линзы противогаза, скрывающего лицо командира, не выражали абсолютно ничего, и на мгновение у Эмтиссиана пересохло во рту. Он не знал, что сказать. Какие слова могут хоть как-то затронуть ужасающую пустоту, таящуюся за этой непроницаемой маской?

– Я – Эмтиссиан Аллонвильд, – медленно проговорил он. Солдаты все равно не могли его отсюда услышать. Пусть хотя бы эта живая машина занесет его в свою память под настоящим именем. – Командующий Нова-бригады.

– 13-Фау, – произнес искаженный механизмами голос из-за маски. – Альфа-прим единица Артифициона. Я слушаю.

Эмтиссиан облизал губы, пересохшие в жарком воздухе.

– Предлагаю вам отказаться от дальнейших атак и позволить моим людям отступить. За баррикадами все заминировано. Если вы пойдете на штурм… – он демонстративно оглянулся на лежащий неподалеку оплавленный остов скитария, – многие из вас его не переживут.

– Отступать бессмысленно, – проскрежетал 13-Фау. – Каждая человеческая единица в Городе должна предстать перед судом Омниссии. Раньше или позже – разницы нет.

Скитарии за его спиной одновременно сложили руки в ритуальном жесте, изображающем шестеренку, и через две секунды вернулись в прежнее положение.

– Разница в объеме последующих ремонтных работ пренебрежима, – после краткого раздумья (или вычисления?) добавил альфа-прим.

– Даже если речь идет о ваших электронных мозгах? – Эмтиссиан ощутил прилив безрассудного веселья. Эти существа могли стереть его в порошок за один удар сердца, но они собирались сделать то же самое с каждой живой душой в городе, так что чем он рисковал?

– Я знаю, электромагнитное оружие для вас губительно. Может, не для тебя лично, 13-Фау, но для большинства твоих воинов это настоящая анафема. Неужели вы готовы подставляться под взрывы? Будьте уверены, мои бойцы постараются продать свою жизнь как можно дороже. Но если вы дадите им отступить, мы сдадим эту электростанцию без сопротивления. Здесь есть мирские адепты, ученики Механикус, забирайте и их, если хотите...

– Поединок, – перебил 13-Фау. Эмтиссиан удивленно посмотрел на него, но маска альфа-прим скитария оставалась все так же непроницаема.

– Поединок?

– Аллонвильд – фамилия дворянина. Судя по историческим архивам, у вас было принято решать проблемы дуэлями. Бой насмерть. Без чужого вмешательства. Только имеющееся при себе оружие, – 13-Фау приподнял свой цепной меч. – Если победа за тобой, то следует выполнение твоих условий. Если победа за мной, то следует продолжение наступления. Согласен или нет?

Лихорадочно соображая, что ответить на неожиданное предложение, Эмтиссиан положил руку на эфес силовой шпаги. Пальцы нащупали рукоять и герб на ней, и тут его будто самого обволокло силовым полем. Мысли перестали метаться, и из успокоившегося омута поднялась фраза, которой он мог себя определить.

– Я из сословия воинов, я – хозяин своей земли, и я – защитник своего народа. По праву власти и по праву чести я принимаю твой вызов. Дуэль до смерти. Один на один. И да смилуется Бог-Император над проигравшим.

Слова древней формулы, прочитанные когда-то в детстве, в давно сгоревшей библиотеке поместья, сами собой слетели с губ. Он чувствовал, как колотится сердце, разгоняя по телу кровь, переполненную адреналином. Вот и все. Теперь все волнения остались позади. Оставалась только одна задача: сразиться. И победить.

Он выхватил шпагу и поднял ее перед собой, салютуя противнику. Однако тот не спешил начинать поединок. Как будто слова Эмтиссиана вызвали у него какое-то внутреннее противоречие.

– Ты... не обязан это делать, – проскрипел скитарий, покачав головой. Казалось, еще немного, и он отступит на шаг. Эмтиссиан усмехнулся этому внезапному приступу столь человеческой слабости.

– Слишком поздно. Дерись, машина. Дерись, забери тебя варп!

Эхо его выкрика еще отдавалось под сводом, когда он бросился вперед, с ходу вложив всю силу в прямой глубокий выпад. Клинок, мгновенно окутавшийся голубоватым сиянием поля, пронзил пустоту. 13-Фау одним прыжком ушел от атаки, следующим оказался на два шага ближе к противнику, и угрожающе взмахнул собственным мечом. Воздух наполнился голодным воем крутящихся цепей.

Клинок, от которого Эмтиссиан без особых усилий уклонился, был полной противоположностью изящной шпаги аристократа: тяжелый, широкий, больше похожий на прямоугольную могильную плиту, чем на оружие. По обоим краям тянулись ряды загнутых лезвий, а по плоским бокам – серебряный спиральный орнамент, упиравшийся на конце в стилизованную шестерню с острыми как бритва зубцами.

Еще один свирепый взмах. Эмтиссиан отпрыгнул в сторону и сделал обманный выпад, чтобы выиграть несколько секунд и примериться для следующей атаки. Благо, он уже насмотрелся на то, как сражались воины-машины. Резкие, ломаные движения лишь казались неуклюжей пляской болванчиков на веревках: благодаря им скитарии становились непредсказуемы для бойца, привыкшего драться с настоящими людьми. Вот и сейчас, когда Эмтиссиан попытался рубануть противника наискось, тот отдернулся, едва не переломившись в пояснице, и странным змеиным броском оказался за пределами досягаемости. Когда же скитарий снова ринулся в атаку, Эмтиссиану пришлось вспомнить все, что он знал о фехтовании, чтобы остановить его натиск. Лязг металла, визгливый скрежет цепного меча и гудение силового поля заполнили его слух, а память наводнили картины упражнений и приемов, которые бесконечно отрабатывала с детьми сестра Маклинта.

