[фанфики] Цикл про Хаос

Maeglin · 31 января, 2007

Давно хотел написать цикл о Хаосе как его могут воспринимать, и отдаваться ему, простые люди. Начал с рассказа по другой теме, он получился про Тзинча. Перенес оба рассказа в один пост, для удобства.

З.Ы. Второй рассказ за обедом не читать.

Третий рассказ добавил, а то все пишут, а я нет. Абыдна. Читать либо в конце этого поста, либо в поледнем посте ветки.

Добавил четвертый рассказ. Он же пойдет на конкурс (если вдруг еще чего не напишу). Читать либо в конце этого поста, либо в поледнем посте ветки.

Знаки

Ингир смотрел на звезды. Когда-то давно, в детстве, он ездил на каникулах на агри-ферму к дедушке, и тот, поздним вечером, напоив внука вкусным сладким чаем на можжевельнике, выходил с ним гулять на околицу и учил названиям созвездий. Очертания и названия фигур на звездном небе давно уже стерлись из памяти Ингира, но теперь он и не испытывал в них нужды. Звезды сами шептали ему свои имена и складывались в таинственные, только ему видимые созвездия, показывая судьбы и раскрывая смыслы. Ингир неподвижно сидел, задрав лицо к небу и уставившись в него немигающим взором, пока неподвижные звезды не прекратили удивительный танец и не составились в четкие, понятные знаки. Все стало ясно. Ингир закрыл глаза, встал, и засобирался домой.

Ночное небо над хайвом Октавий было затянуто серой пеленой облаков, щедро поливавших город и его жителей мелкой моросью. Спешащие по своим делам толпы людей смотрели под ноги, стараясь не упасть на мокром, склизком от смытой со стен стеков грязи и копоти скалобетоне тротуаров. Даже если кто-нибудь и посмотрел вверх, то ничего не увидел бы за пеленой дождя. Но найдись некто, способный пронзить завесу взглядом, он наблюдал бы любопытную картину. Высоко-высоко, ближе к вершине одного из стеков, он увидел бы человека, неподвижно сидящего над бездной на кончике узкой и острой, как игла, коммуникационной антенны, торчащей из стены. Вдруг человек вздрогнул, как будто вышел из глубоких раздумий, моргнул, опустил голову, и из его глубоких глазниц вылилась накопившаяся там дождевая влага. Затем встал, без малейшего усилия держась на полоске металла шириной в ладонь ребенка, встряхнул от дождя одежду, спокойно подошел к стене хайва, и исчез в каком-то люке. В люке в отвесной стене, находящемся в двадцати метрах от основания антенны.

***

Хоэнлое пребывал в прескверном расположении духа. Он шел к гадалке. Сегодня это будет его пятый визит. А всего за последние четыре дня он побывал у шестидесяти восьми гадалок, ведунов, ведуний, ворожей, магов, предсказателей, хиромантов, звездочетов, шаманов, целителей, прорицателей, заклинателей и еще Император знает каких провидцев. Не то, чтобы Хоэное так уж надо было узнать будущее. Не страдал он также от неразделенной любви, и наслать какую-нибудь особо изуверскую порчу на врагов ему тоже не хотелось.

Он вел расследование. В последнее время от Экклезиархии стали поступать тревожные сигналы об оттоке верующих из приходов в хайве Октавий, и его господин, Инквизитор Райнгольд, послал своего Следователя разобраться. Министорум видел причину наметившейся тенденции во всплеске всевозможных суеверий, которые заставляли верующих обращаться за духовной помощью в решении своих проблем и за утешением вместо Церкви к гадалкам, провидцам и прочей шушере, и подозревал, что корень проблем кроется в появлении в Октавии какого-то еретического культа с сильным псайкером во главе. Епископ Октавия затеял было в хайве охоту на ведьм, но не достиг никаких результатов – как любые преступники, мошенники обладали настоящим нюхом на облавы, и успешно прятались от благословленных Экклезиархией арбитров, а население не спешило помогать церковникам в их начинаниях. Запал епископа быстро иссяк, и теперь все вернулось на круги своя – объявлениями вроде «Покажу будущее» или «Отведу порчу» пестрела вся инфосфера хайва.

За них Хоэнлое и взялся. Рассудив, что слава предсказателей должна быть на чем-то основана, он решил просто проверить объявления, инкогнито. Он был не ахти каким псайкером, но шарлатана от настоящего провидца отличил бы всяко. Пока ему попадались исключительно шарлатаны. У двоих были слабые латентные искорки психических способностей, но Следователь не стал связываться – овчинка не стоила выделки. Похоже, он прогадал – этот визит будет последним, дальше надо будет придумать что-то другое.

***

Ингир медленно брел по улице, не обращая внимания на снующих мимо него, куда-то торопящихся горожан. Любого другого плотный людской поток давно подхватил бы и понес, заставив приспособить свой шаг ритму толпы, но Ингир приноровился выпадать из общего людского моря, предугадывая движения и намерения его капелек. Со стороны казалось, что люди тщательно обходят его стороной - на самом деле Ингир просто выбирал такой маршрут, на котором в данной момент времени никого не оказывалось. Раньше такой метод передвижения давался ему с трудом, требовал концентрации, теперь он выбирал путь бессознательно, не отвлекаясь от главного. Он не мог позволить себе спешить – он боялся пропустить важный Знак.

Знаки окружали его повсюду – надписи на стенах домов складывались в тексты молитв, отсветы городских огней на облаках в лица людей, которые говорили с ним голосом фабричных гудков и рева машин, окна домов выстраивались в указатели, огни рекламны – в имена. Иногда Ингир удивлялся, как он жил раньше, не замечая этого; впрочем, свою жизнь до Прозрения он помнил плохо. Теперь реальность воспринималась как некий фон, завеса майи, субстрат для воплощения смыслов, Знаков, как их назвал для себя Ингир. Знаки показывали будущее, открывали потаённые знания, подсказывали, что делать и как себя вести. Он не знал, откуда они берутся и как он их видит, но твердо верил, что должен следовать их указаниям. Эта вера определяла теперь сущность Ингира, вся его воля, все желания подчинялись ей. Наградой служили непоколебимое душевное спокойствие и твердокаменное осознание предназначения – обо все остальном он заботился мало; Знаки позволяли забыть о материальных потребностях и мирской суете – все, что ему было нужно, приходило к нему само, нужно было просто оказаться в правильном месте в нужное время.

Звезды сказали, что его ждет важная, судьбоносная встреча. Грядет человек, желающий ему зла. Он должен будет столкнуться с ним, и что-то должно произойти. Что, Знаки не явили Ингиру, как он не вглядывался в окружающую завесу действительности – понятно было только, что его жизнь изменится. Зато Ингир много узнал о своем будущем посетителе: это будет мужчина средних лет, сильный, самоуверенный, вооруженный, в плохом настроении, слуга Императора (Ингир смутно помнил, что это было что-то, чему он молился раньше, и чему моляться окружающие его люди - видимо, тоже какой-то Знак). Он придет, чтобы повредить Ингиру, но некоторые Знаки намекали и на иные исходы. Ингир не боялся – если Знаки показывают что-то, то так тому и быть, причем здесь страх? Мысль о том, чтобы избежать встречи, даже не пришла ему в голову.

***

Хоэнлое поднялся по расшатанной, скрипящей железной лестнице и остановился перед искомой дверью. Этот адрес он нашел не по объявлению, а на форуме в дебрях инфосферы хайва, где публиковались отзывы о разных гадалках и предсказателях. Он ему запомнился, потому что отзывы о здешнем обитателе были сдержанными и положительными – восторженные вопли оставлялись как правило самими шарлатанами.

Следователь постучался, открыл дверь, вошел, и невольно закрыл глаза ладонью. Как он мог не почувствовать ЭТОГО? Сидящий на стуле посреди комнаты человек просто исходил психической энергией, казалось, она сочится через каждую пору на его теле. Хоэнлое действовал автоматически. Он выхватил из кобуры под мышкой автопистолет и воскликнул: «Именем Императора». Точнее, хотел воскликнуть. Получилось только «Ииииии…!», так как что-то резко рвануло Следователя назад, и мир утратил глубину.

***

Ингир поджидал своего посетителя, силясь отгадать, что же должно произойти. Он отчаянно вглядывался в пустоту перед собой, и даже воздух перед его взором начал колебаться и складываться в какие-то смутные видения. Он ушел в себя, чутко прислушиваясь к возникающим образам, пытаясь уловить их смысл. Вскинув взгляд от пола, где шашечки паркета складывались в какие-то многомерные, недоступные его разуму фигуры, он увидел четко обрисовавшуюся в дверном проеме фигуру в кожаном плаще, держащую в вытянутой руке оружие. Картина вдруг напомнила ему виденный когда-то в детстве плакат, изображающий арбитра, врывающегося в притон преступников. Ингир встал со стула и подошел к плакату. Провел пальцем по потертой бумаге. Да, все так, как он помнит. Но что плакат делает здесь? Только что его здесь не было! Или это все ему кажется? Как понять, где действительность, а где видение? И что есть действительность? Ингир задумчиво покачал головой. Надо пойти и еще раз спросить у звезд, решил он, проткнул плакат пальцем, разорвал сверху донизу, и вышел в открывшийся дверной проем. Об ожидавшемся визите он уже забыл

Комната опустела. Легкий сквозняк гонял пыль по полу и колыхал обрывки плаката. Бумага начала медленно набухать красным.

Второй рассказ цикла

Веселье

Доктор Гук сидел, бессильно откинувшись спиной на закопченную кирпичную стену. Толстый слой черной сажи покрывал все вокруг, включая лицо самого доктора – это оседал вязкий жирный дым от вездесущих чумных костров. От одного Гук только что отошел – после того, как бросил в него тело последнего пациента своего госпиталя. Он вышел на улицу в первый раз за неделю – был слишком занят, пытаясь вылечить, или хотя облегчить страдания жертв эпидемии, переполнивших его больницу. За эти дни он увидел больше ужасов и человеческого страдания, чем за всю свою долгую карьеру врача.

Первые больные появились две недели назад, и уже через два дня происходящее было признано эпидемией. Планетарный губернатор объявил чрезвычайное положение. Насколько Гук понял из коммюнике биомагосов, болезнь вызывалась неизвестным ранее вирусом, который мутировал в теле каждого носителя, сохраняя при этом свою смертоносность и заразность. И действительно, симптомы были самые разнообразные, вирус поражал разные органы у разных больных. Одни умирали от воспаления мозга, из их глаз, ушей и носа тек кровавый вонючий гной. У других начинался некроз мышечных тканей или костей, и человек гнил, заживо превращаясь в кожаный мешок нечистот. У третьих вирус поражал выделительную систему - кишечник, почки умирали в живом теле, наполнялись гноем и разрывались; тело такого больного раздувалось, как воздушный шар, после чего продукты распада прорывались либо через сфинктер, либо через пупок, и пациент умирал в страшной агонии. Четвертые лишались легких и медленно захлебывались лимфой и кровью. У пятых вся кожа покрывалась кровоточащими нарывами, и люди медленно, мучительно истекали кровью и липким гноем. Шестые просто сходили с ума от лихорадки и разбивали себе головы о стены, или, что еще ужаснее, разбивали головы другим. Седьмые… Всего не описать, единственным общим местом была быстрота протекания болезни – люди умирали за одни, двое суток, но скоротечность мучений с лихвой компенсировалась их интенсивностью.

Главный Медик Гук с самого начала пребывал среди этого ада. Он и его коллеги делали все, чтобы победить болезнь – но все их усилия пропадали втуне, они не могли даже облегчить страданий. Ситуация стала безнадежной, когда отказал последний медицинский сервитор – его органические ткани тоже оказались подвержены заразе. Вызовы, посылаемые в храм Адептус Механикус, остались без ответа. Но врачи продолжали выполнять свой долг до конца. Несмотря на все меры предосторожности, один за другим они сами становились жертвами чумы. Гук был единственный, кого чума почему-то не трогала. И вот пришел момент, когда он остался один. Совсем один. Главный Медик как раз заканчивал оттирать от крови операционный стол (последний медбрат умер утром), когда что-то заставило его выпрямить натруженную спину и прислушаться. Воспаленный от бессонницы мозг не сразу осознал, что транслируют ему органы чувств. А все вокруг затопила тишина. Все эти дни Гук был окружен стонами, криками боли, сипением и бульканьем умирающих, а сейчас все звуки будто умерли. Он машинально хлопнул в ладоши, чтобы убедиться, что не оглох. Звук в пустой операционной вышел гулким и каким-то пустым.

Врач прошел по коридору из операционной в общую палату - последнюю, где оставались живые пациенты. Здесь всё замерло. Последние несчастные, еще подававшие признаки жизни несколько минут назад, затихли. В воздухе повисла тяжелая тишина. Вдруг ему показалось, что кто-то у дальней стены шевельнулся. Гук подскочил к койке и откинул запятнанную бурыми пятнами запекшейся крови простыню. От открывшегося вида опытного врача чуть не вывернуло наизнанку – по еще не остывшему телу деловито сновали сотни непонятно откуда взявшихся мух, откладывая личинки в покрывающие кожу скончавшегося больного язвы. Гук понял, что надо что-то делать…

Если дни в госпитале опустошили его душу, то увиденное снаружи спалило ее дотла. Больница была местом людских страданий и смерти по определению, поэтому кошмар эпидемии хоть и был ужасен, но в госпитале не казался чем-то неестественным, потусторонним, это место было привычно к такого рода сценам. Когда же Гук в первый раз скинул с плеч лямки волокуши, которую смастерил из кровати для вытаскивания трупов на улицу, и осмотрелся, то открывшаяся картина словно ударила его под дых. Тут и там чадили огромные, сложенные из трупов, костры. Их дым столбами поднимался вверх и застилал небо подобно черному грозовому облаку. Но в воздухе не чувствовалось предгрозовой свежести, ни дуновения ветерка не развеивало тяжелого полога смрада смерти, накрывшего город. Вокруг не было ничего живого, только огромные стаи мух носились в липкой желто-серой взвеси, в которую превратился воздух, напоенный тленом, пеплом и дымом. Трупы людей не только горели в кучах, но и просто валялись на мостовой, там, где их застигла смерть, медленно растекаясь лужами гноя и нечистот в процессе невероятно быстрого разложения. Кое-где из отвратительно раздутых кадавров уже торчали пробившие сгнившую кожу желтые кости.