“Рожденные править должны уметь сражаться, чтобы отстоять свою власть”, – говорила она. Невысокую женщину с изящными пропорциями и тонкими, ненатруженными руками сложно было представить в роли воина, но уловить ее движения было сложнее, чем пылинку в луче света. Эмтиссиан не знал, сколько раз ее тренировочный жезл касался его груди, шеи или головы, знаменуя конец поединка, а затем, когда он послушно опускался на колени, обжигал болью спину и плечи. Наказание за поражение было суровым, ибо сын герцога не имел права проигрывать. Но если ему удавалось коснуться ее первым, Маклинта едва заметно улыбалась, и ради этой улыбки он готов был терпеть все тяготы обучения.

Альфа-прим был хорошим воином и отвратительным оппонентом. Дуэль с ним была испытанием для всех органов чувств одновременно: неестественность движений резала глаза, в нос бил удушливый запах химикатов и машинного масла, а непрекращающийся вой цепного меча терзал уши. Осязанием, впрочем, Эмтиссиан его пока не почувствовал и не собирался.

Игра клинком, запутывающая противника. Защитная стойка. Лицо сестры Маклинты, повторяющей размеренные слова боевого псалма, такт в такт совпадающие с действиями в упражнении. Переступить на два шага, сделать обманный выпад. Уклониться от размытых в воздухе лезвий, пригнуться, прикрыться трескучим полем шпаги. Выжить. Выжить, чтобы дождаться момента...

...и нанести удар.

Атака прошла почти идеально: даже сенсорная аугметика не позволила скитарию уловить направление взмаха и хотя бы попытаться его избежать. Силовое поле полыхнуло белым пламенем, рассекая кожу и металл.

Еще доля секунды, и сияющее лезвие снесло бы ему половину черепа, но игрушки Вольфскара были слишком продуманы, чтобы так просто выходить из строя. В последнее мгновение 13-Фау вывернул голову, будто на шарнире, так что почти вся сила удара пришлась на маску. Вспоротая раскаленным клинком, она оплавилась, деформировалась, и воздух заполнило горелой вонью. Неловко отступив, скитарий сорвал с себя тлеющие останки противогаза.

Эмтиссиан, наконец, увидел своего противника по-настоящему. На него смотрело мертвецки бледное, иссеченное шрамами лицо, и из раны, перечеркнувшей его пополам, обильно стекала кровь. Выпуклый бионический глаз слепо глядел потухшим зрачком, но другой – живой, тусклого серо-голубого цвета – не отрываясь, сверлил противника. Эмет мог бы поклясться, что уловил в его взгляде холодный гнев.

Альфа-прим шумно втянул в легкие воздух и взмахнул цепным мечом, но Эмтиссиан с легкостью увернулся: движения воина Омниссии были уже не столь быстрыми и четко выверенными, как прежде. Быть может, россказни о том, что скитарии неспособны дышать в атмосфере, чистой от отравы миров-кузниц, и впрямь были правдой. А может, то, что простой смертный упорно отказывался упасть и умереть у ног полумашины, не входило в ее расчеты, и теперь она тщетно пыталась справиться с парадоксом?

Эмет позволил себе рассмеяться – сдержанно, выражая скорее веселье, чем презрение – и сделал еще один выпад, вынудив скитария парировать. Он уже давно заметил, что противник старался этого избегать. Силовое поле, поблескивающее вокруг шпаги, при удачном столкновении могло обратить цепной меч в груду обломков. На спиральных узорах заиграли молнии, но клинок выдержал. Надолго ли?

Как оказалось, нет – но совсем не так, как рассчитывал Эмтиссиан. Вместо того, чтобы расколоться вдребезги, цепной меч оторвался от шпаги, позволив ей пробороздить глубокую оплавленную черту по наплечнику скитария и по инерции уйти в сторону. А затем полетел назад и с лязгом ударился о плиты моста в метре от неподвижных солдат Артифициона. 13-Фау предпочел избавиться от меча, нежели обречь его дух на гибель в неравном бою. Не успел Эмет снова замахнуться, как в эфес его оружия впилась стальная хватка, и шпага жалобно затрещала, выпуская снопы искр.

Левой рукой вцепившись в силовой генератор шпаги, Фау вдруг оказался настолько близко, что Эмтиссиан ощутил лицом его частое, пахнущее горячим металлом дыхание. Оскалив неестественно белые зубы, скитарий занес над его головой правый кулак, и меж костяшек пальцев с щелчком выскочили массивные шестеренки. Эмтиссиан ощутил ледяной укол страха и рефлекторно рванулся назад. Оружие осталось в руке скитария, металл которой раскалился и поплыл от соприкосновения с энергетическим элементом. Шпага упала ему под ноги, ее клинок замигал, потух и снова загорелся тусклым, призрачным пламенем.

Кулак, который мог бы в щепки разнести Эмтиссиану ребра, прошел вскользь. Шестеренки проскрежетали по нагруднику, как ногти по стеклу. Фау крутанулся вокруг своей оси, и Эмтиссиан едва успел перехватить пневмокинжалом его левую руку, пальцы на которой сплавились в бугристый шар. Скитарий напоминал обезумевший часовой механизм, размахивающий тяжелыми маятниками.

Эмет же сохранял спокойствие, пытаясь рассчитать, как хоть на пару мгновений остановить свирепый напор и умудриться подобрать шпагу. Но это месиво биомеханических систем, хотя и наполовину выведенное из строя, оказалось слишком непредсказуемым противником, чтобы строить против него далеко идущие планы.

Из-под черно-красного плаща, раскладываясь, словно выкидное лезвие, вылезла жуткого вида конструкция, отдаленно напоминающая руку с растопыренными пальцами. Их было с десяток, и каждый оканчивался зажимом, скальпелем или иглой шприца. Механодендрит алчно метнулся к руке, сжимающей кинжал, и брюмерианская бронза, высекая искры, столкнулась с хирургической сталью.

– А вот это нечестно! Три руки! – воскликнул Эмет, отсекая один из увенчанных лезвиями отростков, а в следующую секунду с усмешкой уклонился от неуклюжего ответного взмаха. Зубчатые щипцы дендрита лязгнули и бессильно соскользнули по панцирному наручу. 13-Фау слабел на глазах, будто внутри у него садились батареи. Оставалось лишь найти подходящий момент…

Пластины нагрудной брони скитария на миг разошлись, открывая аварийные дыхательные решетки. Эмет мгновенно перехватил свое оружие обеими руками и нанес удар. Пневмокинжал по самый поршень вошел в щель возле правой ключицы, прямо сквозь хромированный знак отличия в форме черепа, и со звонким хлопком раскрылся тремя лезвиями, разрезая плоть и механизмы. Воин Омниссии покачнулся и упал на колени. Не в силах удержать кинжал, на который навалилась вся масса рушащейся машины, Эмтиссиан выпустил его из рук. Тут же восстановив равновесие, он помчался к заветной силовой шпаге, чтобы закончить дело.

– Четыре, – прохрипел голос за его спиной.

Значение этого слова дошло до Эмета за долю секунды, ударив в голову волной адреналина. Он побежал еще быстрее, преследуемый жужжанием и лязгом активирующихся механизмов. До шпаги оставалось меньше полуметра, когда что-то схватило его за левое плечо, сдавив с такой силой, что застонал металл брони. Пальцы сомкнулись на пустоте возле рукояти, а затем его рывком развернуло лицом к врагу.

Сквозь пелену боли Эмтиссиан с трудом различил, что висит в воздухе. Его зажало в тисках огромной клешни, которой заканчивалась многосуставчатая конечность, торчащая из-за плеча скитария. Он вскинул руку, чтобы врезать бронированным кулаком по одному из сочленений, но хирургический дендрит, казавшийся изящным рядом с чудовищным механическим манипулятором, оказался быстрее. Шприц вошел в сустав запястья, Эмет ощутил расползающийся от места укола жар, и пальцы бессильно разжались.

Скитарий, шатаясь, сделал несколько шагов к перилам моста и опустил клешню, прижав Эмтиссиана к ним спиной. Его голова и плечи зависли над бездной, в головокружительной пустоте, на дне которой клокотало море магмы. Раскаленный воздух проникал в сочленения доспеха, по жилам растекалась жгучая, высасывающая все силы отрава. И все же он встряхнул головой, сбросив с глаз липкие от пота пряди волос, и в последний раз пристально уставился в лицо машины-убийцы.

– Да смилуется Бог-Император над проигравшим, – произнес скитарий, прежде чем его лицо растворилось в горячем мареве лихорадки.

Первые отряды Нова-бригады начали уходить в глубинные туннели, еще когда Гатьен дрожащим голосом передал им последние приказы энактора. Но теперь, когда оставшиеся бойцы разглядели в бинокли, что скитарии куда-то поволокли обмякшее тело Эмтиссиана, отступление превратилось в паническое бегство. Сколько ни кричали офицеры, пытаясь сохранить порядок, дисциплина не могла пересилить страх перед смертью, принявшей форму механических воинов. И ничто больше не удерживало скитариев от того, чтобы явиться за ними и предать всех и каждого персональному суду и наказанию.

Однако Артифицион ждал – железная кобра, изогнувшаяся для броска и застывшая, словно любуясь блеском своих чешуек. Повинуясь короткой вспышке кодового сигнала, к альфа-прим скитарию подбежала троица медицинских сервиторов, сопровождаемая парящим в воздухе черепом-диагностором, и занялась его повреждениями. Один отвинтил оплавленную кисть левой руки и начал прилаживать на ее место запасную конечность-протез, другой заново запустил бионический глаз и занялся кинжалом, торчащим среди мышц и механизмов груди. Третий услужливо приложил ко рту газовую маску, и 13-Фау судорожно вдохнул полную грудь едкой химической смеси. В голове немного прояснилось, и он мысленно потянулся к глубокому каналу связи, опутанному нитями защитных кодов. В него уже настойчиво билось высокоприоритетное сообщение от магоса фон Штальгарда. Скитарий открыл шлюз, и его сознание слилось с манифольдом.

= Альфа-прим единица на связи. Состояние организма, = он на миг сконцентрировался на желтых ру[ну уж нет], бегущих по краю зрения, = удовлетворительное. Готов продолжать наступление. =

= Ты победил. = Сообщение Вольфскара содержало маркер детерминированности, не вопроса, и 13-Фау не стал отвечать. Повисла пауза, которая, как вакуум, потянула за собой следующий пакет данных.