Гук не помнил, как он вынес из госпиталя тела, сложил в кучу, облил прометиумом и поджег. Разум утратил связь с реальностью, онемел от воспринятого. Доктор машинально достал из кармана пропитанную антисептиком ветошь и начал вытирать вымазанные в саже и грязи руки, хотя никакой нужды в стерильности уже быть не могло. На очистившейся коже стали видны сизо белые пятна. Врач закатал рукава и распахнул рубашку на груди – похоже, пятнами пошла уже вся кожа на теле. Это был первый признак заразы. Гук некоторое время отупело смотрел на свои руки, а потом неожиданно громко расхохотался. Поразительная ирония судьбы! Она все это время хранила его, дала узреть крах всего его мира, дала увидеть, как дело его жизни, больница, утопает в потоке гноя и фекалий, уберегла, хотя он полной грудью вдыхал проникнутый заразой воздух. И вот теперь, когда от него, Левена Гука, и так практически ничего не осталось, когда его душа раздавлена, втоптана в грязь и прах, а дух сломлен, мироздание решило поставить аккуратненькую точку! Как будто слепой гигант помочился на муравейник, а потом принялся шарить вокруг, для порядку додавливая чудом переживших потоп насекомых!

Этот образ вызвал у Гука новый приступ гомерического хохота. Поразительно, люди пытаются что-то делать, строить свою жизнь – а ведь они просто подкармливают демона распада, давая ему на потребу новые игрушки. В его памяти всплывали воспоминания жизни, память об успехах и достижениях, и каждое вызывало новый приступ безудержного смеха. Ни смешно ли было заниматься всем этим ничтожным копошением, если в конце всё неизбежно превратиться в вонючую слизь?!

От беспрерывного хохота у Гука начались судороги, его вырвало. Но он все равно не мог остановиться – жизнь проносилась перед его внутренним взором, и не вызывала ничего, кроме насмешливого веселья. Он извивался, лежа в собственной рвоте, провожая свой мир надрывным, перемешанным с плачем смехом.

Его докторский диплом – кому он нужен сейчас? Может, спросить вон ту раздутую от трупных газов тетку, смешно раскинувшуюся опухшие, похожие теперь на кукольные ручки и ножки? Гук неожиданно вскочил, подбежал к телу, и легко поднял его на вытянутых руках. «Скажите, как называется вот эта кость?» - ткнул он пальцем в переносицу женщины, подражая голосу своего профессора анатомии в университете. Палец прошел сквозь череп, как нож сквозь масло. «Не знаете? Она называется…» - Гук бросил тело и прыгнул на раздутый живот. Улицу огласил звучный пердеж. «Совершенно верно! Зачет!» - от собственной шутки доктор перегнулся от хохота пополам. Вместе со смехом изо рта вылетела часть зубов, но Гука это только еще больше развеселило. Он никогда не чувствовал себя лучше. Боли, слабости не было, наоборот, все тело переполняла какая-то озорная энергия, члены были налиты неведомой силой. Как оказывается все просто! Достаточно принять, что все тлен, и ты тоже тлен, и все становится на свои места, и жизнь открывается с новой стороны. Как глуп он был все эти годы, пытаясь противостоять естественному ходу вещей, который ведет только в одну сторону – вниз! Кому суждено умереть, тот умрет, а кому суждено познать истину – тот выживет. Все просто – эти глупцы пытались сопротивляться неизбежному, и теперь они просто кучи неодушевленной материи, из которой народится новая жизнь.

Гук с презрением пнул голову чьего-то трупа, та оторвалась от туловища и улетела куда-то во мрак, как мячик. Здесь должны быть еще где-то живые, неразумно пытающиеся спрятаться от реальности. Надо найти их и открыть им глаза. Неожиданно из мглы ему под ноги выкатилась обратно отбитая им голова. Гук, прищурившись, уставился в сумрак. Видеть н6емного мешал начавший выпадать из глазницы глаз, но он рукой впечатал его на место. Что-то выступило из дымки, какой-то силуэт. Доктор вгляделся, и понял, что это человеческая фигура, составленная из миллионов мошек. Символ его нового мира – существо, которое вечно живет, и одновременно вечно умирает! Кажется, у него теперь есть товарищ для игр! Гук ловко подцепи голову носком ботинка за открытый рот, подкинул, принял на грудь, и ногой отдал пас пришельцу. Тот не сплоховал и, ловко обработав «мяч», катнул его дальше по улице. Доктор побежал за передачей, забавно тряся разбухшим, синюшным туловищем, и отдал ответный пас. Пара футболистов, перепасовываясь, быстро скрылась во мраке.

Все тихо. Мгла сгущается еще сильнее, огни чумных костров почти потухли. «Студентка» Гука лежит недвижимо, как раздавленная медуза. Вдруг труп резко садится, и глаза его распахиваются. Они цвета протухших кальмаров, и смотрят в пустоту, куда уходит всё.

Insomnia

Клеменс бессильно упал навзничь. Натруженные руки саднило, в поясницу как будто воткнули раскаленную спицу, неровные бурные вдохи до боли растягивали грудную клетку, воздух жег перенасыщенные кислородом легкие. Но изнеможение тела и притупление чувств наполнило сознание блаженной пустотой, как будто черепную коробку кто-то тщательно стерилизовал стерев все мысли. Клеменс разжал сведенные судорогой руки, блаженно улыбнулся, и провалился в сон…

Фелис в сотый раз наклонился, привычно ощупывая карманы очередного покойника. По ранцам он больше не лазил – его собственный рюкзак уже был набит под завязку сухпаями и батареями лазганов. Теперь его интересовали вещи на обмен – курительные палочки, зажигалки, портсигары, четки из драгметаллов и ценных пород дерева, аквилы и прочая мелкая рухлядь, Император знает как заблудившаяся в солдатских карманах. Хабара сегодня хватало – весь склон сопки был усыпан трупами Гвардейцев вперемешку с Этими. Этих Фелис не трогал - с их полуголых трупов взять все равно было нечего, кроме амулетов, а до такого он еще не докатился. Нет, господа, Фелис Бардус не такой, он верный слуга Императора, да святится имя Его! Он никогда не будет брать эту Тёмную погань, будь она хоть из золота! Тем более сейчас, когда вокруг столько своего, честного имперского добра! Столько, что сегодня Фелис без особой настороженности смотрел на коллег-конкурентов, обшаривающих трупы неподалеку. Спустив, тем не менее, на всякий случай, с плеча укороченный лазган, мародёр обхлопал карманы очередного клиента. Гвардеец лежал скрючившись на боку, сжав сведенными в судороге руками торчащий из живота иззубренный клинок. Перемазанное грязью и кровью лицо застыло в смертной муке.

Фелис давно не обращал внимания на подобное: лики смерти – часть профессии. Нельзя сказать, чтобы ему нравилось быть мародёром, просто особого выбора у гражданского населения Бовицидия не было – либо грабь, либо сдохни, либо иди к Этим. Это стало доходить даже до командования Гвардии, которая поначалу безжалостно расстреливала подобных Фелису. Сейчас их просто отгоняли парой выстрелов в воздух, когда у войск Императора хватало сил и энергии заняться погребением павших. Впрочем, в последнее время это случалось все реже и реже…

Из блаженного небытия начали всплывать образы. Клеменс глухо застонал во сне от отчаяния и бессилия. Боги, Боги, за что вы так тяжко караете меня? Нет мне покоя, ни днем, ни при луне! Бодрствующая часть его Я попыталась вытеснить подступающие картины, провалиться обратно в черную пустоту сна, но вместо этого оказалась, как всегда, пойманной, зажатой, принужденной бессильно смотреть, видеть, ощущать. Так бывает в ночном кошмаре, когда понимаешь, что надо бежать, скрыться, но ноги твоей ипостаси в мире сновидений отказываются слушаться, и ты стоишь, словно в болоте, противно бессильный, неспособный управлять собой.

Как всегда, сначала перед глазами пронеслись, быстро тускнея, лица родных и близких. За ними пролетели, как осенние листья, образы его товарищей по взводу, живые и радостные. А затем невидимый хозяин этого театра начал предъявлять его корчащейся душе совсем другие картины, куда более яркие, яркие настолько, что казались явью, больше, чем явью.

Вот его друг Ларс, стоя на коленях в багровой пустоте, беззвучно раззявил в крике окровавленный рот, зажимая рваную рану на животе, из которой толчками хлещет неправдоподно красная кровь. Он кричит и кричит, и Клеменс видит каждую деталь, каждую черточку на его лице, каждую выступившую на шее и лбе жилку. Тогда, под Аррасом, он только мельком видел эту картину, скатываясь в противовоздушную земляную щель, а сейчас неведомый жестокий кукольник выудил её из глубин его памяти, и снова поставил перед внутренним взором, заботливо подчеркнув каждую черточку, каждый переход цвета, каждый оттенок, каждую мелкую детальку.

Ларса сменяет сержант Хартман – вот он стоит все в той же пустоте, но как будто перед строем, как всегда орет на кого-то, но слов не слышно. Из пустоты вдруг возникает огромный коготь, и как будто лениво, неторопливо поднимается над головой сержанта. Клеменс хочет крикнуть, как-то предупредить – но не может, как и тогда, на зараженной тиранидами Марне – язык присох к гортани, глаза расширились от ужаса. Коготь начинает опускаться, неведомый проклятый режиссер замедляет кадр, и Клеменс видит, как под напором заточенного хитина череп Хартмана сначала сминается, потом медленно раскалывается, половинки свода проминаются внутрь, вслед за лапой-лезвием ксеноса, розовая кашица мозга брызгает вверх, смешиваясь с осколками костей, волосами и ошметками скальпа, а коготь уже идет дальше, разрывая глотку в лохмотьях кожи и мяса, проникает в грудную клетку, разрубая, ломая, бесстыдно выставляя наружу, сквозь кожу, розовые ребра, рвет живот, обнажая разрезаемые белесые ленты кишок, не задерживаясь, крушит таз, и выходит наружу через промежность. Истерзанные половинки тела сержанта падают, одна назад, другая вперед. Клеменс не помнит, чтобы он видел все это тогда – его тело было слишком занято сдергиванием с плеча лазгана, а мозг парализован. Но, похоже, в жизни ничто не стирается из памяти бесследно.

За этой картиной следуют другие, сотни других. Разорванные на куски тела друзей и врагов, обугленные развалины, опустошенные поля. Клеменс чувствует, как его сердцебиение учащается, он бессильно скрежещет зубами, зная, какая картина ждет его дальше. И точно – адский оператор вдруг берет широкий кадр, и Клеменс видит себя, лежащего в блиндаже, без сна, всегда без сна. Его глаза широко раскрыты, белки красны от полопавшихся от бессонницы сосудов, руки и ноги нервно подергиваются. Клеменсу не нужна помощь незваного помощника, чтобы воскресить в памяти то, что стоит сейчас перед распахнутыми кровавыми глазами его прошлого альтер эго – он и так помнит это, даже во сне – всё те же картины, что пронеслись перед ним только что в мире кошмаров, только зримые въявь. Неожиданно Клеменс-прошлый в сновидении вскакивает, выхватывает из-за пояса штык-нож, и бросается куда-то в сторону, выбегая из кадра, а Клеменс-нынешний широко распахивает глаза, выдернутый из пучины кошмара воспоминанием о том, что Он-прошлый тогда сделал. Ему не нужен услужливый повелитель снов, чтобы помнить об этом, это воспоминание жжет его память каждую секунду бодрствования…

Фелис перевернул верхнюю половину туловища какого-то бедолаги и обыскал его нагрудные карманы. Ничего интересного – ручка, записная книжка. Взгляд равнодушно пробежал по первой странице:

Oh, I have slipped the surly bonds of Earth,

Не по нашему. Эх, жаль солдатику нижнюю половину оторвало! Видать, образованный был, такие часто с собой что-нибудь интересное таскают. Фелис выпрямился и осмотрелся кругом, но ничего похожего на нижнюю половину умника видно не было. Мародер равнодушно прошел мимо следующего солдата – взрывной волной с него сорвало всю одежду, и уже засобирался в обратный путь, но тут его привлекли очертания еще одного тела на краю большой воронки. Вокруг были разбросаны раскромсанные трупы других гвардейцев, а этот был на удивление цел. Фелис аккуратно пробрался через груду тел, и склонился над последним на сегодня клиентом. На нем была стандартная имперская униформа, только покрытая коркой крови и сильно изодранная. Фелис обшмонал карманы трупа, аккуратно отклеивая пропитанные кровью, присохшие клапаны, но ничего не нашел. Дойдя до горла, он приготовился рвануть воротник, в надежде найти на шее цепочку, на которой солдаты часто носят серебряных аквилы, когда понял, что что-то не так. Открытые, наполненные кровью, глаза трупа смотрели на него! Фелис набрал в грудь воздуха, приготовившись закричать, но тут почувствовал тупой удар, а потом будто бы что-то противно проскребло по позвоночнику. Посмотрев вниз, он с недоумением увидел иззубренный клинок, торчащий из своего живота. «Как у того солдата» - успел подумать Фелис, но тут рука трупа, держащая клинок, дернулась, и острие дошло до сердца. Острая боль пронзила тело, потом все померкло перед глазами.