= Меня и подчиненное мне формирование задержали на шесть с половиной минут. =

= Ты сам запросил разрешение на поединок. =

= Это так. Прикажете ли ускорить наступление, чтобы компенсировать задержку?=

= Нет. = помедлив, прислал ответ Вольфскар. = Он выиграл это время. Не будем же его отнимать. =

= Понимаю. Атака ведется в прежнем темпе. =

Стоящий на середине моста альфа-прим поднял руку, и по рядам воинов Омниссии разошлась вибрирующая волна кода, приказывая выйти из цифрового сна. Красно-металлические ряды двинулись дальше, все так же размеренно и методично, как прежде. Вскоре с переднего края колонны послышались трескучие выстрелы гальванических винтовок и предсмертные крики.

= Что делать дальше, тебе известно. Во имя знания. Конец связи. =

= Во имя знания. = откликнулся альфа-прим и закрыл канал.

Хирургический дендрит, уже отстегнувший использованную иглу в подставленные руки сервитора, придвинулся к лицу Фау и начал аккуратно обрабатывать последнюю рану – словно лапа хищного насекомого, чистящего жвала. Прогнав по всему телу программу глубокого сканирования повреждений, 13-Фау удостоверился, что сервиторы выполнили работу как должно, отослал их прочь и убрал складные конечности во влажные от биотических жидкостей и священного елея дорсальные вместилища. Потом подобрал свой цепной меч, быстро произнес бинарную молитву о прощении и, снова скрыв лицо под маской противогаза, бросился вдогонку за авангардом.

Солдат бежал по магистральному туннелю между брошенными транспортниками и остановившимися лентами тротуаров. Еще на прошлом перекрестке он бросил оружие и избавился почти от всей боевой выкладки, но казенная панцирная броня, тяжелая и не подходившая по размеру, продолжала замедлять его. То и дело оглядываясь назад, в дымную мглу туннеля, в которой все время мерещились силуэты смертоносных механических воинов, он спрятался за распахнутой дверью огромного грузовоза. Первым делом солдат снял шлем, а затем принялся за крепления нагрудника.

Краем глаза он уловил смутное движение в боковом зеркале машины. Прежде чем он успел к нему присмотреться, в его неровно стриженный затылок ткнулось что-то металлически холодное. Оно казалось слишком громоздким, чтобы быть стволом, но ничем другим это быть не могло. Стоящий позади гигант наклонился так, чтобы солдат увидел в зеркале его лицо, и приложил палец к тонким, растянутым в улыбке губам.

– Ай-яй-яй, ну и дисциплина у вас в бригаде, – произнес мягкий, почти дружелюбный голос, и из-за грузовоза появилась еще одна громадная фигура. Ее серые силовые доспехи казались высеченными из монолитного камня. Смуглое лицо было неотличимо от того, что глядело на перепуганного солдата через зеркало. – Как насчет назваться, рядовой?

– М-мерль Вессан, – еле слышно выдавил тот. Болтер у затылка исчез, и он судорожно вздохнул, не ощутив ни малейшего облегчения. Оба великана, как две капли воды похожие друг на друга, встали рядом, со зловещими ухмылками глядя на солдата сверху вниз.

– Сараваст, – представился один из них с издевательским поклоном.

– Эстебис, – сказал другой и приветственно помахал толстой как бочка ручищей с зажатым в ней цепным мечом.

Вессан попятился и прижался спиной к колесу грузовоза. Последний раз он видел таких существ в брошюре о вреде имперских суеверий. Это были мифические создания, геральдические монстры, порождения больного и невежественного сознания. Все происходящее походило на какой-то кошмарный сон, и ему очень хотелось пробудиться. Но чудовищные близнецы явно не собирались растворяться в воздухе и покидать его истерзанный картинами недавнего боя разум.

– Чего вы хотите? – прохрипел он. Ноги подкосились, и он сполз наземь, сдирая спиной грязь с обода колеса.

– Ты можешь нам помочь, Вессан, – сказал Эстебис.

– Точнее, ты можешь позвать на помощь, – уточнил Сараваст. – Как можно громче.

Близнецы не ошиблись. Всего через пару минут после того, как вопли Вессана огласили магистральный туннель, вдали послышался лязг и скрежет механических суставов. Сараваст еще раз, напоследок, повернул кисть руки и прислушался к звуку трущихся друг о друга костных отломков. Потом он оставил “наживку” висеть в разбитом окне грузовоза и занял позицию рядом с братом, созерцавшим туннель вдоль ствола длинного болтгана.

– Скольких там требовал Мадраг? – спросил Эстебис, не отрываясь от прицела.

– Сколько сможем унести, – ответил Сараваст и снял с плеча собственный болтер. – И я унесу больше.

Громыхнул выстрел, и первая показавшаяся из-за рядов транспортников машинная тварь рухнула с полностью развороченными взрывом ногами.

– Первый пошел, – сказал Эстебис. – На этот раз тебе меня не обойти.

Второй Близнец только хмыкнул в ответ и дал очередь по приближающимся в тумане силуэтам.

Когда на сигналы бедствия клады 17-омикрон-мю явились их тяжеловооруженные сородичи, магистральный туннель уже опустел. На скользком от биожидкостей и машинного масла полу не осталось даже трупов, не считая разбросанных там и сям мелких деталей. Лишь красные потеки на дверце большого грузовоза говорили о том, что здесь был кто-то еще, помимо бесследно исчезнувших скитариев.