Клеменс сморгнул кровь, которую мародер выхаркнул ему на лицо, когда меч дошел до легких. Задрав ногу, он содрал с меча навалившееся на него дергающееся тело, оставляя куски мяса на зазубринах клинка. Попробовал подняться. Мышцы тут же скрутило судорогой, мозг, казалось, стал на два размера больше головы, а глаза будто выдрали и насыпали в глазницы раскаленные угли. Он должен СПАТЬ!!! Будь прокляты эти сны, во сне и наяву! Клеменс заставил себя выпрямиться и осмотреться. Его рука крепче сжала меч. Ему был известен только один способ избавиться от снов - явь должна быть ярче них!

Мародёры, бродившие по склону холма в поисках поживы, все, как один присели и в ужасе заозирались. Над полем смерти разнесся вой, полный ярости, усталости и безысходной тоски. Завывания накладывались друг на друга, переливались, и складывались в слова.

КРОВЬ КРОВАВОМУ БОГУ! ЧЕРЕПА ТРОНУ КХОРНА!

Invidia

An open mind is a fortress with its gates unbarred.

Надтреснутый звон вечернего колокола раздался очень вовремя – у Сапии уже нестерпимо сводило ладони от беспрерывного стука по тугим клавишам когитатора, а глаза слезились от неустанного разглядывания ползущих колонок зеленых циферок и буковок в выпуклой линзе крошечного экранчика. Девушка с наслаждением потянулась, расправляя затекшую спину, и поспешно встала, уступая место сменщице.

Сапия не знала её имени, да и не интересовалась - каждый день ей на смену приходила новая сотрудница. По внешности, они могли быть сестрами – одинаковая сероватая кожа, одинаковые лысые головы, одинаковые пластиковые балахоны. Сапия приветливо кивнула коллеге, дождалась ответной улыбки, и поспешила на вечернее омовение.

Привычно отстояв очередь за гелем и депилянтом, она сбросила одежду в общую корзину и прошла в душ. Помещение было полно таких же, как она, операторов. Протолкавшись к свободной форсунке, Сапия огляделась. И без одежды девушки были похожи друг на друга, как заклепки на стенах – низкий рост, бледная кожа, торчащие ключицы, лопатки и тазовые кости. От разглядывания товарок Сапию отвлек водный дух, среагировавший наконец на ее присутствие облаком мелких капелек холодной воды. Бормоча сквозь стучащие зубы литанию благодарности духу насоса, девушка поспешно намылилась, втерла в голову, подмышки и пах депилянт, зажмурилась и раскинула руки. На этот раз дух не стал ее долго мучить, и начал быстро выбрасывать порции водяной пыли, сбивавшие с тела мыло и грязь. Быстро покрутившись под ледяным душем, Сапия поспешно побежала в сушилку. Там уже было много народу, но сегодня дух машины был в силе, и поток теплого воздуха быстро согрел и высушил девушку.

Выйдя, она надела полученный из рук сестры-кастелянши чистый балохон, и поспешила в храм. Сапия любила церковь. После свинцового однообразия рабочего дня часовая служба наполняла жизнь смыслом, разъясняла, зачем нужен их труд, напоминала, что они любимы Отцом Человечества. Кроме того, мрачная торжественность вознесенных ввысь сводов, блестящая позолота статуй, ажурные каменные виньетки, цветной свет, льющийся из розеток под потолком, радовали глаз и вселяли восторг в душу, утомленную унылой серостью бесконечных пласталевых коридоров. Собор был самым прекрасным, что Сапия видела в своей недолгой жизни. И сегодня, как и всегда, ее глаза увлажнились слезами искреннего умиления, когда священник говорил о свете Любви Императора, который одинаково сияет всем верным Ему.

После службы толпа сама понесла ее в столовую – огромную залу, улиткой свернувшуюся вокруг дормиториев. Протолкавшись от стойки с посудой к раздаточной панели своего сегмента огромного помещения, Сапия подставила миску по носик. Внутри что-то заурчало, и в посудину полилась тягучая серая масса. Втиснувшись меж двух уже жующих женщин, девушка принялась за еду. Занятый впечатлениями от проповеди мозг не воспринимал вкуса, которого, впрочем, каша и не имела. Доев свою порцию, Сапия тут же ощутила привычную сонливость. Коротко возблагодарив Императора за хлеб насущный, она поспешила в дормиторий. Еще далеко не все закончили ужин, поэтому идти далеко не пришлось – уже во второй комнате, куда она сунулась, обнаружились свободные койки. Дойдя до ближайшей, Сапия упала на упругий белый пластик и провалилась в сон без сновидений.

* * *

После ночного цикла Сапия, как обычно, прошла после заутреней и завтрака в аппаратный зал и заняла свое место, освобожденное работницей ночной смены. Громко и четко прочитав вслух накрепко затверженную литанию духу когитатора, Сапия обратила на себя его внимание, и тот признал ее, приветливо подмигнув включившимся экраном. Девушка уже надела наушники, размяла пальцы и приготовилась вводить в когитатор информацию, но тут экран еще раз мигнул и выдал вместо привычных табличек, которые надо было заполнять, сообщение. Сапия поначалу даже не поняла, что это такое – она не читала со школы, но вбитые гипноизлучателем навыки медленно всплыли на поверхность, заржавевшие колесики в мозгу провернулись, и девушку прошиб холодный пот. Сообщение было очень коротким:

<<<<Код 18187…

Предписание

Адресат: Сапия Сальвани, оператор, идентификационный номер 1001000111010

Явиться в 0030 минут дневного цикла 187 352М39 к Контроллеру сектора 12'084 Моне Монзано. >>>

Сапию никто никогда никуда не вызывал. Она никогда не видела Контроллера. Даже Смотрителя она видела всего пару раз, когда та проходила мимо нее между рядами когитаторов. Вся жизнь Сапии проходила меж согнутых спин таких же, как она, операторов. Что же могло произойти? Неужели она что-то не так сделала, где-то ошиблась, в чем-то провинилась? Почему вдруг вызывают её? Чем она хуже других?

Когитатор недовольно пискнул и требовательно засветил красную лампочку. 0020 – через 10 минут она должна быть на месте. Сапия подняла взгляд на окна Контролиума высоко под потолком аппаратной и нервно облизнула пересохшие губы.

Мона с интересом рассматривала вызванную девушку. Ничего особенного – обычный оператор когитатора, сухенькая, сутулая, бледнокожая, с красными от беспрерывного глядения в экран глазами. И, тем не менее, именно её показатели говорили о наивысшей надежности среди всех сотрудников сектора. Они были даже выше, чем когда-то у самой Моны. Контроллер мысленно улыбнулась – она была такой же, как эта молодая работница, но благодаря таланту, дарованному Императором, и упорному труду смогла возвыситься и познать мудрость устройства сложного мира, доселе ей недоступного. Кто знает, может быть перед ней сейчас она сама в молодости – испуганная и ничего не понимающая девушка, которой уготовано большое будущее.

- Здравствуй. Меня зовут Мона Монзано. Можешь называть меня Контроллер Ты, наверное, удивляешься, зачем тебя вызвали? – спросила начальница.

- Да, Контроллер. – голос девушки звучал хрипло, как у всех операторов – они редко разговаривали.

- Не беспокойся, у меня для тебя приятные новости. За два года, которые ты работаешь здесь, в выборке введенных тобой данных было выявлено всего три ошибки. Это очень хороший результат. В связи с этим было принято решение назначить тебя центибитом – ты теперь будешь контролировать работу 128 операторов, в дополнение к твоим обычным обязанностям. Для этого час в день ты будешь тратить на выборочную проверку вводимых ими данных и каждые три дня с утра докладывать о результатах мне лично. Поди-ка сюда, я хочу кое-что тебе показать.

Мона поднялась из-за стола и подошла к окну. Из него был виден весь аппаратный зал, хотя его дальние углы терялись во мраке. Ряд за рядом тянулись оплетённые спускающимися сверху кабелями когитаторы, и за каждым сидела скрюченная женская фигурка. С невидимого высокого потолка свисали лампы, забранные в железные сетки, освещая работающих резким прозекторским светом.

- Здесь работает 65’536 человек – той же степени, какой была ты. Ни больше, ни меньше. Это священное число Бога Машины. На них приходится 512 центибитов – таких, какой ты являешься теперь. Есть еще 128 Смотрителей – следующая степень, которой ты можешь достичь. А там, кто знает – когда-нибудь ты можешь оказаться и на этом месте – среди Контроллеров, окормляющих информацией благословенные Морские Врата Администратума. И каждая из этих степеней несет с собой определенные преимущества. – Мона значительно посмотрела на Сапию.

- Вот, возьми, попробуй после ужина. – она достала из кармана маленькое зеленое яблоко и вложила его в руку девушки.

– Это маленький пример того, что можно получать, если добросовестно и честно трудиться во благо Империума. Немного терпения, и с твоими результатами ты быстро достигнешь степени Смотрителя – и получишь все связанные с этим привилегии. А теперь ступай работать, не греши – и все получиться! – Мона ободряюще улыбнулась и подтолкнула новоиспеченного центибита к двери.

– Все инструкции получишь с экрана когитатора. Жду тебя с докладом через три дня. – и дверь за девушкой закрылась.

Сапия была потрясена до основания. Не возведением в новую степень – этого ее разум еще не осознал, но потоком обрушившихся на нее новых ощущений. Первым, что ее поразило, когда она робко зашла в кабинет Контроллера, были стены. Вместо обычной пластали с заклепками они были обшиты панелями из незнакомого темно-коричневого материала с чУдной нерегулярной фактурой. Пока Контроллер говорила, Сапия украдкой провела по ним ладонью – они оказались приятно шероховатыми и неожиданно теплыми на ощупь. Сама Контроллер поразила ее еще больше – точнее то, как она выглядела. Ясные глаза с белыми белками, чистые блестящие ногти, а волосы, Император, какие волосы! Длинные, до плеч, насыщенного медного цвета. А розовая ровная кожа! А одежда! Не пластиковый балахон, скользящий по телу, а платье из… из… да, и ткани! Так это кажется называется!? Такая мягкая на ощупь… А кожа – такая шелковистая! Она успела коснуться ее. Сапия подняла руку и посмотрела на свою кожу на тыльной стороне ладони. Серая, потрескавшаяся, сухая.

Она перевернула руку и разжала кулак. На ладони лежала эта круглая зеленая штука. Как она назвала ее? Яблоко… Такое упругое и в то же время податливое. Гладкая кожица приято скользит под пальцами. Сапия, не удержавшись, поднесла плод ко рту и откусила кусочек. Сначала она ничего не почувствовала, но постепенно поняла, что странное ощущение во рту – это вкус. Сладость, и кислота, и зернистость мякоти под языком, и брызжущий из под зубов сок – все это было ново, незнакомо, но удивительно прекрасно! Яблоко было съедено во мгновение ока – остались только испачканные соком пальцы – и Сапия их тщательно облизала. И поняла что хочет еще. Очень хочет.

День промелькнул как во сне – исполнение привычных обязанностей скользило по поверхности сознания, не проникая вглубь, а там бушевала настоящая буря. Сапия вновь и вновь вызывала в памяти новый волнующий опыт, заново чувствовала под руками фактуру ткани и дерева (она вспомнила это название), мягкость кожи Моны, взрыв вкуса яблока. Незаметно смена подошла к концу, и по экрану поползли данные, которые ей предстояло проверять. Это не составило большого труда, нужно было только немного внимательности. Новое задание отвлекло Сапию от смакования полученных ощущений, и на вечерню она пошла уже в более спокойном расположении духа. В столовой, как обычно, в подставленную тарелку плюхнулся комок серой каши, и Сапия отправила ее в рот, зачерпнув ложкой. И тут же, подавившись, выплюнула обратно. Сначала она не поняла, в чем дело, но потом осознала – эта пища не имела вкуса! Девушка была здорово голодна и попробовала затолкать в себя немного еды, но ничего не смогла с собой поделать. После яблока есть ЭТО было невозможно! Каждый комочек безвкусного месива вызывал память о сладком соке и упругой мякоти, и разница была невыносимой. Так и не проглотив ни кусочка, сбитая с толку девушка отправилась спать.

Упав на лежак, Сапия поразилась, насколько он жесткий и скользкий.

- Странно, как ты раньше этого не замечала – язвительно произнес кто-то в ее голове. Сапия в ужасе замерла, вытянувшись на кровати. – И то, что ты ешь каждый день безвкусную дрянь, после того, как наработаешься до боли в пояснице. И то, как выглядишь. И то, что делаешь какую-то непонятно кому нужную работу. И то, что живешь только для этого…

- Замолчи! – шепотом прокричала Сапия. Голос замолк - и она всхлипнула от облегчения, поняв, что это был ее собственный внутренний голос. Она уже очень давно его не слышала, с раннего детства, с тех пор, как начала работать и перестала задаваться вопросами, почему мир устроен так, а не иначе. Серые будни забили способность к рефлексии. Но так просто ее вновь проснувшегося внутреннего собеседника было не унять – вновь пошли язвительные вопросы без ответов, а спасительный сон все не шел. И тогда Сапия начала молиться – горячо, как не молилась с детства.

- Господи, открываю тебе разум и душу мою, снизойди и озари меня светом своим, напои мудростью разум, наполни душу покоем. – Молясь так, девушка почувствовала, как на нее нисходят спокойствие и благодать. Волна удовольствия, как после особенно хорошей проповеди, прокатилась по ней, и Сапия заснула с улыбкой на губах.