Изменено 14 апреля, 2017 пользователем Dammerung

[Dammerung]

ГЛАВА 9: ВО ИМЯ РАЗУМА

Когда-то площадь Единства, простершуюся вокруг собора Судного дня, именовали площадью Согласия. По легендам, она была вымощена камнем с того места, где когда-то впервые приземлились члены экспедиции, что привела Брюмер в лоно Империума. После революции ее назвали в честь одного из первых военных консулов, Латаниона, уже через три года нашедшего смерть под лезвием Красной Девы. Тогда площадь получила имя другой видной фигуры – Амалии Даины, которую через пару лет застрелили на улице сторонники правящей партии, а потом постарались уничтожить любую память о ней. Лишь “Единство” оказалось достаточно нейтральным названием, чтобы просуществовать дольше предшественников, невзирая на горькую иронию, которой в нем, похоже, никто не замечал. Сам же собор теперь именовался Великим храмом Разума.

Все это вспомнилось Фредерику, когда он вышел на площадь во главе крестного хода, многократно разросшегося за время пути через Город. Она всегда оставалась для него символом Согласия – и Империума. Когда-то великолепная в своем мраморном облачении, она была разорена и изуродована трижды: в лето восстания, когда беснующиеся толпы обрушили ее увенчанные крыльями колонны, после казни Латаниона, когда противники консула повергли и обезглавили его памятник, и пару часов назад, когда на площадь обрушился шквал дуговых разрядов. Cвежие пятна сажи темнели на камнях, тысячи лет назад опаленных пламенем древних двигателей.

Теперь площадь, по крайней мере с западной стороны, представляла собой обрамленное развалинами месиво белого мрамора и черных подпалин. Среди монохромного лабиринта яркими пятнами выделялись трупы в красных плащах и рясах. Судя по следам жестокой битвы, сторонникам Конкордата удалось отбросить назад электродервишей и сопровождающие их живые машины, после чего укрепиться внутри храма, что занимал центр площади.

Собор Судного дня не походил на типичный храм в имперском стиле. Построенный в эпоху роскоши и благополучия, он возносился к небесам изящными арками, стройными колоннами, каскадами декоративных башенок. Фредерик помнил, как в детстве много раз проезжал мимо на гравикарете и разглядывал из окна его башни и шпили. В самом соборе ему довелось быть лишь однажды, когда семейство герцога Аллонвильда пожаловало на церемонию рукоположения нового епископа, не зная, что пастырствовать тому осталось меньше года. Внутреннее убранство запомнилось маленькому Фредерику как самое прекрасное, что он когда-либо видел за пределами родного поместья. Светлый и радостный храм, казалось, содержал больше воздуха, чем камня. Фредерику вдруг подумалось, что так, пожалуй, можно было выразиться обо всем старом Брюмере.

Стоило первым аквилоносцам выбраться на открытое пространство из-за поваленных обелисков, как над мертвыми телами с карканьем поднялась стая птиц. Воронье без страха расселось по обломкам, пристально глядя на новоприбывших блестящими глазами. Фредерик вздрогнул, увидев, что у ближайшего пернатого падальщика их не два, а целых четыре. Словно заметив, что на него обратили внимание, ворон расправил крылья, на внутренней стороне которых моргало еще два десятка крохотных синих глазков.

– Хаос, – прош[оппа!]л Фредерик, а потом обернулся и закричал своему воинству: – Мы у самого логова Губительных Сил! Укрепитесь в вере! Не поддавайтесь им!

Аквилоносцы ответили согласным шумом. Кто-то начал молиться, сначала вразнобой, затем множество голосов слились воедино в речитативе древней боевой литании. Люди начали обступать храм со всех сторон, готовые броситься на первого же еретика, который попался бы им на глаза. Но ни следа тех сил, что сумели обратить в бегство отряды Артифициона, им не встретилось. Разноцветные окна не давали увидеть, что творится внутри. С карнизов насмешливо глядели вороны, усевшиеся среди горгулий и -увимов.

– Нужно проникнуть в Собор, – сказал Фредерик. Он поднял перед собой раку, озаряя неземным светом лица людей вокруг себя. Один из новоявленных аквилоносцев успел приспособить под реликвию старую решетку от шахтерского фонаря, в которой теперь покачивалось стазисное хранилище. Лик святой Примальдины вселил в воинов Императора уверенность, и несколько человек решительно шагнули вперед, готовые войти в обитель Хаоса.

– Много не нужно… Ты, и еще ты, – выбрал Фредерик двух парней, которые выглядели так, будто им привычно было влезать в чужие пенаты. От бандитов-Псов их отличали разве что аквилы, вырезанные на коже поверх выцветших татуировок. – Я пойду впереди, а вы глядите по сторонам.

Один из добровольцев, тот, что назвался Аконом, имел при себе фонарь, видавший виды автоган и связку гранат. Второй, Мельев, носил перевязь со множеством закрепленных на ней ножей, а за поясом – пару лазерных пистолетов. Фредерику они вручили добытые у жандармов шоковую дубинку и передатчик. Оставшиеся снаружи могли отслеживать передвижение лазутчиков как по вокс-связи, так и по ауспикам, настроенным на их радиочастоту.

Кто-то тронул его за плечо. Фредерик обернулся и увидел сестру Розалинду, которая с тревогой смотрела на него. Он хотел сказать ей что-то, возразить, убедить – но просто покачал головой. Он должен был идти во главе своих людей, пусть даже в самую пасть ада, и никто не имел права его остановить.

Наверное, сестра-фамулус поняла это по его лицу. Она протянула руки и повесила ему на шею свои красно-белые четки, а потом отвернулась и скрылась в толпе. Cобравшись с духом, Фредерик и его спутники двинулись в путь, провожаемые взволнованными взглядами аквилоносцев.

Великий храм Разума, как называл его Минн Нуиссет, погрузился в молчание. Несколько человек, с ног до головы закутанных в черное, подхватили трупы и поволокли их в коридор. Остальные смертные занимались тем, чем привыкли: вставали на колени на обагренном полу вокруг Знамения Верховного Существа и молились. Это они всегда делали исправно, хоть при старой власти, хоть при новой. Гвадалор фыркнул, созерцая их сверху вниз.

Он сидел на балконе, скрестив ноги и положив на колени двухметровый эвисцератор. Когда-то на этом самом месте, возможно, пели псалмы, предназначавшиеся для глухих ушей Императора, или читали столь же бесполезные проповеди. Когда-то все было иначе: висящие на стенах иконы не щеголяли черными пятнами вместо лиц, а в оплавленных глыбах бронзы на постаментах узнавались ангелы и святые.

Гвадалор усмехнулся и почувствовал, как натянулись шрамы на его лице. Хотел бы он быть тем, кто пришел сюда с мельтаганом, чтобы уничтожить их… нет, лучше, чем уничтожить: исказить, изуродовать и оставить в таком виде, чтобы прихожане храма видели не отсутствие Бога-Императора, но победу, одержанную над ним. Его идолы осквернены, говорили эти комья металла, из которых все еще торчали отдельные руки, крылья или складки одежды. Они пали, и он не смог защитить их. Разве столь слабый бог достоин поклонения?

Мысль о наслаждении, которое должен был испытывать неведомый иконоборец, стирая лики святых, подняла из глубин памяти образ Азария. Космический десантник лежал без сознания, даже не дергаясь под ножом. Зрители кричали, кто-то пытался пробиться через ограждение арены. Гвадалор резал. Гвадалор был счастлив.

Приятное воспоминание, не менее приятное, чем образы разорения собора… жаль, что его омрачали последующие события. Он заскрежетал свинцовыми зубами, снова ощущая ту ненависть, то разочарование, ту сладко-горькую жалость к себе.

Гвадалор вызвал на дуэль боевого брата Азария по праву, которое считал святым и нерушимым. Тот оскорбил его на пиру, заставил потерять лицо. Разве не справедливо, что, победив в поединке, Гвадалор лишил лица его самого? Несколько ловких движений боевым ножом, и кожа сползла с этой самодовольной морды, которой больше никогда не скривиться в насмешке…

Двуличные мрази. Когда он совершал такое с ксеносами, с мутантами, даже с обычными людьми, которым просто не повезло оказаться не с того конца болтера, они и слова не говорили. Разве что, быть может, осуждающе покачивали головами. Но стоило отплатить тем же образом сородичу по геносемени, как над ним устроили настоящий суд. Гвадалор не отрицал правды. И поплатился за это: по древнему закону Талиона ему содрали ровно столько же кожи, чтобы он ничем не отличался от своей жертвы. Как бы споро не восстанавливался организм космического десантника, процесс не был безупречен. Обнаженные мышцы поросли шрамовой тканью, а уязвленная гордость так и не зажила.

Внизу послышалось какое-то заунывное гудение, и Гвадалор выглянул через перила. Смертные подняли руки в воздух и покачивались, издавая низкий, почти жалобный звук. Тот, что руководил ритуалом, сменил запачканную кровью ризу на новую, синюю с серебром, и теперь бродил вокруг символа и Знамения Верховного Существа, размахивая руками. Наверное, хотел еще что-то вымолить у Мадрага.

Гвадалор снова отклонился назад и ощупал рукой бугристое лицо. Он мог бы и сам попросить колдуна об одолжении – уж он-то явно имел на это больше прав, чем какой-то вождь культа – и вернуть себе прежнюю внешность, однако за долгие годы он привык к своему наводящему ужас облику. Может, он бы и смирился с наказанием, если бы оно ограничилось лишь сдиранием кожи. Но вскоре пришла пора отзывать почетную стражу Вестников с этой далекой, отсталой, никому не нужной планетки, куда последние лет двести ссылали тех членов ордена, от которых было слишком много проблем в родной крепости-монастыре. И Гвадалор, ничем не продемонстрировавший раскаяние, оказался в числе “избранных” им на смену. Он всегда подозревал, что Азарий этому как-то поспособствовал.

То, что когда-то было ненужным и демонстративным жестом, переросло в традицию, которая, как ни странно, имела смысл. Отправлять прирожденных воинов на тихий и спокойный мир, чтобы “научить их смирению”. Какая утонченная жестокость. Гвадалор сомневался, что смог бы сам додуматься до такого.

Увидеть, как живет Империум. Узнать, чем ценны людские жизни. Понять, ради чего стоит его защищать. Он не увидел ничего, кроме пресыщенности, апатии и застоя, он не узнал ничего, кроме того, что смертным точно так же наплевать друг на друга, как ему – на них. А вот понимание… понимание пришло постепенно. Он глядел на собратьев по изгнанию, на воинов других рот, по прихоти командования на долгих десять лет отлученных от радости битвы, от победных пиров, от товарищей по оружию. Близнецы, чья боевая ярость увлекла их чуть больше положенного и привела к гибели батальона имперских гвардейцев, которых им нужно было спасать, как малых детей, вместо того, чтобы “отвлекаться” на врага. Андали, чья идея использовать против войск Гесфирского Тирана изуродованные трупы их собственных солдат не нашла одобрения у капитана. Канумбра, который оказался на Брюмере только потому, что старый одноглазый библиарий Осиан разглядел багровые пятна на его судьбе и решил, что пребывание среди простых смертных избавит его от тяги к кровопролитию... На кого ни посмотри, у всех были причины “учиться смирению”.