Проснулась она с головной болью. Во рту по-прежнему стоял привкус яблока, до того интенсивный, что на еду даже смотреть не хотелось. День, заполненный обычной рутиной, тянулся бесконечно. Завершив свои обязанности, Сапия почувствовала себя настолько разбитой, что во второй раз в жизни не пошла на службу, а сразу направилась в дормиторий, снова не поев.

Вытянувшись на лежаке, она закрыла глаза, но сон не шел. От голода и усталости голова казалась странно легкой, Сапию лихорадило. Снова в голову полезли неприятные вопросы, и на этот раз куда более настойчивые. Почему она спит в общем дормитории на жестком, ничем не покрытом топчане, а Мона наверняка где-то в отдельной комнате, на мягкой кровати с чистыми простынями? Почему она ест непонятную серую слизь, от которой тут же клонит в сон без сновидений, похожий на смерть, а у Моны есть эти, как их, яблоки, и наверняка еще много такого, о существовании чего она даже не подозревает? Почему она носит пластиковые мешки с дырками для головы и рук, всегда одинаковые, которые неприятно скользят, шурша, по телу, или наоборот, прилипают, когда потеешь, а на Моне надето платье из настоящей ткани, мягкой и приятной на ощупь? Ведь Сапия тщательно и на совесть выполняет свою работу, свой долг, так же как и Мона. А Церковь учит, что Император любит всех своих верных чад одинаково. Сапия на мгновение представила, что это она спит в мягкой уютной кровати, она ест неведомую, но вкусную пищу, она одевает мягкие, теплые и чистые одежды, и эта мечта наполнила ее неизъяснимым блаженством.

Опомнившись, девушка устыдилась, выпрямилась на кровати и попыталась сама себе возразить. Ведь Церковь учит, что хотя Император любит своих чад одинаково, но люди созданы разными, и каждому уготована своя судьба – каждому воздастся по мере веры его.

- А судьи кто? Кто определяет, кому валяться на жестком пластике, а кому нежиться на шелковых простынях? Почему кто-то другой достоин удовольствий более, чем ты? - сказал кто-то внутри нее, и Сапия с ужасом поняла, что это не ее голос! Он был резкий, свистящий, в то же время какой-то обволакивающий – и настолько реальный, что Сапия даже огляделась по сторонам, не обращается ли к ней кто всамделишный. Она зажала уши, но голос это не остановило.

- Чем ты хуже их? Твоя любовь к Императору так же велика и чиста. Твоя вера в учение Его крепка и тверда. Ты прекрасно справляешься со всеми своими обязанностями. Ты никогда не обижала никого из твоих товарищей. Ты никогда ни на что не жаловалась. Ты не пропустила ни одной рабочей смены. Ты не допустила ни одной ошибки – это ОНИ ошибаются, когда говорят, что ты ошибалась. Они говорят это потому, что не желают тебе добра. Они хотят, чтобы ты оставалась здесь, внизу, в дормитории и аппаратной, всегда, всегда, всегда. А ты достойна лучшего. Ты достойна, ДОСТОЙНА, ДОСТОЙНА!

Сапия с тихим стоном откинулась назад и уставилась невидящими глазами в потолок. Она не могла заставить голос замолчать. Она не хотела заставить его замолчать. Она была с ним согласна – голос говорил правду. Ей хотелось его слышать А он меж тем не умолкал. Он говорил о мягких тканях, невесомо касающихся кожи и насыщающих глаз изысканным рисунком, о пряностях, чей запах и вкус заставляют даже подошву от ботинка казаться пищей богов, о благовониях, чей аромат поселяет в сердце любовь, а в теле – истому, о кремах и мазях, делающих кожу мягкой, как воск, и блестящей, словно атлас, о блюдах, ласкающих нёбо и питающих тело, о ярких красках, веселящих душу и тешащих разум, о небе, глубоком и синем, как мечты, о зеленой траве и деревьях с их бесчисленным разнообразием форм, о красивых животных с их потешными повадками и ужимками, и еще о тысяче тысяч вещей и ощущений, которых Сапия никогда не знала, а теперь начала желать. Желать сильно.

Голос рассказывал о все новых и все более поразительных вещах, он говорил так красиво и образно, что они начинали проступать на канве ее воображения. Темнота дормитория, наполненная запахом сотен человеческих тел и звуками их дыхания, расцвела для Сапии тысячами чудесных цветов и образов. Желание обладать, ощущать, чувствовать росло и росло, пока не заполнило ее всю, стало больше нее. И тогда голос спросил ее, хочет ли она все это получить. Никогда еще Сапия не была так уверена в своем ответе.

***

Когда утренняя смена пришла с завтрака, коллеги уже застали Сапию на рабочем месте. Девушка сидела и сосредоточенно печатала. Прошедшая по ее ряду Смотритель удовлетворенно усмехнулась – похоже, Контроллер не ошиблась с кандидатурой, девчонке пришлось по вкусу повышение. Такая будет работать не покладая рук.

Сапия сидела на стуле перед когитатором прямо, уставясь в одну точку. Ее глаза не моргали, а тело было неподвижно – только руки беспрерывно бегали по клавиатуре, отбивая один и тот же ритм. В 0025 на когитаторе прозвучал зуммер, напоминая новоиспеченному центибиту, что пора идти на доклад начальству. Сапия прекратила печатать, поднялась, не сгибая спины, и какой-то деревянной походкой направилась к лестнице, ведущей в Контролиум. Никто не оглянулся на проходящую мимо девушку – каждый был занят своим делом.

На экране курсор застыл на середине недописанного предложения. Все текстовые панели были заполнены ровными столбиками, одной и той же строчкой.

Мешай дело с бездельем, проживешь век с весельем

Мона сидела, склонившись над папкой, сравнивая информационные показатели двух предыдущих смен. Она не обратила внимания на звук открывшейся двери и не отвлеклась на вошедшего, пока тень от посетителя не упала на бумаги.

- А, Сапия. Ты вовремя. Ну что ж, дава… - слова застряли у Моны в горле, когда она наконец подняла голову и взглянула на нового центибита. С застывшего как маска, кипельно-белого, мертвого лица на нее уставились два черных шарика абсолютной, жадной, жаждущей пустоты. Мона инстинктивно вскинула руки, стремясь закрыться от ищущего взгляда, но Сапия перехватила их своими. Ее пальцы вошли в плоть Моны, как в воду, и руки женщин слились воедино. Мона задохнулась от ужаса и хотела закричать, но тут ее глаза встретились наконец с глазами бывшей подчиненной, и она застыла с перекошенным в невырвавшемся крике ртом. Медленно, как в кошмаре, их общие руки укоротились, Сапия наклонилась к ней и поцеловала в губы. Мону сковал страшный холод, и мир рассыпался на куски.

***

Мона мотнула головой, стряхивая с себя непонятное наваждение. Странно, только что сидела и читала отчет, а потом будто выключилась. Надо проводить больше времени на рекреационном уровне! Женщина закинула руки за голову и с удовольствием потянулась. Боже Император, как же хорошо! Удивительно, она давно так хорошо себя не чувствовала! Тело было наполнено веселой энергией, привычные вещи в кабинете, казалось, обрели новизну и свежесть. Мона выпрыгнула из-за стола и прошлась по комнате, ощущая каждой клеточкой тела какую-то легкость и пружинистость. Ее внимание привлек валяющейся посреди кабинета грязно-серый рабочий балахон. Откуда он здесь взялся? Мона подняла его, скомкала и осмотрелась. Что она ищет? Ах да! Корзина для мусора – вот она. Раздался резкий звук, и женщина подпрыгнула от неожиданности. Что это? Точно, сигнал вызова. Так, так, где же кнопка ответа? Мона недоуменно уставилась на панель с кнопками управления когитатором на ее столе, удивляясь неожиданному приступу тупости, но тут руки сами что-то вспомнили и нажали нужный рычажок. На засветившемся экране появился полный мужчина средних лет, одетый в богато расшитый золотом костюм с меховой оторочкой. Его пальцы быстро бегали по невидимой с этого ракурса панели. На одном из них посверкивал крупный драгоценный камень. Он смотрел не на Мону, а куда то в сторону, очевидно, на другой экран.

- Контроллер Монзано, показатели информационного потока вашего Сектора за последний час упали на 7%. Это очень необычно для вас. Прошу вас, разберитесь. Если надо, запросите помощь у Вспомогательных Движителей. Дальнейшее снижение грозит сбоем…

Мона не слушала, что говорит толстяк, тем более, что она так и не вспомнила, кто он такой. Да это было и не важно. Ее внимание занимал камень на его пальце. Ей вдруг захотелось такой же. Очень захотелось.

Изменено 30 июля, 2007 пользователем Maeglin

Жив(giv) · 31 января, 2007

ни фига не понятно но красиво ;)

финал очень порадовал

Worbis · 31 января, 2007

Рассказ хороший только я не совсем понял коцовку. Ингир убил следователя при помощи плаката? Вроде как ткнул иголкой в куклу вуду?

Maeglin · 31 января, 2007

Он подумал, что следователь плакат, и он стал плакатом.

Вообще фанфик навеян раздражением, которое вызывают описания магии у большинства наших фэнтези-авторов и авторов фанфиков здесь, на форуме. Магией пользуются, как будто это просто пистолет, инструмент. А между тем само использование магии, вера в нее, подразумевают мистическое восприятие мира, сильно отличающееся от восприятия героев космических опер. См. Кастанеду, или Хаксли, для примера. Отсюда и рассказ.

Если кто-то бросает в кого-то файерболом, то для стреляющего это не эквивалент использования огнемета, черт возьи. Задача писателя - подумать и понять, как воспринимает свое действие маг, как он при этом видит мир. Иначе проще заменить заменить заклинание на реактивный огнемет.

Единственное исключение, которое мне запало в память на этом форуме - описание хаос-марина, которому является демонетка, ради которой он и сражается. Забыл автора, к сожалению.

Изменено 31 января, 2007 пользователем Maeglin

Жив(giv) · 31 января, 2007

2Maeglin финал то как раз понятен

расшифрую свой коментарий просто ты дал кусочек жизни не расшифровыая остальное но например если рассказ про гвардейцев то каждый сам додумывает дальше а тут очень неоднозначный и странный(это определение а не оценка) персонаж и додумать 'на автомате' не выходит

ЗЫ а так ты именно магию описал

ЗЫЫ персонаж просто готовая илюстрация к шаманам из шадоврана

Maeglin · 31 января, 2007

Это как?

А рассказ понравился, очень оригинально. Единственное, я ненавижу англицизЪмы, и хайв превратил бы в улей. Но это придирки.

Неподвижно сидел задрав морду вверх, не мигая, под дождем, и смотрел на звезды, которые за облаками, из которых дождь.

2 Жив. Как раз и рассчитано больше на создание настроения и свободное восприятие.

Basilevs · 31 января, 2007

Понравилось. Наконец чувствуется настоящее присутствие Тзинча. Абсолютно согласен с твоими претензиями к пишущим о магии.

Зря ты написал в объяснении, что "он стал плакатом". Это для мага следователь был плакатом, явился ему в форме ранее виденного штампа. А если смотреть со стороны, в бумажку он не превращался. Это сделает последнюю фразу о бумаге ещё более весомой.

Из критики - я бы не стал использовать выражение "завеса Майи". Выражение не столь расхожее, и в 40 тысячелетии уже наверняка забыты индуистские персонификации.

И инфосфера с форумом - общедоступная высокотехнологичная вещь - неготично, ближе к обычной фантастике.

)PUZO(RADNAR · 31 января, 2007

Прикольно получилось, люблю оригинальные фанфики.

KOBA · 31 января, 2007

Очень хороший разказ .

Maeglin · 31 января, 2007

Понравилось. Наконец чувствуется настоящее присутствие Тзинча. Абсолютно согласен с твоими претензиями к пишущим о магии.
Зря ты написал в объяснении, что "он стал плакатом". Это для мага следователь был плакатом, явился ему в форме ранее виденного штампа. А если смотреть со стороны, в бумажку он не превращался. Это сделает последнюю фразу о бумаге ещё более весомой.

Из критики - я бы не стал использовать выражение "завеса Майи". Выражение не столь расхожее, и в 40 тысячелетии уже наверняка забыты индуистские персонификации.
И инфосфера с форумом - общедоступная высокотехнологичная вещь - неготично, ближе к обычной фантастике.

Задумка как раз в том, что с Ингиром произошлое очередное изменение, и он научился не только выделять знаки из реальности, но и превращать реальность в знаки. А следователю и окружающим то конечно все показалось совсем по другому :)

Ну да, тут все от лени. Не хватило желания выдумать что то более готичное.

Manitu · 11 февраля, 2007

Рассказ вот отличный. Пиши больше, пиши ширше. И не лентяйничай.

В репаноид.

Вообще фанфик навеян раздражением, которое вызывают описания магии у большинства наших фэнтези-авторов и авторов фанфиков здесь, на форуме. Магией пользуются, как будто это просто пистолет, инструмент. А между тем само использование магии, вера в нее, подразумевают мистическое восприятие мира, сильно отличающееся от восприятия героев космических опер. См. Кастанеду, или Хаксли, для примера. Отсюда и рассказ.

Миха, вот ты давай это...с примерами. Найди рассказ и пни его. А то это как то обще не то. Всмысле пнул пустоту или буквально всех.

Corvinvs · 12 февраля, 2007

Рассказ хороший своей необычностью и новым взглядом на мир 40К. Запоминающийся.

Maeglin · 12 февраля, 2007

Второй рассказ цикла

Веселье