Но смертные Брюмера показали, что у них можно поучиться и кое-чему получше.

Гвадалор почти с нежностью посмотрел вниз, на членов культа, которые молились, стоя на коленях в луже крови. В какой-то степени он был им благодарен. Разве не их мятеж помог ему окончательно освободиться?...

Аквилоносцы пробрались внутрь собора, как и полагалось простым прихожанам: через темный, низкий и извилистый коридор. Таков был замысел зодчих. Проход символизировал ложный путь греха и заблуждений, после которого внутреннее великолепие храма должно было еще больше поражать душу и разум. К запаху пыли и старого ладана примешивалось зловоние смерти.

– О Трон, – прош[оппа!]л Фредерик, увидев его источник – груду трупов, сваленную посреди коридора. Он прикрыл рот и нос рукавом, но толку от этого было немного.

При свете фонарей стало видно, что тел здесь с десяток, и у каждого перерезано горло. На лбах мертвецов темнели клейма в виде широко раскрытых глаз, от которых хотелось зажмуриться и отвернуться. Даже глубокие раны на шеях не производили настолько отвратительного впечатления, как этот немигающий взгляд.

– Жертвоприношение? – спросил Акон.

– Глаз – символ их лживого бога, – кивнул Мельев. – Они режут своих же во славу…

– Хватит тратить время на эту мерзость, – вмешался Фредерик. – Идем дальше.

Когда они, осторожно обойдя груду трупов, достигли конца коридора, то обнаружили, что культ Верховного Существа вполне мог себе позволить подобные растраты. Круглый неф был полон людей в ритуальных черных одеждах: мантиях, перчатках, масках и колпаках, полностью скрывающих их тела. Они стояли на коленях, образуя плотное кольцо вдоль ряда колонн, и раскачивали поднятыми руками. Последователи Разума напоминали темное море, в котором тонуло блистательное убранство собора.

С давнего детства Фредерик помнил его красоты. Витражные окна из самоцветного стекла изображали одни картины утром, а другие – вечером, когда солнце светило на них с другой стороны. Неф опоясывала колоннада, и на каждой из широких, раскрывающихся подобно цветам капителей плясало яркое пламя. Внутренний круг, в середине которого стоял алтарь Бога-Императора, состоял из столпов не камня, но света, что устремлялся из линз в полу к самому куполу. Там хитроумно расставленные зеркала сплетали лучи в узор, подобный огранке бриллианта.

Но теперь, глядя на то, во что превратился величественный храм, Фредерик старался забыть об этих карти[ну уж нет], похоронить их в самой глубине души, чтобы не омрачить светлые детские воспоминания. Всюду торчали ослепшие, безликие и бесформенные скульптуры. Пламя на вершинах колонн меняло цвет, корчилось и подскакивало, плюясь ядовитыми искрами, и бросало безумные отсветы на стены. Из световых столпов осталось лишь восемь, и их лучи сплетались под куполом в символ, при виде которого Фредерик ощутил тошнотворный ужас и поднял перед собой священную раку, чтобы защититься от порчи.

Звезда Хаоса сияла над центром нефа – сияла ярко, триумфально, со злобной и нечестивой радостью, словно око демона, озирающего совращенные им души. Из центра ее свисала цепь, сплетающаяся с отвратительной текучей плотью, и тянулась до самого пола среди восьми световых колонн.

Одинокая человеческая фигура бродила вокруг мясистого, ощетинившегося перьями и когтями нароста на конце цепи, то заламывая окровавленные руки, то воздевая их в мольбе.

Один из спутников Фредерика выругался, увидев всю эту мерзость. Другой толкнул его в бок и приложил палец к губам. Притихнув, все трое сгрудились за постаментом с оплывшей статуей у входа и прислушались к тому, что бормотал еретик.

– Дай мне сил, Мадраг. Дай мне еще. Дай мне больше. Я хочу больше, больше, больше…

Описав еще один круг, он показался из-за комка плоти на конце цепи. Фредерик смог разглядеть его широкое красное лицо над морем рук. Консул Нуиссет.

– Дети Разума, что ты помог мне призвать, исчезли! – вдруг завопил тот, и эхо его крика наполнило своды храма. – Они победили железяк и исчезли! Неужели со мной так скучно? – голос еретика стал плаксивым. – Ты оставил мне свой меч, ты явил нам Знамение, но я… Неужели я не заслуживаю, чтобы… чтобы Верховное Существо одарило и меня? Мадраг? Я хочу твоей силы. Сколько еще надо убить, скажи. Скажи мне. Сколько убил ты сам?

– С кем он говорит? – одними губами прош[оппа!]л Мельев. Фредерик мог лишь пожать плечами в ответ. Если “Мадрагом” звался не призрак, существующий лишь в воспаленном воображении консула, то это мог быть лишь его нечестивый покровитель. О каких силах и дарах шла речь, он не знал.

– Другой план? Что значит, у тебя есть другой план?! – сердито выкрикнул Нуиссет. – Но мы? Но я? Разве мы недостаточно верны? Разве мы недостойны?!

Он резко остановился, запрокинул голову и пронзительно завопил. Ярость, досада и разочарование слышались в этом вопле, но к нему примешивалось и что-то иное, что-то чуждое, неспособное исходить из человеческой глотки. Акон вздрогнул, осенив себя аквилой. Мельев протянул руку, чтобы прикоснуться к реликварию Атранты.

На зов еретика из толпы молящихся сектантов поднялась закутанная с ног до головы фигура. Она бестрепетно подошла к нему и раскрыла черные одеяния, обнажая горло. Фредерик увидел, как в руке Нуиссета что-то блеснуло. Это был не кинжал, а длинное лезвие, торчащее из кровавой раны в его ладони. Еретик одним движением вспорол шею своему последователю и завопил, когда тот в судорогах рухнул к его ногам:

– О Верховное Существо! Взгляни на нашу жертву! Узри нашу преданность!

С Фредерика было достаточно. Он не мог больше смотреть на богомерзкие деяния культа. Прежде чем чудовищные покровители Нуиссета успели ему ответить, он нанес собственный удар.

– Во имя Бога-Императора!

Крик раздался одновременно в зале и в вокс-бусинах аквилоносцев, окруживших собор. Мельев и Акон отступили назад, в коридор, и синхронно открыли огонь по рядам черных спин. Витражные окна разлетелись на тысячи многоцветных осколков, внутрь влетели гранаты, заполнившие пространство оглушительным грохотом и столбами удушающего дыма. В храм ворвались первые воины, и под высокими сводами заметались вопли ярости и боли.

Гвадалор созерцал развернувшуюся перед ним баталию со смесью интереса и легкого удивления. Колдовские руны горели на его броне, скрывая воина от чужих взоров, но, похоже, настало время показаться на свет.

Мадраг не отдавал никаких приказов. Воин должен был лишь наблюдать за тем, как глава культа организует оборону Храма Разума против передовых отрядов Артифициона и применяет дарованные ему крупицы знаний, и вмешаться только в том случае, если враг будет угрожать Знамению. Таков был план колдуна, по крайней мере, в том виде, в каком знал о нем Нуиссет. И до сих пор он осуществлялся как должно.

Знамение должно было стать одним из узлов в сети, которую Мадраг раскинул по всему Городу, лучом гигантской октограммы, фокусирующей силы варпа. Нуиссет дрожал в нетерпении, слушая откровения колдуна о том, как имматериум хлынет в реальность, и все его последователи окажутся в новом мире. Мире, где любое их желание будет становиться реальностью, и демоны станут им прислужниками, а люди – рабами, живущими лишь по их прихоти.

Такое будущее вполне устраивало и Гвадалора. Вот только Нуиссету еще не сообщили, что теперь, со знаниями, полученными от захваченных в плен скитариев, Мадраг не нуждался в смертных помощниках и в хрупкой паутине их святилищ. Смысла в том, чтобы защищать их, больше не было. Воин мог бы просто усесться поудобнее и наблюдать за сектантами, которые насмерть дрались за то, что у них уже отняли. А когда он вернется, Мадраг постарается впитать каждую деталь из его мозга и сохранить для собственных целей. Воспоминания о сражениях, говорил он, есть ключевой элемент для…

Впрочем, какая разница.

Гвадалор усмехнулся своим мыслям и поднялся в полный рост над кипящим морем, в которое превратился неф храма. Когда-то давно он ответил на зов кровопролития, отбросив ради него все наносное и чуждое, все ритуалы и обычаи ордена, призванные скрыть и обуздать истинную природу космического десантника. С самого рождения, на протяжении мучительного формирования и в бытность Вестником Талиона Гвадалор был убийцей до мозга костей. И кто он такой, чтобы идти против собственной природы?

За время крестного хода через столицу Фредерик повидал множество стычек, но ни одной подобной этому бою. Если прежде враги бежали от громадной толпы вооруженных людей, сдавались в надежде на милосердие или присоединялись к ней, охваченные экстазом пробудившейся веры, то сектанты дрались насмерть. Они выхватывали из-под мантий ножи и пистолеты, сражались всем, что оказывалось под рукой, или просто орудовали зубами и ногтями с бешенством загнанных в угол крыс. Нуиссет прижался спиной к жуткому комку плоти в самом центре нефа и выл, потрясая клинками, растущими из рук. По его лицу текли слезы радости, он благодарил Верховное Существо за то, что оно даровало ему подобное испытание веры.

Гнев охватил Фредерика, когда он расслышал сквозь шум битвы эти богохульные вопли. Он пошел вперед, держа перед собой раку, словно фонарь, разгоняющий тени. Его спутники не отставали, поливая огнем сектантов, которые решались подобраться поближе.

Завидев приближающихся к нему воинов, Нуиссет всплеснул руками, издав пронзительный, почти птичий визг, и сделал стремительный выпад. Мельев вскрикнул от боли. Лезвие в правой руке консула, ставшее длинным и изогнутым, как са[эх жаль], насквозь пронзило его живот. Прежде чем Акон или Фредерик успели что-либо сделать, Нуиссет рывком подтащил Мельева к себе и вогнал ему в сердце левый, короткий клинок. Голова мертвеца безвольно повисла, и из-за нее показалось распухшее лицо убийцы.

– Радость! Радость! Свобода и пламя! – завопил консул, мотая головой. Он схватил труп обеими руками, словно даму на балу, и принялся плясать безумную кадриль. Толпа сектантов обступила свое